Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы

Мори прищурился.

— Нет! — сказал он яростно и оттолкнул человека в сторону. Еще и вымогатель на мою голову, подумал он с горечью. Соседство с трущобами и бесконечная грязная возня с пайковыми талонами не могли не расстроить Шерри, но иногда назойливость всяких темных личностей становилась просто нестерпимой. Разумеется, к Мори не впервые приставали мошенники с фальшивыми потребительскими талонами, но чтобы под его собственной дверью — такого еще не бывало!

Садясь в машину, Мори даже подумал, не вызвать ли ему полицию, но потом решил, что аферист все равно успеет удрать до ее прибытия и сбудет с рук свои фальшивки где-нибудь в другом месте.

Конечно, было бы здорово получить шесть талонов за один.

Вот только если он на этом попадется, подумал Мори, это будет совсем не здорово.

— Доброе утро, мистер Фрай, — звякнул робот-регистратор. — Не угодно ли пройти направо? — стальным пальцем он указал на дверь с табличкой «ГРУППОВАЯ ТЕРАПИЯ».

Мори много раз клялся себе, что обязательно заведет личного психоаналитика. Но всякий раз пасовал, подчиняясь общепринятым нормам. Групповая терапия помогала снимать постоянные стрессы современной жизни; без нее человек запросто мог докатиться до участия в истерических пайковых бунтах или вообще стать «фальшивомонетчиком» — подделывателем талонов. Но ей не хватало человеческого тепла. Психоанализ — интимное дело, подумал Мори, а групповой психоанализ напоминает попытку жить счастливой семейной жизнью в доме, где постоянно толчется десяток угодливых роботов…

Он вдруг испугался. Как, откуда прокралась эта мысль?.. Входя в комнату и приветствуя свою группу, Мори заметно волновался.

Их было одиннадцать: четыре фрейдиста, два ришеиста, — два юнгианца, гештальтник, шокотерапевт и пожилой тихий салливенист [8]. У каждого из них имелись различия в подходе к пациенту, но Мори, даром что четыре года общался с группой, так и не смог запомнить, в чем эти различия заключаются. Я знаю, как их зовут, думал он, и этого достаточно.

— Доброе утро, эскулапы, — поздоровался он. — Что у нас на сегодня?

— Доброе утро, — мрачно ответил доктор Зиммельвайс. — Если вас что-нибудь беспокоит, вы пройдете в комнату первичного осмотра, а если нет, то тогда по расписанию у нас психодрама. Доктор Файрлесс, — обратился он к коллеге, — по-моему, лучше сразу приступить к делу — мистер Фрай сегодня явно не в себе. Пора начинать раскопки. Ну а ваша психодрама может подождать до следующего раза, как вы считаете?

Файрлесс степенно наклонил старую лысую голову.

— Что касается меня, то мне все равно, но вы знаете правила, доктор.

— Правила, правила, — язвительно проворчал Зиммельвайс. — Какой с них толк? Перед нами пациент в состоянии повышенной тревожности — и даже я это вижу, а могу вас заверить, вижу я отлично — а мы, значит, должны проигнорировать это только потому, что так велят правила? Это вот так лечат пациента?

Маленький доктор Блейн холодно сказал:

— Видите ли, коллега Зиммельвайс, существует множество способов лечения, и лично я не вижу необходимости отступать от правил. Я сам, видите ли…

— Что «вы сами»?! — скорчил гримасу Зиммельвайс. — Вы сами ни разу в жизни еще не вылечили ни одного пациента. Когда вы собираетесь покинуть нашу группу, Блейн?

Блейн разъяренно повернулся к Файрлессу.

— Доктор Файрлесс, обратите внимание, я не намерен выслушивать подобные оскорбления! Неужели только потому, что к доктору Зиммельвайсу раз в неделю приходят два персональных пациента, он думает…

— Джентльмены, — примиряюще сказал Файрлесс, — прошу вас, давайте вернемся к работе. Мистер Фрай пришел к нам за помощью, а не для того, чтобы слушать наши препирательства.

— Прошу прощения, — коротко бросил Зиммельвайс. — Однако я по-прежнему призываю не возводить правила в догму.

Файрлесс снова наклонил голову.

— Прошу проголосовать, кто за прежний порядок ведения наших собраний? Девять. Против только вы, коллега Зиммельвайс. Посему мы сейчас приступим к психодраме, если секретарь напомнит нам заметки с прошлого сеанса… Прошу.

