Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

- Откроем наступление на фронте? - спросил Гамов.

- Троншке учитывает такую возможность. Он будет отчаянно обороняться на фронте, но не снимет ни одной дивизии из тех, что движутся на повторный захват освобожденных пленных.

- Надо вывозить пленных, - подал голос Пустовойт.

- Самое неудачное решение! - отрезал Пеано - и опять без своей обычной вежливости. - Равносильное отказу от создания в тылу врага боеспособной армии.

- Согласен, Пеано, - сказал я. - Наши освобожденные пленные страшны Троншке в его тылу, а на родине они лишь немного увеличат число мобилизованных в армию.

- Вы говорили, Пеано, о действиях чрезвычайной энергичности? - сказал Гамов.

- Да, энергичных и решительных. Я наметил шесть городов для сосредоточения бывших пленных. В каждый направляются освобожденные из ближних лагерей, продовольствие и снаряжение с захваченных баз, по воздуху к ним перебрасывают оружие и боевые пополнения. «Закольцеваться!» - вот единственная команда, которую я отдаю нашим войскам в тылу врага. Преимущество в воздухе у нас абсолютное. Мы сможем непрерывно усиливать оборону этих центров - до поры, пока они сами не смогут выйти в поле как мобильная армия. Это произойдет в день, когда мы двинем на врага весь западный фронт.

- Разведку сегодня критиковали справедливо, - сказал Гамов. - Но я хотел бы посмотреть на нового командующего вражескими войсками. У вас нет фотографии Троншке, Прищепа?

На фотографии корпусной генерал Март Троншке выглядел точно таким, какими рисуют родеров: худой, голубоглазый, носатый, тонкогубый. Я мог бы поручиться, что у этого человека резкий, металлического звона, чуть-чуть с хрипинкой, очень повелительный голос - нечто громкое, без полутонов и обертонов. Он и был таким, это я узнал потом. В общем, голос для командования, а не для дружеских споров, тем более - не для интимных объяснений с женщинами. Люди с такими обличьями и голосами хорошо воюют.

- Этот орешек будет потверже Вакселя, - сказал я Пеано, когда мы расходились.

Пеано рассеянно посмотрел на меня.

- Да нет, мы хорошо закольцуемся, - ответил он своим мыслям, а не мне. И поправился: - Буду исходить из того, что в любой ситуации Троншке примет самое разумное решение. Он предельно насторожен.

У выхода меня задержал Прищепа.

- Ты приказал секретарю не соединять тебя ни с кем?

- К тебе это не относится, Павел. Для тебя я всегда открыт.

- Я говорю не о себе. После появления на экране тебе уже не надо таиться от тех, кому нужно с тобой встретиться.

- Буду и дальше таиться, Павел. Военная обстановка не дает отвлекаться на иные дела. За кого ты ходатайствуешь?

- Твоя жена бесконечно счастлива, что не было никакой измены и казни, что ты жив и здоров и снова ведешь государственные дела. Она должна высказать тебе свою радость, но секретари отказывают ей в свидании. Она мучается, Андрей!

Я ответил не сразу. Павла нельзя было резко отстранять от моих личных дел. Когда-то он казался влюбленным в Елену, но она предпочла меня, а не его. Он не показывал, глубока ли рана у него в сердце либо ее вовсе нет. Он был ровен с нами - истинный друг. Не заведя себе подруги, он часто подшучивал, что не создан для семейной жизни. Впрочем, не созданными для семьи были и сам Гамов, и Пеано с Гонсалесом, Павел не составлял в нашем кругу исключения. Исключением был я, меня связывало с Еленой не только то, что она скоро двенадцать лет моя жена, с женами часто расстаются, к женам охладевают, - тут была связь крепче супружеской.

- Нет, Павел, - сказал я. - Не могу сейчас встречаться с Еленой. Ты не знаешь, какой у нас был разговор в камере.

- Елена мне рассказала после твоей казни, что произошло в камере смертников. И она уже тогда раскаивалась в своей резкости.

