Чужими руками

– Надо спешить, господин Платон, – Гальперин вырвал археолога из оцепенения. – Здесь нельзя ночевать – слишком холодно. Спустимся в долину.

– Ты прав, – тихо ответил Рассольников. – Но до чего же трудно отсюда уйти…

Нависшая над тропой скала окрасилась теплым румянцем – близился закат. Вскоре караван поднялся на перевал Тонгла, и перед Рассольниковым открылся целый мир. Позади, над тонущим в тумане ущельем повисла, словно шаткие мостки, бледная радуга. Впереди – за темно-зеленой извилистой полосой леса – прерывистыми уступами поднимались горы. На пределе видимости темные, посверкивающие сахарными головами ледников, хребты теряли материальность. Они превращались в каменную пелену, тянущуюся, быть может, до границ вселенной.

В завороженной тишине вялые струи леденеющего к ночи воздуха слабо колыхали полимерные молитвенные ленты и поблекшие флаги. Шесты были воткнуты в каменную пирамиду с едва различимой надписью на боку: «ПРИЯТНОГО СПУСКА».

Андроиды-шерпы тяжело попрыгали на землю, чтобы принести традиционную жертву духам гор. Они сложили у подножия пирамиды свои дары: чудной камешек, подобранный на переправе, блестящую побрякушку с городского рынка или выбеленный временем, круто изогнутый рог архара.

На пути возник еще один монастырь. Он, как грязно-серое ласточкино гнездо, лепился к отвесному склону желтой с пурпурными прожилками скалы. Его строители не думали о внешней красоте – они стремились защитить обитателей дзонга от стремительных перепадов температуры, леденящих ураганных ветров и разбойничьих набегов. И преуспели в этом – дзонг был неприступной крепостью.

Платон поглядел на Гальперина, ехавшего рядом на низкорослой лошадке, поймал его вопросительный взгляд и кивнул. Караван повернул к началу тропы, ведущей к воротам дзонга.

Каждая такая остановка сулила нежданное открытие, но на деле лишь затягивала экспедицию, а ведь деньги таяли с катастрофической скоростью. Но тысячу лет назад здесь побывал Шеффер – значит, Рассольников не мог просто так обогнуть монастырь и снова углубиться в горы. К тому же у Платона была давняя мечта: он хотел увидеть сокровенные места Старой Земли, окунуться в ее подлинное, а не иллюзорное прошлое. Вот только как отличить одно от другого?

Резкие порывы ветра трепали флаги на шестах. Привычная для Тибета картина. По небу ползли табачного цвета дождевые облака – размоет дорогу, потом наплачешься. На высоком помосте стоял длинный и костлявый, похожий на легендарного Дуремара лама. Он с упорством сумасшедшего запускал ввысь мастерски вырезанных из красной пленки добрых драконов. Согласно поверью, где-то в глубине гор они обретают плоть и кровь, чтобы спасти попавшего в передрягу путника…

Настоятель дзонга приютил утомленных путников, хоть и не был столь радушен, как Данон Фрутис. Платону досталась столь же тесная и холодная келья, правда, его в достатке снабдили одеялами, и он навалил на себя целый ворох.

В три утра археолог проснулся. Сна ни в одном глазу. Промаявшись целый час, он оделся потеплее и вышел на террасу, повисшую над пропастью,-глотнуть свежего воздуха. Здесь Рассольников с удивлением обнаружил настоятеля, сидящего на табурете. Верховный лама был закутан в шкуру гималайского медведя.

– А вот и вы, досточтимый Платон, – негромко произнес настоятель и кивнул. – Эта ночь особенная. Проницательному человеку она может приоткрыть будущее. Я был уверен, что вы сюда придете.

– То-то я гляжу…– не зная, что ответить, пробормотал археолог.

Он ежился от холода, несмотря на меховую куртку и накинутое на плечи верблюжье одеяло. Сказал и сразу же увидел в ночной мгле багровые вспышки и мощные лучи света, гуляющие по небу. Что такое? Ведь это не полярное сияние, не росчерки молний или их отсветы. Судя по всему, будущее не сулит Старой Земле ничего хорошего.

– Сияющие стрелы пускает башня Шамбалы, – с серьезным видом проговорил верховный лама. – Свечение идет от камня Норбу Риншоп.