Секретарь, толстый, приземистый молодой человек по фамилии Спродж, перелистнул назад несколько страниц своего журнала и прочитал нараспев:

— Протокол сеанса от двадцать четвертого мая, объект — Мори Фрай; присутствовали доктора Файрлесс, Билек, Зиммельвайс, Каррадо, Вебер…

Файрлесс вежливо прервал:

— Если не трудно, давайте сразу следующую страницу, то есть, последнюю, коллега Спродж, будьте так добры…

— Гм… Да. Так вот. После десятиминутного перерыва для проведения дополнительного теста Роршаха [9] и энцефалограммы, группа, собравшись, провела ассоциативный словарный эксперимент [10]. Результаты были сведены в таблицу и сопоставлены со стандартными Значениями, после чего было отмечено, что значительная часть психических травм объекта, соответственно…

Мори почувствовал, что его внимание уплывает. Терапия была полезной, это знал каждый, но всякий раз она казалась ему немного скучной. Хотя, если бы не терапия, неизвестно, что могло случиться. Вдруг он тоже поджег бы свой дом и стал бы хохотать над роботом-пожарным, как тот бедняга Невилл из соседнего квартала, когда его старшая дочь развелась с мужем и вернулась в отчий дом вместе со свой потребительской квотой. У Мори ни разу не возникло соблазна сотворить что-нибудь этакое, противозаконное и безнравственное, например уничтожить или испортить вещь — хотя, нет, честно признался он себе, был однажды грешок, маленький совсем соблазн, единственный за долгое время. Но ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. Он был здоров, совершенно здоров.

Вздрогнув, он поднял глаза. На него изумленно смотрели доктора.

— Мистер Фрай, — повторил Файрлесс, — вы займете свое место?

— Конечно, — поспешно ответил Мори. — А где?

Зиммельвайс захохотал.

— Скажите на милость! Ничего, Мори, вы пропустили совсем немного. Мы сейчас прогоним одну важную сцену из вашей жизни, ну, одну из тех, о которых вы нам поведали в прошлый раз, помните? Вам четырнадцать лет, Рождество, ваша мать кое-что вам пообещала…

Мори проглотил комок в горле.

— Помню, — сказал он грустно. — Помню. Где мне встать?

— Лучше сюда, — сказал Файрлесс. — Вы — это вы, Каррадо — ваша мать, а я — ваш отец. Коллеги, которые не участвуют, прошу отойти назад. Отлично. А теперь, Мори, у нас здесь рождественское утро. Веселого Рождества, Мори!

— Веселого Рождества, — сказал Мори вполголоса, — Ах, папа, дорогой, где же мой — ах! — мой щенок, которого мне обещала мама?

— Щенок? — сердечно переспросил Файрлесс. — Мы с мамой приготовили для тебя кое-что получше. Ну-ка, посмотри, что это там, под елкой? Ба! Да это же робот! Да, Мори, твой собственный тридцативосьмипроцессорный робот, твой личный компаньон! Давай, Мори, не бойся, подойти к нему, поговори с ним. Его зовут Генри. Ну, давай, мальчик, иди!

Мори внезапно почувствовал неприятное пощипывание в носу.

— Но я… я вовсе не хотел робота, — проговорил он неуверенно.

— Конечно, ты хочешь робота, — настойчиво сказал Каррадо. — Ты всегда хотел робота. Ну же, детка, пойди поиграй со своим милым роботом.

— Я ненавижу роботов! — воскликнул Мори яростно. Он оглянулся на докторов, на серые стены и с вызовом добавил — Вы слышите меня, вы все? Я их терпеть не могу!

Возникла секундная пауза, а затем начались вопросы.

Примерно через полчаса в комнату вошел робот-регистратор и объявил, что пора закругляться. За эти полчаса Мори бросало то в жар, то в холод, у него перехватывало дыхание от гнева, но все же он вспомнил то, что было забыто целых тринадцать лет назад.

Он ненавидел роботов.

Ничего удивительного не было в том, что в молодости Мори испытывал к роботам отнюдь не лучшие чувства. То был «роботовый бунт» — последний отчаянный протест плоти против железа, битва не на жизнь, а на смерть между человечеством и машинами — его собственным порождением… Битва, так никогда и не произошедшая. Маленький мальчик, ненавидевший роботов, становясь мужчиной, учился работать и жить с ними рука об руку.