- А ты не объяснил ей, что реально происходит совсем не то, что ей…

- Разве я имел право выдавать такие тайны? Ее горе от твоей гибели, негодование на твою измену были рассчитанными элементами нашей игры. Но можешь быть уверен: если бы мне предложили отдать год жизни…

- То ты отдал бы год жизни, даже пять, чтобы иметь возможность сказать ей правду. Но сейчас она знает правду, ей стало легче. Павел, пойми меня, я не могу, не хочу, не должен сейчас с ней встречаться! Поговори с Еленой. Успокой ее. Можешь говорить все, что захочешь, заранее одобряю каждое твое слово.

Он долго не отрывал от меня хмурого взгляда.

- Ты очень переменился, Андрей.

Я пытался закончить разговор шуткой:

- Переменишься, если повесят… Считай, что я возродился ко второй жизни несколько ушибленным или покореженным… Все же побыл на том свете, без последствий это не обходится.

Он не поддержал шутки.

Я немного поработал в своем кабинете, потом пошел к Пеано.

Он сидел на своем обычном месте под аппаратами связи и экраном. Его вызывали коменданты захваченных во вражеском тылу городов. Я не всегда отчетливо слышал, что они докладывают и чего просят. Но его ответную на все просьбы категорическую команду: «Закольцуйтесь! Немедленно закольцуйтесь! Самым крепким, самым надежным способом - закольцуйтесь!» и сейчас отчетливо слышу, как будто она долго продолжается. А на экране сменялись однообразные картины. К захваченным городам по всем дорогам двигались освобожденные пленные, уже в новой форме, с оружием в руках и боеприпасами в ящиках на спине. Их обгоняли тяжелые водоходы с электроорудиями и стационарными вибраторами, снарядами и взрывчаткой, мешками с мукой, ящиками с консервами, тушами быков и свиней - со всем тем, что нельзя таскать на плечах и держать в руках. На площадях опускались водолеты, из них выпрыгивали наши солдаты, переброшенные через фронт, выгружались механизмы переносных метеогенераторов. На глазах, буквально на глазах мирные тыловые городки ламаров и родеров превращались в оснащенные крепости.

- Этот долговязый голубоглазый Троншке непременно разобьет свою белокурую голову о ваши заслоны, Пеано, - сказал я.

Пеано вздохнул и осветился радостной улыбкой. Это новое сочетание было забавным - унылый вздох и сияющая улыбка одновременно.

- Надеюсь на это. Но он слишком быстро движется, проклятый Троншке. Он может приблизиться раньше, чем мы закончим оборону.

- Он не только быстро движется, но и далеко отходит от фронта. Надо наказать его за такую оперативность. Этим займусь я.

У себя я вызвал Готлиба Бара. Отступление наших войск на фронте было прекращено, на огромной линии, прорезавшей всю страну с юга на север, установилось спокойствие.

- Готлиб, будешь теперь показывать, чего реально стоишь. В смысле, соответствуешь ли своему высокому посту, - приветствовал я старого друга. В отсутствие Гамова с Готлибом, как и с Павлом, я не соблюдал предписанной чинности.

- Вполне соответствую и стою не меньше, чем заплатил за тебя одураченный Аментола, - весело отпарировал Готлиб. Он узнал об игре с Войтюком только из речи Гамова по стерео и не переставал удивляться, что хитрая операция прошла в тайне от него. Не меньше он удивлялся и тому, что я не был казнен, очень уж правдоподобно выглядела сцена повешения. И сказал мне об этом при первой же встрече на Ядре не только с радостью, но и с некоторой завистью - министра организации восхитила блестящая организация спектакля казни. Готлиб положил передо мной схемы, чертежи с колонками цифр. - Можешь сам убедиться в моей реальной цене.

Он, конечно, был на своем месте и стоил даже больше того, во что сам оценил себя. На душе у меня становилось легче. Все, что мы предварительно намечали, планируя поворот от отступления к атаке, было выполнено с превышением. Я боялся, что, форсируя производство сгущенной воды для большого метеонаступления и флота, Бар ослабит производство на других военных заводах - возможности его небеспредельны. К тому же пришли к концу запасы, созданные Маруцзяном. И хотя золотая валюта выдавалась, валютные магазины уже не соблазняли роскошью редких товаров. Готлиб Бар справился с затруднениями. Документы показывали, что поток снаряжения не только не ослабел с началом воздушной войны, но даже усилился.