Платон знал об этом легендарном булыжнике – наряду с другой бесценной информацией Олдувай добыл для него запись старинных тибетских легенд. На санскрите камень счастья называется Чинтамани. Многоярусная башня, где с незапамятных времен хранится главное сокровище Шамбалы, обозначена на всех ее древних картах. Однако башню эту отродясь никто не видел.

«Интересно, а что по поводу Чинтамани думал миляга Шеффер? Неужто оберштурмфюрер не пытался достать магический камень для фюрера? – поскреб щетину на подбородке Платон. – Вообще, загадочная это штуковина. Чинтамани источает великий внутренний жар. Если он темнеет, будет ураган, ливень, гроза. Если тяжелеет – не избежать кровопролития. Если трещит – приближается злой человек. Когда Чинтамани дает огненные вспышки, Земля – на грани катаклизма, но если над ним зажигается звезда, значит, скоро наступит мир и благоденствие.

Древние ламы не сомневались, что в незапамятные времена Чинтамани был привезен на Землю инопланетянином из созвездия Орион. Поэтому камень и считался величайшим сокровищем планеты. Выходит, несколько тысяч лет назад Чинтамани принадлежал децемвирату Содружества Ориона. Эта звездная федерация ныне входит в Лигу Миров и живет себе потихонечку, не высовывается, ни с кем не дружит и не враждует. Помалкивает в тряпочку, даже когда ущемлены ее кровные интересы. Словно напугана до полусмерти… А кусок Чинтамани был подарен императору Атлантиды Тацлаву. Это уже камень в мой огород».

Шло время, всполохи на небе не исчезали. Стуча зубами, растирая закоченевшие кисти и приплясывая, археолог все ж таки не сдавался и не покидал наблюдательную позицию. Долго молчавший настоятель снова открыл рот и изрек:

– Надеюсь, вы увидели то, что предначертано…

Платон неопределенно хмыкнул. Впрочем, верховный лама и не ждал от него ответа.

С востока неудержимо накатывался рассвет. Пегий сумрак таял. Словно гигантские мрачные тени, начали прорисовываться вершины окрестных гор. Затем индиговыми дирижаблями проступили висящие над ними громады облаков. А уж потом замельтешили, непрерывно сменяясь, едва уловимые оттенки, и в стремительно светлеющем небе, как спицы колоссального, начавшего раскручиваться колеса, пронеслись нежно-розовые проблески.

И вот ледники на верхушках гор засияли, словно люстры розового и желтого стекла, а в ущелье под ногами еще ничего не менялось. Оно по-прежнему казалось плоским и двуцветным: черное с белым. Бурлила утонувшая в белой подушке пара река. Подернутая инеем черная нитка тропы над крутым откосом, казалось, висела в воздухе и вела в никуда.

– Умывайтесь родниковой водой, очищайте чакры, и милости прошу в трапезную, – произнес верховный лама, вставая с табурета.

За его спиной возникли силуэты двоих послушников, которые подхватили падающую с его гладких плеч шкуру. Настоятель, опираясь на суковатую палку, неспешно двинулся по террасе.

Археолог трусцой припустил в свою келью. Надо сделать десяток-другой упражнений, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь. А не то сам превратишься в статую, поставят тебя в пыльную нишу и будут за деньги показывать туристам…

После скромного завтрака Платон Рассольников попрощался с настоятелем дзонга, и караван снова двинулся вперед. Киберлошадки были как всегда безотказны и еще ни разу не показывали свой норов. Они покорно вступали в мутные пенистые ручьи, несущиеся по ущельям, спотыкались и скользили, но упорно противостояли течению. А ручьи ярились и зверели, натыкаясь на препятствия, и готовы были сбить с ног любого, кто имел несчастье оказаться на их пути.

Когда ледяная вода обжимала голенища походных сапог, Платон не должен был чувствовать холода – обувная реклама сулила идеальную изоляцию. И все же археолог ловил себя на том, что, подобно цирковым наездникам прошлого, хочет забраться на спину лошади. Всякий раз он наклонялся к нервно подрагивающему локатору лошадиного уха и шептал что-нибудь ласковое. Киберлошадка замирала, переваривала услышанное, и, приободренная всадником, коротко ржала. Затем, подчиняясь сложной программе, она сама находила оптимальный путь, выбиралась на противоположный берег и снова трусила по мокрой, гремящей под копытами гальке.