Ужин во Дворце Извращений

Чертыхнувшись, Ривас вскочил со стула, подбежал к окну и схватил лежавшую на подоконнике телефонную трубку. Стихнувшая было трубка снова зажужжала, когда он встряхнул ее.

– Черт подери, – крикнул он Бёрроузу. – Все это сплошное надувательство. Смотрите! – Он отвинтил перфорированную крышку микрофона, и из трубки вылетела здоровенная оса, описавшая в воздухе у него перед носом восьмерку и больно ужалившая его в щеку. – Ох, черт!

– Вот видите? – торжествующе вскричала Зубовещательница. – Вот к чему приводит неосторожное обращение с научными инструментами! – Оса нашла наконец окно и вылетела вон. – Послушайте, вы лишили меня моего... высокочастотного рецептора.

Ривас видел, что на Бёрроуза, явно не имевшего представления о принципе работы телефона, способности Зубовещательницы производили теперь еще больше впечатления, чем минуту назад.

– Дым Господень! – ахнул старый дурень. – Но Ривас ведь не умрет, нет?

Ривас открыл было рот, чтобы возмущенно спросить: «От укуса осы, что ли?» – но старуха с ловкостью затейника-ветерана сцены, привыкшего справляться со сложной публикой, выхватила из-под юбки детский водяной пистолет и брызнула ему в лицо струей крепчайшего джина. Ривас охнул, зажмурился, на ощупь шагнул к окну и повис на подоконнике, моргая и отплевываясь.

– Умер бы, – со всей серьезностью заявила она, – если бы я не дала ему этого. Радиоликер, настоянный на изотопах. Ему повезло, что он оказался у меня под рукой: оса-то была не обычная.

Ощущая себя побежденным, Ривас выпрямился, сделал глубокий вдох и повернулся к Бёрроузу.

– Послушайте, – сказал он. – Я обещаю вернуть ее к вам в дом – если, конечно, мне удастся отбить ее у Соек, – если вы пообещаете отпустить ее со мной, если она будет в состоянии понимать, что делает... и если она сама захочет этого – через столько лет. Как вам такое предложение? Предоставим Ури самой решать, верно ли предсказание этой леди. – Бёрроуз открыл было рот, но Ривас перебил его, сжав еще сильнее телефонную трубку – он, оказывается, и не выпускал ее из рук – и со всей силы шмякнув ее о бетонный подоконник. Трубка разлетелась брызгами желтых пластмассовых осколков. – И, конечно же, – добавил Ривас, – учтите еще, что я единственный избавитель, у которого имеются реальные шансы вытащить ее.

Несколько секунд Бёрроуз хмуро смотрел на него, и Ривас даже удивился, заметив, что старик и правда колеблется, и ему даже не по себе – словно плата за возвращение начала включать в себя нечто большее, чем его валюту.

– Ты усложняешь все нам обоим, – негромко произнес Бёрроуз.

– Я просто как следует все взвешиваю, – возразил Ривас, хотя так до конца и не понял, что тот имел в виду. Он подошел к сидящему Бёрроузу и протянул руку. – Договорились?

Бёрроуз вздохнул.

– Искренне надеюсь, что она не захочет к тебе. Да, договорились. – Он поднял руку и с видом усталого судьи, поднимающего свой молоток, сжал ладонь Риваса.

Вряд ли кто из богемных друзей Риваса узнал бы его в задрипанном типе, который ошивался на площади у Южных ворот. Время после приема у Зубовещательницы он с пользой провел у цирюльника и портного. Укоротив бороду раза в два, зачесав волосы назад и заплетя их в просмоленную косицу, сменив свои буйные одежды на скромный фланелевый костюмчик, он являл теперь типичный образчик страдающего от похмелья юнца из пристойной семьи, забредшего без гроша в кармане в эту самую зловещую часть большого города.

