Искатель. 1970. Выпуск №3

Ему почти сразу удалось увидеть себя с Ниной на берегу моря.

Как придирчивая покупательница в ювелирном магазине, она перебирает ракушки и разноцветные камешки. Лучшие не спеша откладывает в сторону, остальные струйкой пропускает между пальцами и, склонив набок кудрявую голову, прислушивается к их тихому звяканью-перестуку. Домой, в Москву, хочет увезти только самые красивые, самые звонкие!

А он разлегся рядом на сырой гальке и, закинув руки за голову, снисходительно объясняет подружке про Черное море.

Сейчас, правда, оно не в лучшем своем виде — серое, неприветливое, февральское. Коренному крымчаку даже неловко перед приезжей за свое море. Приехала бы сюда весной, или летом, или осенью!

Нина порой отрывается от ракушек и доверчиво смотрит на своего спутника. Глаза у нее такие милые, оживленные, чуть косо поставленные!

Удивительно, до чего они, эти глаза, не умели лгать!

В первый день знакомства посмотрели строго-отчужденно, потом, через два или три дня, потеплели и, наконец, стали сияющими, счастливыми, влюбленными. Зато спустя несколько лет…

Но — стоп! Дальше нельзя вспоминать! Он выскочил на запретный красный свет!..

Нужно рисовать Нину в своем воображении только такой, какой видел ее в доме отдыха на южном берегу — худенькой, совсем юной, почти подростком. Впоследствии-то она выровнялась, стала красивой, статной. Но тогда она уже не любила его.

…Серое небо, тусклый день. Узкой тропинкой поднимаются они с пляжа, по-зимнему пустынного. Алыча, которая первой из всех деревьев расцветает в Крыму, перегородила им путь ветками.

Нина притягивает к себе одну из веток.

— Какая же ты красавица! — шепчет она, прижимаясь щекой к белым пушистым цветам. — Я бы хотела быть похожей на тебя!

Хотя нет, он ошибся! День как раз выдался солнечный, впервые за все время, и море было синим, празднично синим. А прибой в спокойном сознании своей силы ударял через правильные промежутки времени о берег…

Сердце Колесникова, лежащего на тюфяке в тюремной камере, бьется уже равномернее, реже, подчиняясь ритму прибоя. Сверкающее пространство наплывает и наплывает из-за горизонта. Что-то шепчет на ухо волна. Тишина. Тепло. Покой.

Но это уже был сон.

Море покачивало Колесникова между пологих своих холмов по-матерински бережно, будто убаюкивая в объятиях измученного, уснувшего, наконец, ребенка…

ГЛАВА IV. «СТОЯЩИЙ ПАРЕНЬ»

Скрипнула входная дверь. Моряки, курившие в молчании у стола, оглянулись и встали.

Пригибаясь, чтобы не задеть — за притолоку двери, вошел старший лейтенант, детина высоченного роста.

— Брр! Ну и погодка! — сказал он, стряхивая с фуражки капли воды. — Сидите, сидите, товарищи! Говорят, в Австрии климат лучше, чем в России. Кой черт лучше! Вторая половина апреля, а дождит, как в ноябре.

Сняв шинель и вытирая платком мокрое лицо, он подсел к круглому столику, над которым висели часы с кукушкой, сказал:

— Пришел приказ о награждении за Эстергом-Татскую операцию. Колесникову орден Отечественной войны первой степени посмертно!..

Перед нами — знаменитый отряд разведки Краснознаменной Дунайской флотилии. Часть разведчиков на задании, остальные отдыхают.

Расположились они в брошенном хозяевами доме, который стоит на отшибе, на самой окраине населенного пункта. Это удобнее, меньше беспокойства. Не то пришлось бы отселять жителей из соседних домов, В любых условиях, в том числе и на отдыхе, разведчики обязаны сохранять «инкогнито». Вражеская контрразведка, пытаясь парировать действия наших разведчиков, неустанно стремится засечь их местопребывание.

Дунай — неподалеку от дома, в каких-нибудь полутораста шагах. Там под охраной часового покачиваются у причала катера и полуглиссеры отряда.

