Основание и Земля (Академия и Земля)

– Действительно, почему?

Хироко вернулась и снова села.

– Все улажено. Уважаемого доктора Пилората отведут к Моноли, а уважаемая мадам Блисс вместе с ребенком получит спутницу. Будет ли мне позволено, уважаемый сэр Тревиз, продолжить разговор с тобой, возможно, о Старой Земле, о которой ты столько…

– Болтал? – подсказал Тревиз.

– Нет, – смеясь ответила Хироко. – Но ты здорово поддел меня. До сих пор я вела себя невежливо, отвечая на вопросы таким образом. Я с радостью исправлю это.

– Мисс Хироко, – сказал Тревиз, – я не заметил невежливости, но если ты почувствуешь себя лучше, я с радостью поговорю с тобой.

– Хорошо сказано. Благодарю тебя, – произнесла Хироко, вставая.

Тревиз тоже встал.

– Блисс, – сказал он, – проследите, чтобы Пил был в безопасности.

– Положитесь на меня. Что касается вас, то у вас имеется… – Она кивком указала на его кобуры.

– Не думаю, что они мне понадобятся, – ответил Тревиз.

Следом за Хироко он вышел из столовой. Солнце было высоко в небе, и температура поднялась. Как обычно он чувствовал запах другого мира. Тревиз помнил, что на Компореллоне он был слабый, на Авроре слегка затхлый, а на Солярии восхитительный. (На Мельпомении они были в космических скафандрах, и единственным запахом, который могли почувствовать, был запах собственного тела). Как бы там ни было, через несколько часов, когда осмотические центры носа насытятся, он должен был исчезнуть.

Здесь, на Альфе, из-за теплого солнца запах имел травяной привкус, и Тревиз огорчился, зная, что скоро исчезнет и он.

Вскоре они подошли к маленькому зданию, которое казалось построенным из бледно-розового гипса.

– Это мой дом, – сказала Хироко. – Он принадлежит младшей сестре моей матери.

Она вошла, предлагая Тревизу последовать за ней. Он заметил, что дверь открыта, хотя, точнее было бы сказать, что ее не было вообще.

– Что вы делаете, когда идет дождь? – спросил Тревиз.

– Мы бываем готовы к нему. Дождь будет через два дня за три часа до рассвета, когда прохладно, и вода лучше всего промочит почву. Тогда я закрою дверь тяжелым и не пропускающим воду занавесом.

Говоря, она показала, как сделает это. Занавес был сшит из плотного, похожего на брезент материала.

– Сейчас я оставлю его так, – продолжала она, – и все будут знать, что я внутри, и тревожить меня нельзя: я либо сплю, либо занимаюсь важными делами.

– Это не кажется мне достаточной защитой уединения.

– Почему? Ведь вход закрыт.

– Но кто угодно может войти вовнутрь.

– Пренебрегая желаниями хозяина? – Хироко была шокирована. – Так делают на твоем мире? Это варварский обычай.

Тревиз усмехнулся.

– Я просто спросил.

Она провела его во вторую комнату, где после ее приглашения он сел в надувное кресло. Было что-то клаустрофобическое в небольших размерах и пустоте комнаты, но дом казался построенным для уединения и отдыха. Окна были маленькими и располагались у потолка, но по стенам были старательно выложены узоры из осколков зеркал, которые отражали свет в разные стороны. В полу были щели, из которых дул прохладный ветерок. Тревиз не заметил никаких признаков искусственного освещения и подумал, что не удивится, узнав, что альфанцы встают на рассвете, а ложатся на закате.

Он уже хотел спросить об этом, но Хироко заговорила первой:

– Мадам Блисс твоя женщина?

Тревиз осторожно уточнил:

– Ты имеешь в виду – сексуальный партнер?

Хироко покраснела.

– Умоляю тебя, соблюдай приличия вежливого разговора.

– Нет, она женщина моего ученого друга.

– Но ты же моложе и более хорош собой.

– Спасибо за эти слова, но Блисс так не считает. Она любит доктора Пилората гораздо больше, чем меня.

