Последний полустанок

- Темный я человек, - с улыбкой заговорил он, и Багрецов подумал: "Это он-то темный?" - Не моего ума дело, но ведь если представить себе, то, пожалуй, из всякой чепухи, из глины; из грязи можно золото делать и энергию добывать...

Казалось, что этот ворчливый старик, всю жизнь трезвый как стеклышко, вдруг захмелел и стал бормотать что-то совершенно ненаучное:

- А воздух какой будет! Ни труб, ни гари, ни дыма! Автомашины тоже заменим - аккумуляторными. Нечего воздух отравлять. Тогда я еще сто лет проживу.

Пришла шифрованная радиограмма: "Унион" полетит по заданному маршруту, имея на борту двух человек - Пояркова и Багрецова. Это будут лишь предварительные испытания. Через несколько суток "Унион" должен приземлиться на одном из военных аэродромов, после чего результаты полета могут быть опубликованы.

- Вполне закономерно, - сказал Набатников, обращаясь к Пояркову и Дерябину, которых он вызвал к себе в кабинет. - Я не хочу сравнивать, но даже о полете первых спутников мы сообщали лишь после выведения их на орбиты. О других полетах тоже ничего не писали заранее.

Поярков задумался.

- Так-то оно так, - произнес он неуверенно. - Но здесь, в институте, даже гости знают, что готовится запуск "Униона". Они ждут этого события и будут провожать нас.

- Ошибаешься, Серафим, - поправил его Набатников. - Пока только нам известно о полете с людьми. Когда "Унион" выйдет на орбиту, тогда можно сообщить, что в нем есть обезьяна по прозвищу "Яшка-гипертоник", Тимошка, весьма уважаемый пес, потерявший глаз в защите частной собственности. А кроме того, летят и другие, менее знаменитые четвероногие. Вот и все.

- Не беспокойся, - вмешался Борис Захарович. - Конспирацию мы как-нибудь обеспечим. Рядом с кабинетом начальника есть лаборатория, куда, кроме Афанасия и двух-трех сотрудников, никто не вхож. Там мы установим телеметрическую аппаратуру, чтобы исследовать твое, Серафим, и Димкино самочувствие. Понятно?

Поярков не сдавался:

- Ну хорошо. Я и Вадим займем кабину ночью накануне отлета, но как объяснить людям наше таинственное исчезновение? Ведь мы не покажемся здесь несколько дней.

Борис Захарович снисходительно поглядел на Пояркова и пригладил ершистые усы.

- А это уже проще простого. Организовано множество контрольных пунктов. Почему же и Афанасий, и я, и ведущий конструктор должны все из одного места следить за "Унионом"? Нецелесообразно.

- Значит, мы ночью будто бы вылетаем на другой пункт наблюдений? - спросил Поярков, вставая.

Афанасий Гаврилович поднял к нему смеющиеся глаза:

- Именно так и говори. Кстати, избавишь от лишних волнений дорогое тебе существо. Предупреждаю, ей ни гугу. - Он приложил палец к губам.

Слегка покраснев, Поярков отвернулся.

- Не будем говорить об этом.

- Нет, будем!

- Тут уж пошли дела семейные, - понимающе улыбаясь, сказал Дерябин. - А я, как всегда напоминал Толь Толич, человек беспартийный. И в общем, тактично выставляюсь за дверь.

Не будем и мы присутствовать при этом разговоре. Он был действительно партийный, если пользоваться определением Димки Багрецова, который считал Набатникова настоящим коммунистом; потому что у него большая душа. И беседу эту надо держать в секрете ото всех, даже от самого Багрецова, хотя он и приложил все старания, чтобы она состоялась.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Здесь Набатников вспоминает арифметику, интересуется

киносъемкой, "творческой инициативой" и прочими вещами,

которые не имеют прямого отношения к завтрашнему

полету. А кроме того, тут рассказывается об одном

волнующем событии в жизни Пояркова.

Вполне понятно, что после своего открытия, которое Набатников скромно называл "одним из частных решений перспективной задачи" - называл то ли в шутку, то ли потому, что некогда было думать о формулировках, - он сделал все возможное для нового исключительного эксперимента, подтверждающего практическую ценность его работы.