Разумеется, он ошивался здесь не один. На деле Южные ворота не ограничивались собственно воротами, сквозь которые Сандовал-стрит попадала в огороженную стеной часть города, а включали в себя несколько прилегающих кварталов. Возможно, это было самое бойкое, людное место во всей южной Калифорнии. В описываемую минуту, например, удачливый торговец дровами вез в город несколько подвод, доверху нагруженных деревянными балками – большинство которых посерели от времени и налипшего на них цемента, но некоторые все же сияли своей древней покраской. Смолистый запах пиленого дерева мешался в утреннем воздухе с ароматом горячих tacos, которыми торговали на каждом углу, вонью из Догтауна – когда ветер задувал с той стороны, дымной гарью восточной части Вулшерт-стрит. Эхо городской жизни – скрип колес, крики торговцев и развозчиков – отражалось от стен старых домов западной стороны Сандовал-стрит. И без того больная голова Риваса гудела от скороговорки аукционера в большом деревянном складе напротив, где располагалась Рынок Древностей, от звона молотков многочисленных кузниц, а также, подозревал он, от стука и ругани железо копателей под улицами, откапывавших и поднимавших на поверхность куски огромных стальных конструкций, ржавевших под слоем почвы восточного Эллея. И уж конечно, нашелся здесь, как с ехидной ухмылкой отметил про себя Ривас, уличный музыкант, игравший на пеликане и не слишком музыкально певший «Всем охота посмолить мой бычок». Ривас потер непривычно гладкую щеку и подумал, что, возможно, на этот раз он оставляет в городе больше себя самого, чем берет с собой.

И поскольку маленькие белые карточки – талоны на бренди – переходили в этом квартале из рук в руки чаще, чем где-либо еще, толпа здесь тоже состояла из старьевщиков куда менее почтенных, чем торговцы дровами или шахтеры. Продолжая разыгрывать из себя напуганного юнца, оказавшегося в непривычной обстановке, Ривас со скрытым любопытством наблюдал замысловатый танец карманного воришки – до странного напоминающий движения насекомого: серию опасливых прикосновений, завершающуюся решительным броском руки, при том что тело оставалось напряженным как пружина, готовым в любое мгновение броситься наутек, – и походку несколько перезрелой проститутки, отлично осознающей свой возраст, но справляющейся с ним с помощью уличных теней и платья, умело выставляющего напоказ ее прелести. Ривасу пришло на ум, что и сам он в эту минуту схож с пауком, как и они терпеливо сплетающим свою сеть.

Очень скоро он увидел довольно много таких, кого изображал. Совсем недалеко от него скрючился в дверном проеме тощий паренек лет пятнадцати, сердито разговаривавший с воображаемыми собеседниками. Интересно, подумал Ривас, что довело мальчишку до такого состояния? Спиртному или сифилису требуется не один год на то, чтобы разрушить рассудок, а вот наркотик – особенно венецианская Кровь – или причастие Соек делают это почти мгновенно, лишая непривычного к этому человека возможности видеть своих также почти невменяемых собеседников.

Шаталась поблизости и пьяная девица – поначалу Ривас решил, что она заодно с бездарем-пеликанистом, однако в конце концов ее увел один ухмыляющийся лысый тип, промышлявший, как по чистой случайности было известно Ривасу, торговлей Кровью. Что такого стряслось, мрачно подумал Ривас, неужели дела в бизнесе на Крови так плохи, что ты подрабатываешь сутенерством? Пожалуй, я даже выдернул бы ее из твоих лап, если бы не знал, что она тут же прибьется обратно к одному из вас.

Некоторые люди, подумал он, просто-напросто лишены воли к выживанию; все, на что они способны, – так это ждать, пока у кого-нибудь найдется время поглотить их. И раз уж так вышло, что какое-то малопривлекательное качество – будь то эгоизм или просто тщеславие – помогает мне избегать подобной... катастрофы, значит, и жизнью своей, и способностью ясно мыслить я обязан именно этому. Придется мне уж и дальше продолжать в том же духе.

Ривас улыбнулся, вспомнив свою реакцию на первое причастие у Соек: пока остальные причащенные, приходя в себя, славили Господа Сойера и спрашивали, когда причащение повторят снова, словно боялись пропустить его, юный Грегорио Ривас, пусть оглушенный, изможденный – и радующийся возможности обрести кров и общество, – уже пытался осмыслить ситуацию. Он не сомневался в том, что загадочный Нортон Сойер если и не бог, то, уж во всяком случае, больше, чем человек. Однако возможность лишиться своей личности ради того, чтобы «слиться с Господом», представлялась ему совершенно отвратительной.