Бог паутины

— Невероятно! — восхитился Климовицкий, прочувствовав многозначную связанность символов: Хронос — Сатурн — Санторин — могильный камень. Он испытывал смешанное чувство радости узнавания, потаенного страха и безысходной тоски.

— Mysterium tremendum, mysterium fascinans [55], — словно уловив стон смятенной души, утвердительно кивнул Морган. — Сверхъестественное лежит по ту сторону ratio [56]. Это чувство отлично от всего человеческого. «Я прах и пепел», — обращается к Господу Авраам. Сверхъестественное пронизывает космос, как грозовое электричество, — стоя лицом к карте, он устремил завороженный взгляд в лаковую голубизну. — Не правда ли, очертания острова Санторини удивительно напоминают косу? Эмблема времени, орудие смерти. Есть повод задуматься. Ходульное выражение «убить время» не лишено глубокого смысла. Мы пытаемся выскользнуть из увлекающего нас все дальше и дальше потока различными способами, главным образом развлечениями, пустым, обратите внимание на сокровенную проницательность слова, времяпровождением. И нам, представьте себе, удается убить время, но какое, джентльмены? Мы выскальзываем из стремнины своего ритма, чтобы обрести призрачное существование на чужой волне. Оставляем собственную историю ради романа, фильма, пьесы, наконец, некоей страны, исчезнувшей в один роковой день. Не это ли собрало нас вместе?.. Мы действительно готовы отказаться от собственной истории, чтобы удовлетворить свою любознательность? Или нам необходимо нечто принципиально иное? Боюсь, джентльмены, что для многих из нас Атлантида — своего рода наркотик, дающий иллюзию власти над временем.

Древние воспринимали действительность как бесконечное повторение цикла, воспроизводящего первичный миф, тогда как нами движет тайное желание любой ценой отгородиться от неумолимого течения времени, влекущего к смерти. Не осознав психологической подоплеки, нечего надеяться на успех наших начинаний. Бесполезно искать Атлантиду Платона на дне океанов. Нам нечего добавить к усилиям археологов, открывших удивительный мир Акротири. Атлантида, которую мы ищем, с каждым днем погружается в глубь невозвратных зыбей. Мы потеряли ее с гибелью цивилизаций ацтеков и майя, на наших глазах ее разрушали в Тибете, она умирает, по мере исчезновения традиционных культур, повсюду: на Калимантане, Камчатке, Вануату, Папуа, в Конго, Сибирской тундре, Амазонской сельве, Австралийской пустыне. Отчаянная попытка сохранить коренные языки, понять существо мистерий, проникнуть в миф — это единственное, что нам остается. — Морган пожал плечами, всем своим видом выражая крайний скептицизм. — Так называемый прогресс остановить невозможно. Символика технотронной эры олицетворяет власть времени. Не мне решать, где больше смысла: в духовных исканиях индийских отшельников или виртуальной реальности киберпространства, но одно я знаю твердо: новые поколения уже не смогут понять самих себя. Священные знаки изгладились. Рядом с термоядерной бомбой серп и коса потеряли ману. Это просто архаичные сельскохозяйственные орудия, а не ключи, отмыкающие потаенные двери сознания. Когда дисплей окончательно уничтожит книгу, как книга когда-то вытеснила изустное предание, наступит… Впрочем, не хочу вас пугать, джентльмены, но придет день, когда новые Фрейды и юнги не обнаружат в душах своих пациентов ничего, кроме безответной пустоты. И уже никому никогда не приснится золотая лестница в небо. [57] Оно станет устаревшим синонимом атмосферы, где все меньше озона и все больше углекислого газа, а океан — гидросферы, в которой еще плавают какие-то рыбы, а мать-земля — плацдарма экологических бедствий. И только ignis trementum, вырвавшись из клокочущих недр, пребудет в своем очистительном естестве огня, приводящего в трепет. Возможно, правы индусы, прозревающие за кальпой всесожжения новый жизненный цикл. Слава Богу, я стар, и мне не придется жить в том прекрасном новом мире… Благодарю за внимание и терпение.