Опять он летал в Москву, советовался, спорил... И люди, которые даже с точки зрения студента обладали весьма скромными познаниями в теоретической физике и не очень точно представляли себе, скажем, космическую частицу "мю-мезон", вдруг согласились с Набатниковым и, отклонив притязания виднейших астрономов, астроботаников, радиофизиков и других ученых, утвердили программу испытаний "Униона" так, как хотел Набатников.

Для этого пришлось освободить многие секторы летающей лаборатории, сократить весьма возросшие требования физиологов, которые доказывали, что сейчас в центре внимания должен быть человек как хозяин космоса. И ученые, отдавшие всю жизнь исследованию далеких туманностей, авторы всемирно известных работ по спектральному анализу звезд и многие другие ученые, одержимые и влюбленные в свою науку, покорно склоняли головы, когда им говорили, что придется подождать с их экспериментами, потому что так нужно Набатникову.

Но дело, конечно, не в Набатникове. Так нужно народу. Люди, умеющие видеть "через горы времени", могли по достоинству оценить дерзкий замысел Пояркова. Но прежде всего они увидели в "Унионе" самое важное, самое главное: это не просто гигантская научная лаборатория или космический вокзал на пути к звездам, а... будущая электростанция. Последние опыты Набатникова показали, что осуществление этой идеи вполне возможно. Надо пробовать.

Оставались считанные дни до полета "Униона", а Набатников все еще ничего не говорил Багрецову о том, что вопрос о нем уже разрешен.

Зачем раньше времени волновать парня? Будет ждать, нервничать. Не лучше ли сказать накануне, чтобы он поменьше мучился нетерпением?

Афанасий Гаврилович не сомневался в Багрецове. Ясно, что тот не откажется. Вот почему только за день до отлета Вадим узнал о своей необычной командировке. Разговор происходил в кабинете.

- Согласен? - спросил Афанасий Гаврилович.

Вадим нервно поправил галстук.

- Я давно был согласен и сказал об этом.

- Знаю. Но ведь и Семенюк, или, как вы его зовете, Аскольдик, тоже рвался в космос. Мальчики - народ увлекающийся, - подтрунивал Набатников, но, заметив обиду на лице Вадима, сразу посерьезнел и крепко обнял его. - Прости за сравнение... Ты поймешь меня без пышных слов. Дело ответственное, рискованное... Но тебе его можно доверить.

- Спасибо, - Вадим низко склонил голову.

Он еще не мог разобраться в том смятении чувств, что обуяло его, боялся, что хлынут они наружу и это действительно будет мальчишеством, как уже намекнул Афанасий Гаврилович.

Набатников понимал Вадима, и ему не показалась странной та сдержанность, с которой он принял столь волнующее известие. Но парню надо дать опомниться, пусть поразмыслит на досуге, и Афанасий Гаврилович встал, как бы давая этим понять, что его ждут другие дела.

- О твоих обязанностях в полете мы еще поговорим. А пока я должен предупредить о соблюдении полной секретности. Никому ни слова.

Вадим вспомнил о матери. Она не знала даже о первом его полете - ничего не писал, чтобы не беспокоилась, - вспомнил о друге своем Тимофее и в сомнении спросил:

- Бабкину тоже нельзя сказать?

- До твоего возвращения.

- Спасибо, - уже невпопад повторил Вадим и, пожав протянутую Набатниковым руку, вышел из кабинета.

Оставшись один, Афанасий Гаврилович резко выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографии, на которых были сняты иллюминаторы "Униона", и задумался. Вероятно, сегодня ему предстоит не очень приятный разговор с Аскольдом Семенюком. Вот ведь, казалось бы, парень как парень, отец его работал где-то по снабжению, потом с большим трудом добрался до поста директора промкомбината. Ничего особенного - зарплата среднего служащего, не то что у матери Багрецова. У нее множество научных трудов, деньги порядочные. И у нее только один сын, больше никого нет. Могла бы побаловать как следует. А вышло наоборот: Димка вырос трудолюбивым и честным, а Семенюк-младший оказался не только бездельником, но и просто паршивцем, если не сказать большего. В чем же тут дело? Кто виноват?