Позади — Вена. Впереди — Верхняя Австрия.

Круг света от лампы под абажуром падает на стол, застеленный клеенкой. Четыре разведчика играют в домино. Несколько человек старательно орудуют иглами, чиня свою одежду. Остальные просто сидят у стола, разморенные теплом, покуривая, перебрасываясь репликами, наслаждаясь иллюзией домашнего уюта.

К нынешнему своему командиру они присматривались долго и все это время называли его согласно уставу: «товарищ старший лейтенант». Батей начали называть только после того, как он под Туапсе сумел вывести из боя весь отряд через Чертов мост, вдобавок без потерь. Батя — это нечто вроде почетного звания, которое разведчики сами дают командиру.

Сейчас он не принимает участия в разговоре. Положил на столик свой планшет — собрался поработать немного перед сном.

За большим столом вспоминают о Колесникове.

— Вот кто действительно ни с чем не считался, лишь бы получше выполнить задание! Помните, как мы двух «языков» из Буды по канализационной трубе волокли, а майору фашистскому стало плохо, начал было совсем доходить? Кто с себя маску противогаза содрал и на майора напялил? И ведь Батя ему не приказывал, он сам на это решился.

— А кто огневую точку погасил у горы Индюк? Ящерицей прополз под дзотом и ухнул противотанковую в амбразуру.

— Он, помимо того, что бесстрашный, он очень добросовестный был. У Эстергома с места не сдвинулся, потому что не имел права сдвинуться. А ведь в шлюпчонке своей под пулями и снарядами сидел, в аду кромешном! Там же ад был, верно?

— Еще какой ад-то!

— А я, хлопцы, до сих пор не пойму: как шлюпчонка его уцелела? Только очень сильно накренилась и воды набрала.

— Накренилась, когда его за борт кинуло, так надо понимать.

В ту ночь по пути следования бронекатеров были расставлены шесть разведчиков — на опасных в навигационном отношении участках фарватера. Младший лейтенант Колесников находился в самом ответственном пункте, возле узкого прохода между фермами эстергомского моста, обвалившегося в воду.

Возвращаясь на исходе ночи, катерники подобрали только пять разведчиков. Колесникова не нашли. В полузатопленной шлюпке была лишь его шапка. Очевидно, он был убит или тяжело ранен и свалился за борт с автоматом и сигнальным фонарем.

Старший лейтенант краем уха прислушивается к разговору.

Разведчиков объединяет общая военная специальность. Но какие же они все-таки разные у него! (Это проявляется даже сейчас, при обсуждении характера погибшего товарища.) И конечно, хорошо, что они разные. Отправляя их на задание, командир имеет возможность выбора. Ведь задания в разведке тоже разные.

Покойный Колесников любил повторять: «В любой ситуации разведчик найдется!» И охотно развивал свою мысль: «Он должен проявлять мгновенную реакцию на неожиданное, действовать решительно, быстро и по возможности бесшумно, а главное, своевременно передать безупречно точное донесение! Вы же знаете, что это в разведке зачастую самое трудное».

Он и сам был таким разведчиком.

Ранней весной 1942 года старшему лейтенанту сказали в разведотделе штаба:

— Хочешь, парня стоящего подкинем? Закончил военно-морское училище, но просится в разведку. Пишет: чувствую призвание к разведывательной деятельности. Уже он три рапорта подал. Настойчивый. И как будто подходит по всем данным.

В ходе развернувшихся весной операций выяснилось, ко всеобщему удовольствию, что Колесников действительно «стоящий парень».

И все же чувствовалось в нем что-то непонятное, даже, быть может, загадочное. Если остальные разведчики были, как стеклышко, ясны своему командиру, то над Колесниковым приходилось порой призадуматься, и всерьез.

В разведке он был безотказный, самый рассудительным, самый надежный. Но вот после очередной, удачно проведенной разведывательной операции отряду предоставлен отдых на два, на три дня. И тут-то за Колесниковым нужен был глаз да глаз.

Кто-то за столом сказал: «Характер был у него с зигзагом». Да нет, какой там зигзаг! Просто импульсивный, неровный характер — очень нервный.