Сокрушитель

Сгоряча раздолбали столько, что Василий вынужден был закинуть сильно растянувшуюся авоську, как мешок, через плечо. Это при том, что добрая половина тюбиков оказалась алого цвета и ее пришлось отдать Сократычу — обменяет потом…

Сопровождаемая взбудораженным Телескопом, троица спасателей стремительным шагом приближалась к тому месту, где вот уже третий час подряд голодал Никита Кляпов.

— А если не уговорим? — озабоченно спросил Ромка.

— Значит, сами слопаем! — отрубил Василий. — При нем! Живо аппетит проснется!

— Как-то неловко, знаете… — подал исполненный сомнения голос малость поотставший дедок. Ему было довольно трудно угнаться за мощным Василием и длинноногим Ромкой.

— Неловко… Неловко штаны снимать через голову! Ты имей в виду, Сократыч: на тебя сейчас вся надежда! Лучше тебя мозги ему никто не запудрит… А! Вот он, страдалец хренов.

Никита Кляпов полулежал, привалясь лопатками к стене опоры и далеко выставив босые косолапые ступни. При виде спасательной команды он не двинулся — лишь слабо шевельнул глазом.

— Голодающему Поволжью! — буркнул Василий, скидывая с плеча сетку и присаживаясь рядом. — Располагайтесь, ребята… Ну и кому ты чего хочешь доказать?

Кляпов шевельнул глазом в сторону набитой капсулами сетки.

— Зря… — изронил он и прикрыл веки.

— Ты думаешь, это мы тебе, что ли? — сказал Василий. — Хрен там! Это мы сами перекусить собрались. А заодно на тебя на дурака посмотреть… Чего ты добиваешься-то?

— Умереть хочу, — проговорил Никита Кляпов, и в горле у него что-то пискнуло.

— Так, а в чем проблема? Разгонись — и головой в глыбу!

Никита встрепенулся и открыл глаза. Даже слегка приподнялся на локте. Посмотрел с надеждой на Василил, на отдаленную россыпь молочно-белых глыб… Потом обессилел разом и снова прилег.

— Не допустят… — равнодушно вымолвил он. — Я уже задушиться пробовал — щелчка дали…

— И правильно сделали! — убежденно проговорил Василий. — Дураков учить надо. Вместо того чтобы Креста просто взять и послать — он душиться вздумал!

— Да при чем здесь Крест? — Кляпов поморщился — еле-еле, словно экономя силы.

— А кто же? — опешил Василий. Кляпов закрыл глаза и долго не отвечал.

— Я не хочу ломать… — еле слышно молвил он наконец.

— Устал, что ли?

Никита презрительно скривил рот и не ответил.

— Он говорит: это произведения искусства, — пояснил Ромка.

Василий крякнул, почесал в затылке и взглянул на Сократыча. Выручай, мол…

— Никита, — с трепетом обратился к голодающему дедок Сократыч. — Вы в самом деле полагаете, что камушки — это что-то вроде скульптур?..

Ответа не последовало, но дедок в нем и не нуждался.

— Ах, какая прелесть… — выговорил он и потер ладошки, как перед трапезой. — Иными словами, перед нами две версии. Первая: хозяева — гуманоиды, и тогда мы, стало быть, имеем дело в лице камушков с искусством абстрактным…

— Ох, гоняли когда-то за эту самую абстракцию… — ворчливо заметил Василий. — И правильно, кстати, гоняли! Вот еще дурь-то полосатая…

Дедок Сократыч резко выпрямился и повернулся к Василию. Голубенькие глаза его мистически вспыхнули.

— Вы хотите сказать, Василий, что хозяева таким образом тоже ведут борьбу с абстрактным искусством? — озадаченно спросил он. — Конфискуют скульптуры… и отправляют их сюда, к нам?

Недвижно лежащий Никита зажмурился и тихо застонал. Сократыч поглядел на него с интересом.

— Не спешите стонать, Никита, — утешил он. — Предположение, конечно, остроумное, но не более того. Какое-то оно, знаете, больно уж простенькое… человеческое больно…

Пристально взглянул на авоську с капсулами, поколебался, не взять ли одну, потом перевел взгляд на голодающего — и решил воздержаться.

— Гораздо интереснее вторая версия, — бодро сообщил он. — Хозяева — негуманоиды. В этом случае перед нами опять возникают два варианта. Либо хозяева все-таки приверженцы абстрактного искусства, либо (и этот вариант мне как-то ближе)… либо они — реалисты! То есть камушки — это изваяния, изображающие наших с вами хозяев.

