Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

Во весь пол был расстелен пышный персидский ковер, а в углу, где ковра не хватило, положили шкуру белого медведя.

В центре комнаты располагался овальный стол, за которым предстояло сидеть Григорию Ефимовичу.

Удовлетворившись тем, как идут работы по приготовлению комнаты, Феликс отдал последние указания Василию Ивановичу – купить побольше печений, пирожные и всяких сладостей, а также принесли из подвалов доброй мадеры. К одиннадцати часам вечера следует накрыть наверху, в кабинете чай на четверых и внизу, на двоих, и ничего не жалеть, словно будут гулять человек пять.

В одиннадцать Феликс возвратился в подвал. Он совершенно подготовился к завтрашнему экзамену – успел!

В подвале его ждал только Василий Иванович. Хоть дом и протопили после ремонта, в подвале было сыровато и зябко. Василий Иванович сидел на корточках перед камином и кормил его деревянными чушками. При звуке быстрых шагов Феликса он с трудом поднялся, и Феликс подумал, как он уже стар. Ведь Феликс помнил его с детства – точно таким же, без перемен.

– Людей отпустил? – спросил Феликс.

– Так точно.

Феликс прошел вокруг стола. Стол был уставлен сладостями густо, словно собирались пировать большой компанией. Мадера была открыта. Феликс хотел было попробовать – мадера была своя, из маминого подвала в Ай-Тодоре, но тут же спохватился – его остановил иррациональный страх – словно мадера уже отравлена, будто кто-то обогнал Феликса и подготовил ловушку для самого охотника.

– Ты иди, – сказал Феликс.

Василий Иванович удивился:

– А кто же подавать будет?

– Я сам.

– Тогда я останусь, ваше сиятельство. От меня будет польза.

Феликс усмехнулся. Преданность слуги, как в хорошем английском романе, всегда трогала его.

– Василий, – сказал он, пытаясь не дать волнению отразиться в голосе.

– Чем ты дальше будешь отсюда сегодня ночью, тем лучше.

– Я понимаю, что не с девицей остаетесь, – сказал Василий.

– Какая может быть девица – ты бы первым княгине донес.

– Может, и не донес бы, – сказал Василий Иванович.

– Тогда иди, иди, справимся. Завтра с утра пораньше приходи. Понадобишься.

Василий Иванович колебался. Он не мог ослушаться князя, но не хотелось оставлять его. Тревожно.

Феликс подтолкнул слугу к дверям и сам вышел за ним следом.

И вовремя.

Во дворе, переступая с ноги на ногу, словно морж, в обтекающей бобровой шубе, покачивался доктор Лазаверт. Он пришел раньше остальных гостей.

– Вы на извозчике? – спросил Феликс вместо приветствия.

– Не беспокойтесь, – ответил доктор высоким, как бывает у больших толстых людей, голосом, – я расплатился на углу Невского.

Было темно, мела поземка, яркий фонарь покачивался от ветра над входом в подвал. Еще один фонарь был на набережной, недалеко от ворот, он тоже качался и гонял длинные тени на золотом снегу.

Две фигуры – высокий князь и приземистый Пуришкевич – возникли в воротах, сначала силуэтами, подсвеченные сзади, потом их осветил фонарь над дверью.

– Мы не опоздали? – громко спросил Пуришкевич.

– Нет, все в порядке, – сказал Феликс.

Великий князь стянул с руки перчатку, все смотрели на это и ждали, когда же он освободит длинные пальцы. Затем Великий князь поздоровался за руку со всеми заговорщиками.

Наступила пауза, ее прервал Феликс.

– Добро пожаловать, так сказать, – произнес он с кривой усмешкой.

Намек на шутку не прозвучал.

Феликс первым открыл дверь в дом и пошел вниз по винтовой лестнице. Остальные чуть задержались, и Пуришкевич спросил оттуда:

– А мы где будем?

Хотя знал, еще вчера осматривали место.

Из кабинета Феликса на верхнюю площадку вышел штабс-капитан Васильев. Юсупов и не заметил, как он прошел наверх.

– Нет, нет, – сказал Дмитрий Павлович, – сначала посмотрим, как вы все подготовили, княже.

В столовой было тесно. Все стояли вокруг стола, обозревали тарелки и блюда с пирожными, словно макет поля боя, какие устанавливают в военной академии на занятиях по тактике.

