Виток истории

«Зачем продолжать, если он все равно не слушает?» — злилась она.

— Мама осталась совсем одна, за ней некому присмотреть. Некому даже воды подать, — грустно сказала девушка, думая о Грише, который заждался ее и шлет пылкие письма.

— Ну да, к тому же, как вы сказали раньше, ей приходится воспитывать вашу пятнадцатилетнюю сестру, — заметил директор, не глядя на Люду, и девушка почувствовала, что он уже все понял и что врать больше не имеет смысла.

— До свидания, — сказала она, краснея от стыда и злости.

Люда так и не поехала к Грише, что, впрочем, спасло ее от многих неприятностей в будущем. Но директору она этого не простила.

Затем Тор I прославился тем, что отучил Сашу Митрофанова задерживаться после работы в лаборатории.

Однажды он мимоходом сказал Саше:

— Если все время работать, то когда же будете думать?

Гриша Остапенко, вернувшись из села, где напрасно прождал Люду, пришел к директору просить командировку в Одессу. Лицо Тора I казалось добрым. Словно вот-вот лучи солнца, ломаясь на настольном стекле, брызнут ему в глаза, зажгут там веселые искорки. Но это «вот-вот» не наступало…

Остапенко рассказывал о последних работах в институте Филатова, с которыми ему необходимо познакомиться.

Директор понимающе кивал головой.

— Мы сумеем быстрее поставить опыты по восстановлению иннервации глаза…

Директор снова одобрительно кивнул, а Остапенко умолк. «Кажется, «увертюра» длилась достаточно?» — подумал он, ожидая, когда директор вызовет Мих-Миха, чтобы отдать приказ о командировке к морю и солнцу.

Тор I посмотрел на него изучающе, потом сказал без нотки юмора:

— К тому же неплохо в море окунуться. Голову освежает…

Остапенко пытался что-то говорить, обманутый серьезным тоном директора, не зная, как воспринять его последние слова. А Тор I наконец вызвал Мих-Миха и приказал выписать Остапенко командировку в Донецк.

— Сфинкс! — в сердцах сказал в коридоре Гриша Остапенко. — Бездушный сфинкс!

Нам пришлось забыть «доброе старое время». Где-то лениво и ласково плескалось синее море, шумели сады, звали в гости родственники «завернуть мимоходом», но больше никому в институте не удавалось ездить в командировки по желанию. Теперь мы ездили только туда, куда Тор I считал нужным. (Если быть до конца честным, надо признать, что это всегда было в интересах дела.)

Одним словом, как вы уже понимаете, к нему питали одинаковые чувства многие — от швейцара до ученого секретаря, — и если он все-таки удержался на новом месте, то не из-за пылкой любви коллектива.

Но завоевал наше уважение он совершенно неожиданно.

Каждый месяц мы устраивали шахматный блицтурнир. Победитель должен был играть с «ВМШП». Так мы отыгрывались на победителе, потому что если бы даже чемпион мира стал играть с «ВМШП», то это походило бы на одновременную игру одного против миллиона точных шахматистов.

Победителем в этот раз был Саша Митрофанов. Он бросил последний торжествующий взгляд на унылые лица противников, затем на «ВМШП», обреченно вздохнул, и его лицо вытянулось.

Он проиграл на девятнадцатом ходу.

Даже Сашины «жертвы» не радовались его поражению. В том, как «ВМШП» обыгрывала любого из наших чемпионов, были железная закономерность и в то же время что-то унизительное для всех нас. И зная, что это невозможно, мы мечтали, чтобы «ВМШП» проиграла хотя бы один раз, и не за счет поломки.

Саша Митрофанов, натянуто улыбаясь, встал со стула и развел руками. Кто-то пошутил, кто-то начал рассказывать анекдот. Но в это время к шахматному столику подошел Тор I. Прежде чем мы успели удивиться, он сделал первый ход. «ВМШП» ответила. Разыгрывался королевский гамбит.

После размена ферзей Тор I перешел в наступление на королевском фланге. На каждый ход он тратил вначале около десяти секунд, потом — пять, потом — одну, потом — доли секунды. Это был небывалый темп.