— Так они же все разные! — возмутился Ромка.

— Разумеется, — согласился дедок. — И это наводит на мысль, что постоянной формы хозяева не имеют. Как, скажем, амебы.

— Так они и по размеру разные!

— Ну, Ро-ома… — укоризненно молвил Сократыч. — Вашу статую тоже можно сделать и с палец размером, и с эту вот колонну… Хотя… — Он призадумался, прищурив глаз и закусив губу. — Знаете! А вполне возможно, что они ваяют самих себя именно в натуральную величину. То есть маленький камушек — это как бы портрет ребенка…

Никита скрипнул зубами. Сократыч испуганно замер.

— Слу-шай-те… — потрясение выдохнул он. — Так, может быть, еще проще?.. И это, кстати, не противоречит тому факту, что раньше камушки были помельче… Не монументализм, а просто акселерация!

— Дед! — приглушенно взвыл Василий.

— Сейчас объясню, — заторопился Сократыч. — Суть предположения такова: камушки — это не копии хозяев. Это оригиналы.

Он сделал паузу. Все, включая Никиту, смотрели на него, жалобно приоткрыв рты.

— Боже мой! — искренне огорчился дедок, видя такое непонимание. — Да все же просто! Камушки — это мумии усопших хозяев. Как бы окаменелости!

Ромка взвизгнул и захохотал, ударяя себя ладонью по худому узловатому колену. Никита вскочил.

— Да что же это такое?! — плачуще выкрикнул он. — Дайте спокойно умереть с голоду…

Смех оборвался. Никита упер подбородок в грудь и, немилосердно косолапя, устремился вдоль стены. Простынка на спине и на заднице Кляпова была почти уже насквозь проедена жадным мелкогубчатым покрытием. Дошел до угла — и канул.

Несколько секунд никто не мог выговорить ни слова.

— Слушай, дед! — повернулся наконец Василий к Сократычу. — Ну ты хоть соображай, что говоришь! Видишь же — интеллигент. Так с ним помягче надо, побережнее… А ты! Я не знаю… Меня и то замутило, когда ты про покойников начал! Ты из нас-то могильных червей — не надо, не делай… Обидно, знаешь…

Он засопел и хмуро глянул на золотистый выступ, за которым скрылся Никита.

— Догнать? — предложил Ромка.

— Да ладно… — буркнул Василий. — Все равно он сейчас ничего слушать не будет… Сколько он уже голодает? Часа три? Вот пусть пару деньков помается, а там посмотрим…

— Н-да… — печально молвил Сократыч. — Конечно, Василий, вы правы… И, главное, убежал-то зря! Ни к черту ведь версия-то! — Хрупкая старческая ладошка взмыла в направлении гряды довольно мелких глыб. — Не может же у них быть, в самом деле, такой детской смертности…

Бочком подобрался взъерошенный Телескоп, о котором в пылу разговора забыли напрочь, и первым делом стянул из сетки тюбик. Все это время он ошивался поблизости, сердито чирикая и выжидая, когда наконец Никита уйдет. Вот дождался…

— И вообще, — расстроенно сказал Василий. — Даже если статуи… Чего их ломать, спрашивается?

— Бракованные, — предположил Ромка.

— Хм… — задумчиво молвил Сократыч, как бы машинально извлекая капсулу из авоськи. — Вы полагаете? А ведь вполне вероятно. Помните, когда-то в продажу поступали бракованные стаканы из напряженного стекла? Чуть дотронешься — стакан вдребезги… Так что, знаете, Рома… Весьма, весьма возможно, что так называемая напряженка в камушках — это тот же брак… И, обратите внимание, как сразу увязываются все концы с концами! Брак — стало быть, надо уничтожить. Произведение искусства — стало быть, уничтожать нельзя. Единственный выход: пригласить существо без моральных запретов, и оно мигом все расколотит, даже не задумываясь… Хотя… При их технологическом уровне — и такой процент брака?..

Сократыч с задумчивым видом отбросил оболочку. Василий вздохнул и тоже взял капсулу. Ромка подтянул сетку поближе и долго ворошил тюбики пальцем, выбирая нечто особенное.

Из-за противоположной опоры, воинственно размахивая пластиковым мешком, вылетела растрепанная деловитая Клавка. В мешке погромыхивало что-то железное. Поравнявшись с закусывающими, правдоискательница вдруг остолбенела и уставилась на них в злобном изумлении.