Далекие горизонты (сборник)

Это оставалось тайной для Эсдана и когда он повзрослел. Его двоюродная сестра Нои, сестра Суэна, которая стала Главной Хранительницей воды Арканана, сказала ему, что это не загадка, но великая тайна. «Ты видишь, что Суэн наш проводник? — сказала она. — Взгляни на это так. Он привел моих родителей сюда. А потому моя сестра и я родились здесь. А потому ты приезжаешь сюда гостить у нас. А потому ты научился жить в пуэбло. И никогда уже не будешь только городским жителем. Потому что Суэн привел тебя сюда. Привел нас всех. В горы».

«На самом-то деле он нас никуда не вел», — заспорил четырнадцатилетний мудрец.

«Нет, вел. Мы следовали за его слабостью, за его неполнотой. Его бедой. Погляди на воду, Эси. Она находит слабости камня, трещины, пустоты, проломы. Следуя за водой, мы приходим туда, где наше место». Потом она ушла решать спор из-за права пользования ирригационной системой за поселком, поскольку восточные склоны гор были очень сухими, и жители Арканана, хотя и были очень гостеприимны, часто затевали свары между собой, так что Главной Хранительнице воды дела хватало.

Однако состояние Суэна было необратимо, его дефекты не поддавались даже чудотворным хейнитским врачам. А этот малыш умирал от болезни, которая бесследно исчезла бы после нескольких уколов. Непростительное зло смириться с его болезнью, его смертью. Непростительное зло позволить, чтобы его жизнь была отнята обстоятельствами, невезением, несправедливым обществом, фаталистичной религией. Религией, которая воспитывала и поощряла эту страшную пассивность в рабах, которая заставляла этих женщин опустить руки, позволить ребенку угасать и умереть.

Он должен вмешаться. Должен что-то сделать. Что можно сделать?

«Долго ли он живет?» «Всю длину своей жизни».

Они ничего не могли сделать. Им некуда было пойти. Не у кого искать помощи. Способ излечить аво существует в других местах для других детей. Но не здесь и не для этого ребенка. И гнев, и надежда равно бесполезны. И горе. Но время горя еще не настало. Рекам сейчас с ними, и они будут радоваться ему, пока он здесь. Всю длину его жизни. «Он великий дар мне. Ты держишь мою радость».

Странное место для постижения сущности радости. «Вода мой проводник»,

— подумал он. Его руки все еще ощущали, что значит держать ребенка: легкий вес, краткое тепло.

На следующее утро он сидел на террасе, ожидая Камму и малыша, которые обычно приходили в это время, но пришел старший веот.

— Господин Музыка Былого, должен попросить вас некоторое время оставаться в доме.

— Задьо, я не собираюсь убежать, — сказал Эсдан, вытягивая ногу, завершавшуюся нелепым шаром повязки.

— Я очень сожалею.

Он сердито проковылял в дом следом за веотом, и его отвели в помещение на первом этаже — за кухней в кладовой без окна. Там его ждали койка, стол со стулом, ночной горшок и электрический фонарик на случай, если генератор выйдет из строя, как случалось почти каждый день.

— Значит, вы ожидаете нападения? — спросил он, оглядев все это, но веот вместо ответа запер за ним дверь. Эсдан сел на койку и погрузился в медитацию, чему научился в пуэбло Арканан. Он очистил сознание от отчаяния и гнева, повторяя и повторяя пожелания: здоровья и благого труда, мужества, терпения, спокойствия духа задьо… Камме, маленькому Рекаму, Хио, Туальнему, оге, Немео, который затолкал его в клетку-укоротку, Алатуалю, который затолкал его в клетку-укоротку, Гейне, которая перевязала ему ступню и благословила его, всем, кого он знал в посольстве, в городе — здоровья и благого труда, мужества, терпения, спокойствия духа… Это было хорошо, но сама медитация не принесла желанного результата. Ему не удалось не думать больше. И он думал. Он думал о том, что мог бы сделать. И ничего не придумал. Он был слаб, как вода, беспомощен, как младенец. Он воображал, как выступает по голонету с написанным для него текстом и говорит, что Экумена неохотно, но одобрила ограниченное применение биологического оружия ради прекращения гражданской войны. Он воображал, как, выступая по голонету, отшвыривает текст и говорит, что Экумена никогда не одобрит применения биологического оружия ради чего бы то ни было. И то и другое — плод фантазии. Планы Райайе — плод фантазии. Убедившись, что его заложник бесполезен, Райайе прикажет его расстрелять. Как долго он живет? Всю длину шестидесяти двух лет. Куда более справедливый ломоть жизни, чем получил Рекам. И тут он перестал думать.

