Час таланта

Кнышко вышел из ателье, прогуливался между благоухающими удобрением клубничными грядками ждал, пока товар окончательно просохнет. "Эта, в брючках, подошла бы заводу лучше всего: модерн, кубизм! Не ахти какой модерн, но все-таки соответствие техника, электроника, двадцатый век. И архитектура цехов там модерновая, на уровне. Вписалась бы скульптурка, ей-ей! И я бы сработал ее с удовольствием". Григорий вздохнул. Все-таки надежда, что он хоть раз в жизни сделает настоящую работу, не покидала его; она лишь слабела под бременем лет и житейского опыта. "Да, но... вот именно: но! Здания строили по спущенному сверху проекту. А статуя это как "управдом" посмотрит".

Если быть точным, то официальным заказчиком и куратором выступал замдиректора по АХЧ товарищ Гетьман. Но Григорий Иванович по той же застарелой привычке именовал и его "управдомом". К тому же первые контакты укрепили у скульптора мнение, что уровень запросов тов. Гетьмана ничуть не возвышается над средне-управдомным: "чтобы все было, как у добрых людей".

От этих мыслей настроение у Кнышко еще упало. А к тому же вспомнился предутренний сон, опять тот же, надоедливо повторявшийся каждую ночь: что на заводе передумали и вместо "колхозницы" предложили ему изваять совсем другое: на мчащемся стреляющем танке Т-34 голая нимфа мечет диск. И эскизик дали. Григории во сне изучал этот эскиз, ломал голову: ну, нимфа ладно, та же "колхозница" плюс спортсменка... но как сообразить из мрамора мчащийся и стреляющий танк? Да и хватит ли материала?..

Этот сон внушал ему дурные предчувствия: а ну как действительно кому-то из начальства в голову стукнет? Не танк, так что-то другое...

Неподалеку беседовали жена Тамара и соседка.

Нет, вы подуумайте: приперся пьяный, сгреб ее, загорланил: "И за бо-орт ее бросает!.." и кинул, паразит. С балкона.

С ума сойти!.. Но и она, я вам скажу, была штучка... доносилось до Григория.

Он понял, что женщины обсуждают за отсутствием свежатинки прошлогодний скандал в их квартале. Давно посадили хулигана-мужа, давно срослась поломанная нога у его жены, развелись они... а дамы все пробуют на язык вкусные подробности. "Не разрешит "управдом", трезво подумал скульптор.

Завидев Григория Ивановича, женщины примолкли, посмотрели в его сторону. Скульптор сделал вид, что не замечает их, самоуглубился. "Все работает, проникновенно молвила соседка. Конечно..."

А, он больше ходит, чем работает. Это у меня не Гриша, а ходячий анекдот! беспечно сказала жена, считавшаяся самой остроумной женщиной переулка. Все ходит и ходит! Она засмеялась, повторила плачущим голосом: Все ходит и ходит!..

Соседка тоже конфузливо засмеялась. "Засмеялись, как закрякали, с ненавистью подумал Григорий. Невозможно... ну просто невозможно!" Он остановился через грядку напротив женщин, поздоровался с соседкой, взглянул на жену. Та с утра пораньше накрутила высокую прическу, которая ее вовсе не молодила.

Томочка, мне сегодня в город, на завод. Ты бы приготовила рубашку.

Вот, пожалуйста, обрадовалась Тамара, как он так ходит, а я так на него работай! Ты скоро выжмешь из меня последний атом!

Она снова визгливо засмеялась. Соседка тоже:

Ох, Тома, уж вы скажете!..

"А не поджечь ли мне дом? тупо думал Кнышко, отходя от них. Невозможно... ну просто все никуда не годится! Еще к "управдому" тащиться согласовывать... да что там соглашаться. Черт знает что!"

Он вошел в сарай, потрогал образцы: просохли. Бросил в чемоданчик свой инструмент: шпунт, скарпель, троянку, молоток, туда же сложил статуэтки, завернув каждую в тряпочку. И, как был в заляпанной спецовке, вышел со двора, хряснув калиткой. Григорий Иванович чувствовал, как тело его наливается грозной силой, хочет разрушать.

Улица была булыжная, одноэтажная. Тянулись в перспективу с обеих сторон дощатые заборы с калитками и надписями: "Осторожно, злая собака!" Многие калитки украшали поясные портреты "злых собак" работы Арефия Петровича; у псов был вдумчиво-проницательный вид будто они не лаяли по дворам, а по меньшей мере служили в уголовном розыске. "Халтурщик проклятый!" пробормотал Кнышко.