Вначале я думал, что он просто шутит, двигает фигуры как попало, чтобы сбить с толку машину. Ведь не мог же он за доли секунды продумать ход. Затем послышалось свистящее гудение. Оно означало, что «ВМШП» работает с повышенной нагрузкой. Но когда машина не выдержала предложенного темпа и начала ошибаться, я и все остальные ребята поняли, что каким-то непостижимым образом наш директор делает обдуманные и смелые ходы. Он бил машину ее же оружием.

— Мат, — сказал Тор I, не повышая голоса, и мы все увидели, как на боковом щите впервые за всю историю «ВМШП» загорелась красная лампочка — знак проигрыша.

Да, мы кричали от восторга, как дикари, хотя еще ничего не понимали. То, что мы узнали потом, по удивительности превзошло все наши самые смелые догадки.

А сейчас несколько человек подбежали к директору, подняли его на руки, начали качать. Тор I взлетал высоко над нашими головами, но на его лице не было ни радости, ни торжества. Оно было озабоченным. Вернее всего, он в это время обдумывал план работы на завтра. Когда его подбрасывали повыше, он замечал окружающее и растерянно улыбался. Какая-то лаборантка показала «нос» машине.

Мы уже почти примирились с ним, готовы были уважать его и восторгаться необыкновенными способностями. Но прошло всего три дня, и неприязнь вспыхнула с новой силой.

Валя Сизончук по справедливости считалась самой красивой и самой гордой женщиной института. А я считал ее и самой непонятной. Она окончательно утвердила меня в этом мнении на праздничном вечере перед Первым мая.

Я стоял с Валей, когда в зал стремительно вошел Тор I, ведя под руку запыхавшегося Мих-Миха и что-то доказывая ему. Я видел, как Валя вздрогнула, слегка опустила плечи, словно сразу стала ниже ростом, беззащитнее. Она растерянно и невпопад поддерживала разговор со мной. А когда объявили «дамский вальс», ринулась к Тору I через весь зал.

— Пойдемте танцевать, ТВ!

«ТВ»!.. Она предала нас, назвав его так, как он нам тогда предлагал. Она смотрела на него сияющими, откровенно восхищенными глазами. Она раскрылась перед ним сразу, как плес реки за поворотом. Нам неудобно было смотреть в эту минуту на Валю. Мы смотрели на директора.

Что-то дрогнуло в его лице. В холодных изучающих глазах открылись две полыньи с чистой синей водой. Словно тонкие девичьи пальчики постучали в эту непонятную закрытую душу, и в дверях на миг показался человек. Выглянул и скрылся. Дверь захлопнулась — он натянул на свое лицо невозмутимость, как маску. Пожал плечами:

— Я плохо танцую.

— Иногда люди танцуют, чтобы поговорить.

Валя была чересчур откровенной. Сказывалась ее самонадеянность. Ей никто из мужчин никогда ни в чем не отказывал.

Тор I повел себя самым неожиданным образом.

— О чем говорить? — пренебрежительно протянул он. — Если вы хотите оправдаться за небрежность в последней работе, то напрасно. Приказ о выговоре я уже отдал.

Он говорил громко и не беспокоился, что все слышат его слова. А затем повернулся к собеседнику, продолжая прерванный Валей разговор.

Валя быстро пошла через весь зал к двери. Наверное, так ходят раненые. Я пошел за ней, позвал. Она посмотрела на меня неузнавающим взглядом. Для другой то, что произошло, было бы просто горькими минутами обиды, а для Вали — жестоким уроком.

Она побежала по лестнице, не глядя под ноги. Я боялся, что вот-вот она споткнется, покатится по ступенькам.

Догнал я ее у самой двери. Вложил в свой голос все, что чувствовал в ту минуту:

— Валя, не стоит из-за него… Он гнилой сухарь. Мы все — за тебя.

Она зло глянула на меня:

— Он лучше всех. Умнее и честнее всех вас.

Она оставалась самой собой. Я понял, что ничего не смогу с этим сделать. И еще понял, что никогда не прощу этого Тору.

С того вечера я перестал замечать директора. Приходил только по его вызову. Отвечал подчеркнуто официально. Так поступали и мои друзья.

А Тор I не обращал на это никакого внимания. Он вел себя со всеми и с Валей так, как будто ничего яа произошло, по-прежнему вмешивался во все мелочи.