Морган устало прищурился и, бросив последний взгляд на карту, направился к креслу. Кто-то зааплодировал, его неуверенно поддержали, затем грянула дружная овация. Глядя на несколько ошарашенные лица, Климовицкий подумал, что добрая половина слушателей осталась глуха к вдохновенным речам ученого проповедника. Он и сам многого не понял, частично по причине языковых трудностей, но главным образом из-за нехватки знаний, особенно по части психоанализа. Но основное как-то дошло, проникло. Грозный рокот рефрена tremendus — tremendum и впрямь заставлял трепетать.

Будто холодным ветром дохнуло из быстро темнеющих окон. Скупая, даже комичная с первого взгляда обрядность клуба — одна шахтерская каска чего стоит! — накладывалась на смутные образы, пробужденные назойливым обращением Моргана к быту примитивных племен. Прозревалась собственная, чуждой волей навязанная сопричастность с этой последней инициацией, с этим роковым переходом через смерть в никуда. Подозрительно укладывались в единую смысловую канву логические цепочки, связавшие древнего Хроноса с островом Санторини и его, Климовицкого, свободным, как еще недавно казалось, выбором. Вроде бы случайные встречи с Блекменом в Малии и Кноссе, потом этот клуб, оказавшийся «Братством Золотой Атлантиды», скорбная минута молчания и часы с адамовой головой под острой косой Сатурна. И все так быстро, скоропалительно. Не успел оглянуться, и уже принят неизвестно куда и «посвящен» в неведомые таинства. Мужские союзы, о которых говорил Морган, тоже были тайными братствами по ту сторону гроба.

Дурное предчувствие ледяными костяшками стиснуло сердце. Павел Борисович вспомнил, что нечто подобное он уже испытывал на руинах Иерихона, в подземелье, где, поблескивая перламутровыми глазницами, лежали черепа. Мертвой хваткой смыкались звенья причин и следствий. Египет (гробницы, мумии) — могильники Иерихона — Лабиринт Минотавра. Перевернутый треугольник — знак нижнего мира и женской тайны. И Санторини как центр, как последняя точка инициаций…

Никто не принуждал, сам все придумал, сам с маниакальным упорством загнал себя в капкан.

«Не может быть! — Павел Борисович попытался стряхнуть наваждение. — Дурацкая мнительность. Надо во всем разобраться…»

— Кто она? — спросил, глазами показав на морскую богиню.

— Клито, — казалось, Блекмен удивился вопросу. — Посейдон сочетался с ней, когда правил Атлантидой.

— А как же Амфитрида?

— У тебя никогда не было любовницы, Пол?

Ударом молотка председатель призвал к молчанию. Затем был объявлен перерыв на кофе.

— Меня заинтересовали колонны при входе, — возобновил расспросы Павел Борисович, высыпав из пакетика диетический сахар, похожий на молотую корицу. — Что они означают?

— Разве ты не читал диалоги Платона?.. Египетские жрецы показали Солону обелиск, на котором записана история Атлантиды.

— Но у вас две колонны.

— У Иосифа Флавия есть рассказ о потомках египетских богов, исчисливших пути звезд и планет. Они, дабы люди не забыли тайные знания, воздвигли две колонны: одну из кирпича, другую из камня. К тому времени, когда Солон посетил Египет, кирпичная могла разрушиться.

— Колонны, что стояли в стране Сириат! — вспомнил Климовицкий.

— Верно, но я имею в виду те, что в Египте.

— Название Сириат как-то связано с Сирией?

— Не думаю. Флавий упоминает город над морем и два действующих вулкана. Очень похоже на Тиру: вулканы, высокий берег Санторини, где на руинах Акротири выросла деревушка Пиргос. Город над морем. И там было две.

— Понятно, — Павел Борисович допил остывший кофе. Про пятизначное число на клубной карточке можно было не спрашивать.

— Атланты — учителя человечества. Египтяне считали их сыновьями своих богов. И не только египтяне. Я уверен, что такие колонны стояли во многих местах, — Блекмен рассуждал как заурядный атлантоман, и это немного успокоило Климовицкого. В дилетантских, даже на его, не слишком просвещенный, взгляд, вымыслах не ощущалось мистической ауры. Атлантида погибла за девять тысяч лет до египетского путешествия Солона, в седьмом веке до новой эры. В пересчете на текущую дату столько и получалось. Отсюда легко было догадаться, чему, а вернее, кому посвящалась минута молчания.