Страшные вещи Лизы Макиной

— Я понял, — вдруг перебил Жираф. Иногда его сказочные книжки про эльфов приносят-таки пользу! — Люстра горит, а тени не движутся!

— Ни хрена там не движется! — Теперь я разозлился на себя. — У всех сквозь тюль светильники видны, а у этих — точно одеялами окно зашито. Положим, что ее папашка — работяга, коли в такую рань встает, но он же должен чайник поставить, стакан взять и хотя бы раз на улицу выглянуть, погоду заценить?! Такое впечатление, будто...

— Будто что?! — разинул рот Гоша.

— Ты только надо мной не смейся, ладно? Впечатление такое, словно они свет включают для проформы. Включают, потому что так положено — сутра включать свет.

— Ну, ты загнул...

Мне надоело его просвещать. Все равно что описывать слепому, как выглядит море.

— Попроси брательника, пусть пробьет его паспорт. Только тихо, чтобы Ярыгина не запаниковала, она старая, психованная...

— Ты думаешь, они наркоманы? — ахнул Жираф. — Варят там, втихую, и одеялами занавесились?

— В том-то и дело! — Подобная версия мне почему-то не приходила в голову, я обрадовался далее, — прикинь, Гошик, еще дом запалят?

— Заметано! — кивнул Гоша. — Попробую я родака раскрутить, может, правда, притон там? Что-нибудь еще брату передать, больше никаких странностей? Шприцы там или запах?

— Никаких, — соврал я.

Я не хотел, чтобы Гоша принял меня за психа, и не сказал ему одну важную вещь, насчет туалета. Туалетом семья Макиных не пользовалась.

Глава 5

СПЕЦ ПО АВАНГАРДУ

В воскресенье ко мне пришла Лиза.

Мать ей открыла, и я слышал, как они треплются в прихожей. Лиза очень вежливо представилась и сказала, что если Саша хорошо себя чувствует, то она меня приглашает на выставку. Пока они обсуждали мое здоровье, я лихорадочно пихал под диван тарелку с недоеденным ужином и кожурки от апельсинов. Успел кое-как накрыть диван одеялом, убрал пепельницу и смахнул в ящик все, что валялось грудой на столе. Кинул в шкаф ботинки, треники и лишнюю подушку. После этого проклятый гроб В не захотел закрываться, пришлось придвинуть к нему кресло.

Когда нагнулся под диван, снова стрельнуло в затылке. Последние две недели башка ныла беспрерывно, далее брал у матери таблетки, но когда уезжал по делам, вроде отпускало, и я забывал. А тут два дня из дому не выходил, так опять разболелась...

Сам не знаю, чего так суетился, наверное, немножко стыдно стало за все мои подозрения. Мать говорила с Лизой странным таким голосом, какой у нее бывает, в особых случаях. Особые случаи — это когда моя мама чем-то ошарашена. Ясный перец, она никак не ожидала, что кто-то может меня позвать на выставку. Она вообще от моих друзей ожидает одни пакости, но это ее проблемы. Короче, когда они обе заглянули ко мне, у матери было такое лицо, будто ей сообщили, что меня без конкурса приняли в университет.

— Привет, — сказала Лиза. — Я знаю, что ты к нам звонил, но папа очень устает после работы и не хочет никому открывать. Понимаешь, он немножко побаивается в таком большом городе...

Я ощутил, что краснею, и вдобавок опять вспотел.

— Фигня, — говорю, — то есть ничего страшного. Просто я это... Ну, короче, ты проходи.

Она прошла, села в кресло и глядит на меня. А у меня снова, как при первой нашей встрече, такое чувство, точно... Ну, точно мы заговорщики какие, болтаем об одном, а подразумеваем совсем другое. Словно мы уже так давно друг друга знаем, что все дела давно обкашляны. Лиза снова оделась как рыбак перед выходом на лунку. Темные джинсы, темная кофта, бурая какая-то куртка — ни одной яркой, модной тряпки. И на шее, даже в комнате, шарф.

Я чего-то заметался, как перед английской королевой, — не могу придумать, чем ее занять, и сам от себя офигеваю. Ну никогда такого не случалось, чтобы какая-то корявая чувиха меня краснеть заставляла. И со Светкой реально колбасились, и даже с Дудичевой, хотя она Гошина ровесница и в медицинском учится. Дудичева сама мне сколько раз звонила, звала на дискач, но я ее подальше посылал...