– Начнем? – спросил Феликс. Голос сорвался, пришлось откашляться и повторить вопрос. Феликс был зол на себя за такое мелкое проявление слабости.

Он открыл дверцу резного шкафа черного дерева и достал оттуда заготовленную коробку.

Пуришкевич посмотрел на нее жадно, Феликс подумал, что он оголтелый человек. Очень опасный.

Доктор Лазаверт подошел к столу поближе, шуба мешала ему.

– Позвольте, – сказал штабс-капитан и стащил шубу с доктора. Он кинул ее на кресло. И Феликс подумал – только не забыть ее здесь. Только не забыть. Все может сорваться из-за пустяка.

В коробке была небольшая широкогорлая склянка и в ней – несколько палочек цианистого кали.

Доктор взял блюдце, положил на него палочку и принялся разбивать ее чайной ложкой. Палочка была не очень твердой и послушно рассыпалась в порошок. Доктор растирал порошок, он был при деле и успокоился – он мог не думать об убийстве, достаточно заняться приготовлениями к медицинскому опыту.

– Пирожные, – приказал доктор Феликсу, словно хирург, который велит сестре милосердия подать ему скальпель.

Феликс подвинул коробку с пирожными.

– Вы уверены, что он любит именно эти пирожные? – спросил доктор.

– Да, я видел, как он их пожирал, – сказал Феликс. – Как грязная скотина.

Он пытался раззадорить себя.

Пирожные оказались шоколадными эклерами – доктору было нетрудно отделить верхнюю половину и положить по толике порошка в темный крем. Остальные следили за движениями рук доктора, словно учились делать так сами, в следующий раз.

Никто не произнес ни слова, пока доктор, нашпиговав последнее, десятое пирожное, не распрямился и ссыпал остатки порошка в коробку.

– Что-то спина болит, – сообщил он, – видно, погода меняется.

Штабс-капитан Васильев, единственный из всех, нашелся и ответил:

– Судя по приметам, грядут морозы, и значительные притом.

– А в рюмки будем насыпать? – спросил Феликс.

– Рискованно, – сказал доктор. – Он может заподозрить, если Феликс Феликсович откажется пить с ним. Лучше не рисковать.

– А пирожные? – спросил Пуришкевич. – Князь тоже откажется.

– Я не люблю сладкого, – сказал Юсупов. – Григорий знает об этом.

– Следует сделать на столе некоторый беспорядок, – вдруг заговорил Великий князь. – У вас были гости и ушли. А убрать не успели. Разоренный стол вызывает доверие. Одни гости ушли, другие пришли, вы человек гостеприимный, но порядка в доме нет.

Феликс хотел было возразить – порядок в доме был. Но спохватился. Великий князь обращался не к нему, а к Распутину.

Все придвинулись к столу и с облегчением начали разрушать созданную слугами картину – наливали в чашки чай, разворачивали конфеты и оставляли их рядом с блюдцами. Васильев даже плеснул чаю на скатерть и выдержал осуждающий взгляд хозяина дома.

Пуришкевич налил себе мадеры, выпил и потом спросил:

– А вы уверены, доктор, что не успели отравить?

Все нервно засмеялись, смеялись долго, не могли остановиться.

– Пора ехать, – сказал Феликс, самый молодой, но и самый выдержанный и холодный.

Доктор первым перестал смеяться. Еще вчера было обговорено, что он поведет автомобиль, потому что с этого момента ни один из слуг, даже самых верных, допущен к тайне не будет. Кроме доктора, вести авто было некому – у Васильева рука на перевязи, Пуришкевич и близко к машине не подходил – его возили на думском авто. Вот и остался толстый Лазаверт, единственный безыдейный заговорщик. Ему что мертвый Распутин, что живой – было безразлично.

Наверху в кабинете Феликс приготовил доктору костюм шофера – кожаную куртку, фуражку с квадратными очками, прикрепленными к околышу, краги. Костюм был тесноват, но доктор не жаловался, ему трудно было подобрать костюм по размеру.

Там же Юсупов облачился в длинную доху и меховую шапку со спущенными наушниками, чтобы скрыть лицо.

Потом в кабинете присели на дорожку. Словно перед долгим и опасным путешествием, к Северному полюсу.