Через три квартала он вышел на бульвар Космонавтов. Липовая аллея, разделявшая его, была вся в свежей зелени и новеньких фанерных плакатах "Граждане, любите деревья! За поломку штраф". На детской площадке один пионер салютовал вместо руки ржавым прутом; такой же прут заменял голову гусю-лебедю. "Отбили и правильно сделали!" одобрил Григорий Иванович.

"Ничто никуда не годится. И я тоже. Я не художник, зачем прикидываться, я только этому учился. Могу замешать раствор, довести его до консистенции, вылепить экстерьер и фактуру... но зачем? Чтобы заработать на жизнь? Так не лучше ли прямо: кто желает нарисоваться, в две минуты ваш портрет сшибать полтинники? Халтура так халтура, нечего корчить из себя жреца искусств, бередить себе душу надеждой, будто что-то смогу выразить от Красоты Жизни. Или вовсе бросить это дело, пойти на завод? Хоть грузчиком, силы хватит. Так будет честнее..."

Но в глубине души скульптор понимал, что не сделает так, слабо. Где там бросить! А что скажут соседи, жена, Иван Арефьевич с Арефием Петровичем? Пересудов будет больше, чем о сброшенной с балкона даме. Да еще заключенный договор, взятый аванс, да привычка к вольному образу жизни. И на заводе будут кивать: Фидий из него не вышел, подался в подкрановые рабочие... Нет, он крепко завяз в своей жизни!

У проходной завода ревел компрессор, рабочие дырявили пневмодолбилками асфальт под канаву для кабеля. Один рабочий отложил молоток, кивнул скульптору они были улично знакомы. Кнышко поставил чемоданчик, спросил:

А... можно мне попробовать? Как его нажимать?

Давай попробуй, обрадовался нечаянному развлечению работяга. Вот ету нажимать, сюда давить, здеся долбить. Ну-кася?

Григорий взял молоток, упер его в метку на асфальте, нажал пуск. Поначалу было ощущение, что он держит в руках взбесившегося козла и долбит не асфальт, а себя. Остальные рабочие тоже отложили молотки, смотрели на потуги скульптора с веселым интересом. Но тот разозлился, насел на рукоять всем телом острие пошло в асфальт. Так он продолбил четыре дыры, распрямился, вытер пот: "Спасибо, хватит!"

А что, можешь, одобрил рабочий. Давай к нам в бригаду, прилично зарабатывать будешь.

С такими граблями полторы-две нормы шутя, поддал второй.

А что, может, и приду в бригаду, посмотрим, скульптор подхватил чемоданчик, чувствуя силу в руках.

Он направился было к проходной, но свернул направо. Там, на вымощенной квадратными плитами площадке, на пьедестале из бетона, высился желтоватый двухметровый брус мрамора. Вокруг дощатые мостки: завод пунктуально выполнял договор, все было готово для работы. Кнышко залюбовался мраморной глыбой: она походила на кусок старого льда, края тепло просвечивали под солнцем. "А не лучше ли ей стоять такой, как есть? Сейчас она естественно красива".

...Когда заводчане предложили свой мрамор, Григорий Иванович и обрадовался редкой удаче, и испугался. За всю практику ему только трижды довелось работать с классическим материалом. Он помнил, как всякий раз у него то ли от материала и инструментов, не изменившихся с античных времен, то ли от повторяемого в уме изречения Микеланджело: "В каждом куске мрамора содержится прекрасная скульптура, надо только убрать лишнее", возникало чувство существования вне времени, работы на века. Но одновременно возникало и связывало руки ощущение ответственности, боязни каждого удара и ничего путного не получалось. "И эту глыбу испорчу?.."

По разовому пропуску он прошел в админкорпус к товарищу Гетьману. У того был захлопотанный вид: он распекал снабженца, одновременно выговаривал по телефону начальнику охраны. Кнышко заробел и не столько самого Гетьмана, худого и остроносого старика в очках и, судя по дребезжащему голосу, со вставными челюстями, сколько значительно произносимых слов "план", "номенклатура", "документация"... Заместитель директора, поглядев варианты, сказал деликатно: "Сам я не берусь..." и пригласил по телефону в кабинет заводскую общественность. Явились еще два замороченных заводской текучкой человека: комсомольский секретарь и член завкома по культуре и быту. Получилась обычная неловкая ситуация, когда люди должны высказать ответственное суждение о предмете, в котором они не разбираются, о котором не думали и который им вообще до лампочки. Но вариант с намеками на модерн дружно забодали.