А эта сидит и улыбается, типа, прикалывается надо мной.

Тут я врубился, что Макина ни разу не посмотрела по сторонам, как все нормальные люди делают.

Комната вся в плакатах, журналов до фига, модельки на полках, и стереосистему мне Гоша клевую собрал. А ее словно ничего не колышет, хоть бы из вежливости диски потрогала. Руки на коленках и не шевелит ими.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Лиза, и вдруг оказалось, что кофта у нее не застегнута, а под кофтой такая штука, типа майки, но с закрытым воротом. — Последние три дня проходит интересная выставка, я хотела тебе предложить составить мне компанию.

— Нормально чувствую, — отвечаю. — Только голова болит. Сейчас таблетку выпрошу и пойдем.

И зачем я это ляпнул — сам не пойму. Ну кто за язык тянул? С ней, с Макиной, и прошлый раз так было, много лишнего наговорил. Топчусь на месте и чувствую, что краснею, как последний кретин. Из-за этой майки, что на ней сегодня надета. Просто не знаю, куда глаза девать. Грачиха, например, та сразу засекала. Наоборот, еще и придвигалась поближе, чтобы подразнить, хотя у нее смотреть особо не на что было. А у Макиной все при всем, а ведет себя так, будто не понимает, что ее пощупать хочется.

— Может быть, тебе надо померить температуру?

Тут Лиза привстала, кофта совсем сползла, и я увидел ее пухлые руки почти целиком. Обеими руками она оперлась о подлокотники — крепкие такие запястья, толстые, не обхватишь, и, разумеется, никаких следов уколов на локтях. Почему-то мне померещилось, что она нарочно такую кофточку надела и не для того, чтобы соблазнять меня, а чтобы локти показать. Ну я и пялился, как дурак...

— Нет у меня температуры.

Я пропихнул голову в джемпер, а мать — тут как тут, ушки на макушке:

— Саша, как не стыдно, хоть бы чаю гостье предложил! Простуда у него действительно прошла, а вот голова побаливает уже третью неделю. Он ведь такой, ни за что не признается, когда что-то болит, клещами из него тянуть приходится...

Гляжу — а они уже чуть ли не под ручку в кухню вместе идут и воркуют, и мать Лизке печенье придвигает, и сама, похоже, тут надолго обосновалась. Ну, в мои планы это никак, понятное дело, входить не могло — не терплю, когда в мою жизнь нос суют. Я начинаю матери делать знаки, покашливать, мол, мы сами как-нибудь с чайником справимся, не обваримся, мол, а ты топай к себе, не отсвечивай!

Куда там! Обычно мама меня с полутыка понимает, да и я ее далее на расстоянии слышу: если сосредоточусь, могу почти точно сказать, в каком месте города она находится и что делает. Мы с ней это проверяли, мать говорит, что мы эти... Забыл, вроде симбиоза, потому и лаемся так часто... А сегодня она меня ну никак понимать не хочет, ля-ля-ля с этой толстухой, а мне только улыбочки шлет. Ну, блин, невесту нашла!

А Лиза ей поддакивает, как самая ярая ученица, но не лебезит, а будто подружка давнишняя. Я на них уставился, забыл, зачем ботинок в руках держу. То есть уставился я на мать, а на Макину глазеть вдруг застыдился. Она, пока впереди меня по коридору шла, показалась мне не такой уж корявой. Джинсы хоть и мешком свисают, а ничего, попа торчит. Как Жираф говорит, «в ладошку просится». И плечи голые. Мне страсть как захотелось, чтобы она подняла руки вверх, и поглядеть, бреет она волосы под мышками или нет... Единственное, от чего меня плющило, — то, что, стоило Лизке отвернуться, я опять не мог припомнить ее лица.

Неприметная, незаметная, как еще сказать?..

А мамаша, наоборот, раскраснелась, и прическу поправляет, и жакет успела накинуть, точно и впрямь дорогого гостя принимает! Я ее, в натуре, не узнавал. И трещит без передыху, что надо и что не надо выдала. Про то, как я учиться не желаю, и про то, сколько во мне талантов погибает, и про дурные влияния, и даже про инспекторшу ментовскую выложила! Я чувствую, что-то не так идет: заносит ее куда-то, и остановить никак не могу, не дергать же за рукав! А Макина только слушает, кивает с умным видом и опять про головную боль базар заводит.