Задьо открыл дверь и сказал, что он может выйти.

— Насколько близка Армия Освобождения, задьо? — спросил он, не ожидая ответа, и пошел на террасу. День клонился к вечеру. Там сидела Камма с малышом у груди. Ее сосок был зажат в его губах, но он не сосал. Она прикрыла грудь. Лицо у нее впервые стало печальным.

— Он спит? Можно я подержу его? — сказал Эсдан, садясь рядом с ней.

Она переложила маленький сверток ему на колени. Лицо у нее все еще было встревоженным. Эсдану показалось, что ребенку стало труднее, тяжелее дышать. Но он не спал и смотрел на лицо Эсдана своими большими глазами. Эсдан принялся корчить рожи: выпячивал губы, моргал. И заслужил легкую трепетную улыбку.

— Полевые говорят, что армия подходит, — сказала Камма своим очень тихим голосом.

— Армия Освобождения?

— Энна. Какая-то армия.

— Из-за реки?

— Кажется.

— Эти движимости — вольные. Они такие, как вы. Они не сделают вам плохо.

— Может быть.

Она боялась. Прекрасно владела собой, но очень боялась. Она была свидетельницей Восстания и карательных мер.

— Если будут бомбежки или бои, спрячьтесь, — сказал он. — Под землей. Здесь ведь должны быть убежища. Она подумала и сказала:

— Да.

В садах Ярамеры царила безмятежность. Нигде ни звука, только ветер шелестит листьями да еле слышно жужжит генератор. Даже закопченные развалины дома обрели мирный вневременной вид. Худшее уже свершилось, говорили развалины. С ними. Но может быть, не с Каммой и Хио, с Гейной и Эсданом. Однако в летнем воздухе не было ни малейшего намека на насилие. Малыш, лежа на руках Эсдана, опять улыбнулся своей смутной улыбкой. Эсдан вспомнил камешек, который потерял в своем сне.

На ночь его заперли в кладовой без окна. У него не было возможности определить, в каком часу его разбудил шум, когда он сразу очнулся от треска выстрелов и взрывов. Винтовки? Ручные гранаты? Наступила тишина, потом опять выстрелы и взрывы, но уже слабее. Снова тишина — и тянется, тянется… Затем он услышал летательный аппарат, словно кружащий над самым домом, и звуки внутри дома: крики, топот бегущих ног. Он зажег фонарь, надел брюки, с трудом натянув их через повязку. Услышал, что летательный аппарат возвращается, и сразу же прогремел взрыв. Он в панике кинулся к двери с одной только мыслью: как-нибудь вырваться из этой гибельной мышеловки. Он всегда боялся огня. Смерти в огне. Дверь была из крепкого дерева, крепко вделанная в крепкую раму. Никакой надежды выломать ее. Он осознал это даже в минуту полной паники. Он крикнул:

— Выпустите меня!

Один раз. Кое-как взял себя в руки, вернулся к койке, а затем сел на полу между койкой и стеной — наиболее укромное место в комнате — и попытался сообразить, что происходит. Налет отряда Освобождения, люди Райайе отстреливаются, пытаются сбить летательный аппарат.., вот к какому выводу он пришел.

Мертвая тишина. Тянется, тянется…

Свет фонаря совсем потускнел.

Он поднялся на ноги и встал у двери.

— Выпустите меня!

Ни звука.

Одиночный выстрел. Снова голоса, снова топот бегущих ног, крики. После новой долгой тишины — отдаленные голоса, шаги, приближающиеся по коридору за дверью. Мужской голос:

— Пока подержите их там.

Резкий, грубый голос.

Он поколебался, собрался с духом и крикнул:

— Я пленный! Я здесь! Молчание.

— Кто тут?

Этого голоса он никогда прежде не слышал. А голоса, как и лица, имена, намерения были его призванием.

— Эсдардон Айа. Посольство Экумены.

— Владыка Всемогущий! — произнес голос.