Черный Ферзь

— Великий Вивисектор — Господин Председатель! — дружно возопили славные побеги Высокой Теории Прививания.

— Я был слаб и немощен, — после некоторого молчания продолжил Господин Председатель. — Полусожранный, я истекал кровью, а вы сидели вокруг, отрывая от меня куски и дожидаясь моей смерти. Тьма сгущалась в голове, адская боль терзала внутренности, и я вопрошал далеких творцов Высокой Теории Прививания — как же узреть в мерзких тварях тот вечный отблеск разума, который присущ человеку? Я мог уничтожить всех вас одним движением мизинца… — толпа зашевелилась, отодвигаясь от Левого и Правого Мизинчиков Господина Председателя, которые однако и ухом не повели, занимаясь друг с другом привычным делом. — Отчаяние и ненависть готовились окончательно сожрать во мне последние ростки человеческого, но привой Высокой Теории Воспитания вдруг указал дорогу!

Господин Председатель замолчал, взвыли компрессоры, нагнетая в опавшие легкие новые порции воздуха, сдобренные бодрящими добавками. Висящие под потолком гроздья доноров потешно задергали ногами, идущие из них трубки наполнились свежей кровью, которая устремилась в жилы колосса.

— Господину Председателю нужно отдохнуть, — объявили Уста Господина Председателя. Мизинчики заохали, на них зашикали, оттащили друг от друга подальше.

Тяжелые морщинистые веки Господина Председателя вздрогнули, опустились, но тут же поднялись, подавая знак — речь продолжится.

— Однажды я услышал историю об одном ученом, который мог из животных делать людей. Что такое человек? Две руки, две ноги, двадцать пальцев, голова, глаза, рот, мозг. Ничего сложного для искусства вивисекции. Дайте мне животных, и я сделаю из них человека. Скальпелем и иглой можно преодолеть миллионы лет эволюции, перескочить с одной ветви древа живых существ на другую ветвь. Вот чего не хватало природе — вивисекции! Она чересчур церемонилась со своими детьми, а нужно было резать и сшивать, сшивать и резать!

— Сшивать и резать! Сшивать и резать! — подхватили славные побеги Высокой Теории Прививания.

— Кто сказал, что нужна терапия? — грозно вращал глазом Господин Председатель.

Толпа начала переглядываться, будто кто-то и впрямь даже не сказал, не прошептал, ибо смешно подобное представить, но, возможно, у кого-то шевельнулась такая мыслишка — где-то глубоко, на задворках сознания, непроизвольно, что, однако, не служит оправданием ужасному проступку.

— Хирургия! Вивисекция! — пророкотал могучий голос Господина Председателя. — Нельзя получить плодов с непривитого древа. Нельзя сделать человека из животного без вивисекции. Нельзя воспитать человека без привоя — так гласит Высокая Теория Прививания!

— Высокая! Теория! Прививания! — подхватили славные побеги.

— Кого нет меж нами? — вновь тяжко нахмурился Господин Председатель. — Где мое око? Поднимите мне мое око!

Правое Око Господина Председателя, застигнутый врасплох, вскочил с насиженного места, закрутил головой. Но на беду, почуяв, что трепка предстоит не тому, кто первый попадется на глаза, а тому, кто случайно или намеренно избежит этого, забившись в какую-нибудь щель, славные побеги стали приподниматься с колен, размахивать руками, тянуть шеи, неистово гримасничать, только бы привлечь к себе внимание.

— Копчика Господина Председателя нет, Госпо… — начал было слегка ошалевший от мелькания лиц Око, но тут, несмотря на строжайший запрет, вверх взвился Копчик собственной персоной, до синевы задохнувшийся от возмущения и ужаса, что его могут посчитать отсутствующим. — Копчик Господина Председателя на месте, Господин Председатель, — благосклонно дезавуировал собственные слова Око, испытывая к закадычному собутыльнику даже нечто вроде нежности.

Копчик Господина Председателя плюхнулся на место и глотнул из чудом возникшей в руке фляги. Надо полагать не воду.

Еще несколько раз так ошибившись и чувствуя сгущение над головой грозового недовольства Господина Председателя, Око обильно вспотел, неистово зачесался, в животе его забурлило, но испортить воздух в присутствии Господина Председателя он не решился.

