Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар

Напомнил о бывшем тайном советнике случай, в практике Ива тривиальный. Однажды холодным мартовским утром владелица одного из столичных доходных домов, некая госпожа Тора, вызвала полицию в связи с тем, что ее постоялец, одинокий старик, живущий на скромную государственную пенсию, — «тихий, вежливый, странный, но аккуратно вносящий плату за комнату», — вот уже третий день не покидает свои апартаменты. Явившийся по вызову полицейский наряд взломал запертую изнутри дверь и обнаружил труп.

Детективы, изучив место происшествия, признаков насильственной смерти не обнаружили. Комната старика, «тихо и вежливо» лежащего на узкой тахте, была забита книгами и завалена рукописями. На крохотной кухоньке царил идеальный порядок, в ванной тоже, а вот в туалете, над унитазом, забитым пеплом, висела, мерно покачиваясь и жирно взблескивая мылом, аккуратно приделанная веревочная петля. Приятель Ива, сержант полиции, высказал предположение, что умерший «графоманил потихоньку» и скончался от апоплексического удара после очередного отказа из какой-нибудь редакции. Петлю над унитазом этот шерлок холмс объяснял предусмотрительностью покойника. Но рукописи старика не были похожи на беллетристику, скорее они напоминали мемуары.

Среди множества журналов, занимавших пространство под тахтой, Ив совершенно случайно заметил номер «Фантастического ежемесячника», вышедшего лет пятнадцать назад в одном из частных столичных издательств. Сам не зная зачем, он бегло пролистал журнал и вдруг в одном из рассказов наткнулся на имя, которое заставило его сердце вздрогнуть. Героем рассказа был человек по фамилии Кимон!

Когда прибыл судмедэксперт и Ива отвлекли, он машинально сунул журнал в карман пальто, да и забыл о нем. Труп старика увезли. Экспертиза установила смерть от естественной причины. Квартиру опечатали.

Рассказ показался Иву нелепым. По воле неведомого автора философ Кимон проник в заговор инопланетян, много веков подряд державших на Земле особую миссию. При помощи хитроумного устройства инопланетные диверсанты генерировали лучи, вынуждающие человечество идти путем войн и революций. Получалось, что Кимон, проанализировав в своих книгах историю человечества, пришел к выводу, будто человек по природе своей добр и лишь зловредные инопланетные лучи понуждают его к братоубийству. Претерпев множество приключений, он почти схватил пришельцев за руку, но тут, как водится, началась очередная война, людям стало не до инопланетян, и последние под шумок убрали проницательного философа.

Разозлившись, Ив позвонил в редакцию «Ежемесячника». Сиплый бас сообщил ему, что прежний редактор умер, а ему, новому редактору, имя автора рассказа не говорит ничего. В авторском активе таковой не значится, поэтому, скорее всего, рассказ был написан кем-то из тогдашних поденщиков, причем наверняка под псевдонимом.

Короче, след обрывался. Поразмыслив, Ив решил, что нет необходимости разыскивать сочинителя. Гораздо интереснее выяснить, почему двоюродный дед, семейная легенда, стал героем фантастического рассказа.

В семейном архиве от легендарного философа остался лишь листочек со стихотворением, написанным им в гимназическом возрасте. Ив не мог судить, насколько хороши стихи, но его поразила в них какая-то недетская гордость и печаль:

В библиотеках не нашлось ни одной публикации философа, а в государственных архивах — ни странички рукописей; все исчезло. В университете Иву дали справку, из которой следовало: Валерий И. Кимон закончил сие почтенное заведение за три года до начала войны, успел выступить с десятком лекций, которые были изданы здесь же, в Университете, но во время Оккупации весь тираж брошюры был изъят Департаментом Присоединенных Территорий. Так Ив и ушел бы ни с чем, но в последнее мгновение его окликнули; тогда-то репортер Маргит еще раз услышал имя, которое уже успел подзабыть, — имя старика, приладившего петлю над унитазом, полным пепла.

Старый Голем

За последней полицейской заставой дождь вдруг присмирел. Даже не верилось, что он только что падал отвесно, сплошным потоком и его твердые, словно стеклянные, струи с шорохом крошились о несчастную землю. Праздное воображение нарисовало жутковатую картину: исполинская рука в черной перчатке слегка прикручивает вентиль заоблачного крана.

«Забавно, — подумал Голем. — Всякий раз, когда я подъезжаю к Лепрозорию, они дождик выключают!.. Или это просто совпадение?..»

Он вспомнил, что давно хотел спросить об этом у вечно занятого Зурзмансора, но было как-то неудобно отвлекать «главного» мокреца по таким пустякам. Особенно сейчас, когда у них что-то произошло.

Рядом со своими «пациентами» грузный пожилой врач порой чувствовал себя как школьник, надоедающий взрослым неуемным, да и, что греха таить, не всегда умным любопытством.

«Впрочем, школьники-то как раз никакой неловкости и не испытывают, общаясь с ними, — горько размышлял Голем, привычно вертя баранку старенького джипа. — Еще бы, они же их дети, если и не плоть от плоти, то… дух от духа».

На перекрестке фары выхватили из туманной мглы тусклый указатель: «Лепрозорий — 6 км», и Голем свернул на бетонку.

У самых ворот Голем притормозил, кивнул подскочившему солдатику внешней охраны и, едва тяжелые створки разошлись, въехал на заповедную территорию. В свой туманный рай, где ангелы ходят с черными повязками на лицах, а вход стерегут казенные херувимы с короткоствольными «огненными мечами», уставом и страхом перед вышестоящим начальством.

Был уже глубокий вечер. За плотными тучами невидимо дотлевал закат, а в Лепрозории теплым уютным светом сияли окна Лечебного корпуса. Туда Голем и направился, неловко выбравшись из джипа и запахивая на ходу длинный утепленный плащ. Сырость, царившая в городе безраздельно, прохватывала и здесь, правда, здесь доктор был у себя дома.

Даже подумать страшно, сколько лет провел доктор медицинских наук, автор «закрытого» исследования «О некоторых симптомах так называемой очковой болезни», лауреат Малой Государственной премии, кавалер «Трилистника Третьей Степени» и вместе с тем член запрещенной коммунистической партии, главный врач Лепрозория Юл Голем за высокой стеной, забранной сверху колючей проволокой, в тесном домишке, большую часть которого занимала его личная лаборатория, среди странных своих пациентов. Всю жизнь. Жизнь, в которой отчетливо можно было выделить три периода.

Первый, довоенный, когда он, студент медицинского факультета, заинтересовался малоизученной разновидностью лепры. Когда начал обследовать своего первого пациента, имевшего некоторые известные к тому времени симптомы этого заболевания. Когда получил свои первые результаты, приведшие его не в восторг, а в смятение.