И тут свершилось чудо:

— Указующий Перст Господина Председателя не присутствует на собрании! — чуть ли не с радостью воскликнул Око, сообразив наконец, что уже подозрительно долго под ногами не путается эта противная замарашка.

Хотя, если подумать, то радость здесь неуместна, ибо замарашку послали уничтожать очередной вражеский десант, и коль она все еще не вернулась, то следовало предположить… Око потер глаза, перед которыми от напряжения расплывались разноцветные круги. Что следовало предположить?

Возможно, ее все-таки прикончили, и десантники направляются сюда, а значит необходимо объявлять тревогу, вводя в еще больший гнев Господина Председателя.

Но возможно, она, известная своей прожорливостью, никак не совместимой с тщедушностью тела, на которое даже не счел нужным позариться Чресла Господина Председателя, решила пожрать на заброшенных причалах, глотая заживо всяческую дрянь, и денька через два приползет обратно, мучаясь несварением и поносом, как уже не раз случалось.

А если произошло совсем уж скверное? То, о чем упоминал Господин Председатель? И во главе десантников сюда идет гордая собой замарашка-паршивка, с торчащим изо рта непрожеванным рыбьим хвостом?

Перед взором обомлевшего Ока встала ужасающая картина: довольная собой Указующий Перст Господина Председателя с выставленным вперед этим самым перстом, надутым от пережора животом, еле семенящие тонкие ножки, идиотская рожица с ртом от уха до уха, рыбий хвост, а за ее плечиками — мрачные выродки, обвешанные сушеными головами, не имеющие никакого представления о Высокой Теории Прививания, о трех радостях, которые дает человеку жизнь, помимо радостей убивать и насильничать. И ведь эти упыри, изблеванные из стальных внутренностей жутких кораблей, не будут разбираться, как это подобает человеку привитого воспитанием, — кто в своем праве, и что существуют ситуации, когда все-таки нужно не сразу стрелять, а попытаться уладить дело разумными доводами.

— Где она, грррм? — почти спокойно поинтересовался Господин Председатель, но это спокойствие ему давалось чудовищными дозами успокоительного, что впрыскивались в вены. Запыхтели механизмы прямого массажа сердца, упирая гигантские струбцины в проделанные в грудной клетке колосса отверстия, сочащиеся кровью и гноем.

Идет сюда с десантниками-упырями, чуть не ляпнул Око, от ужаса не отличив воображаемое от реальности. Ему уже чудилось — распахиваются забаррикадированные вороты, гремят выстрелы, льются потоки огня, разлетаются ошметками славные побеги, гигантские фигуры жутких упырей маршируют к Господину Председателю и, не замедляя шага, врезаются, впиваются в его рыхлую плоть, отчего она расползается перегнившей тканью…

— Мы найдем ее, Господин Председатель, — мямлит Око. Не речист он, не речист. Тут бы Уста Господина Председателя подключить, но тот даже и не пытается вставить хоть что-то успокаивающее — ни шуточки, ни прибауточки, ни заковыристых выражений, наподобие «Mein Boß hat mich ganz schЖn beschissen», непонятно откуда из него выскакивающие в нужный момент.

Так ведь сейчас как раз тот самый момент, иначе не то, что бури не избежать, головы им не сносить, превратившись милостью Господина Председателя если не в обглоданные осами трупы, то в висящих под потолков доноров — уж точно. Но нет, пришипились Уста, сидит, обхватив башку, смотрит между колен и почти не дышит. Готов. Спекся.

— Куда-куда? — переспросила Теттигония, хотя все прекрасно расслышала с первого раза. Имелась у нее такая вреднючая привычка — то ли позлить вопрошающего, то ли выкроить себе несколько мгновений на обдумывание ответа не весть каким умишком.

— Туда, — для пущей убедительности ржавоглазый ткнул дулом в потолок. — Наверх.

Теттигония решила почесать голову, но пальцы наткнулись на привязанную там игрушку. Ей как-то никогда не приходило в голову, что раз есть трюм — полутемный и сырой, то должно иметься и нечто ему противоположное. Хотя, кажется, кто-то и впрямь упоминал про верх, куда приходилось пробираться жутко винтовыми трапами, от которых тут же начинала кружиться голова, а сами трапы не имели перил, поэтому такие замарашки, как Теттигония, просто обречены свалиться оттуда вниз головой. Хорошо еще, что ее голова — не самая важная часть славного побега Господина Председателя.