– Это меня удивляет. И он не делится с тобой?

– Я не просил его об этом, но уверен, что он не согласится. Да и я не хочу этого.

Хироко кивнула.

– Понимаю. Этот ее зад…

– Ее зад?

– Ну, ты знаешь… Это. – И она похлопала по своим изящным ягодицам.

– Ах это! Теперь я понял. Да, таз у Блисс весьма хорошо развит. – Он сделал округлый жест руками и подмигнул. Хироко рассмеялась.

– И все же, – сказал Тревиз, – очень многие мужчины предпочитают эту разновидность фигуры.

– Я не могу в это поверить. Наверняка это должны быть обжоры, для которых удовольствие в умеренности. Неужели ты больше бы думал обо мне, если бы мои груди были массивными и раскачивающимися, а соски их смотрели в землю? Правда, я видела таких, но не заметила, чтобы за ними ходили толпы мужчин. Эти бедные женщины были так огорчены необходимостью скрывать свое уродство… как мадам Блисс…

– Такие чрезмерные размеры меня не привлекают, хотя я уверен, что Блисс скрывает свои груди не из-за их несовершенства.

– Значит, мое лицо и формы не вызывают у тебя отвращения?

– Для этого я должен быть безумцем. Ты прекрасна.

– А как ты получаешь удовольствие на своем корабле, перелетая от одного мира к другому?.. Мадам Блисс отказывает тебе?

– Я ничего не делаю, Хироко, и это имеет свои неудобства, но мы, путешествующие в космосе, хорошо знаем, что бывает время, когда мы должны обходиться безо всего. Мы наверстываем это в другое время.

– Если это неудобство, как его можно избежать?

– Я чувствую себя гораздо неудобнее, обсуждая с тобой эту тему. С моей стороны будет невежливо подсказывать тебе решение этого вопроса.

– А будет ли невежливостью с моей стороны, если его предложу я?

– Это будет целиком зависеть от природы предложения.

– Я предлагаю, чтобы мы получили удовольствие друг от друга.

– Ты привела меня сюда, чтобы сделать это?

С довольной улыбкой Хироко ответила:

– Да. Это и мой долг, как хозяйки, и мое желание.

– В таком случае я признаю, что это и мое желание. Я очень обязан тебе и… э… с радостью доставлю тебе удовольствие.

XVIII. Музыкальный фестиваль

Ленч был в той же столовой, где они завтракали. Она была полна альфанцев, и вместе с ними сидели Тревиз и Пилорат, принятые очень хорошо. Блисс и Фоллом ели отдельно, более-менее уединенно, в маленькой пристройке.

Были поданы несколько сортов рыбы вместе с супом, в котором плавали куски мяса, которые могли быть вареной козлятиной. Булки хлеба были порезаны ломтиками и намазаны маслом и вареньем. Салат принесли в конце, а десерта не было вовсе, хотя фруктовые соки наливались из, казалось, неистощимых кувшинов. Людям Основания приходилось быть умеренными после обильного завтрака, но все остальные ели свободно.

– Как они ухитряются не становиться толстыми? – удивленно прошептал Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Вероятно, помогает большое количество физического труда.

Это было общество, в котором поведение за едой явно не имело значения. Вокруг царил смешанный гул голосов, смех и стук по столу толстыми, явно небьющимися чашками. Женщины вели себя так же громко и грубо, как мужчины, отличаясь от них только высокими голосами.

Пилорат вздрагивал, но Тревиз, который сейчас (по крайней мере временно) не испытывал неудобства, о котором говорил Хироко, чувствовал себя расслабленно и благодушно.

– В конце концов, это имеет и приятные стороны, – сказал он. – Эти люди выглядят вполне довольными жизнью и имеют всего несколько забот. Погоду они делают сами, а пища их невероятно обильна. Для них это золотой век, который все не кончается.

Ему приходилось кричать, чтобы услышать себя, и Пилорат крикнул в ответ:

– Но здесь так шумно!

– Они привыкли к этому.

– Не знаю, как они понимают друг друга в этом гаме.

Разумеется, сами они ничего не понимали. Странное произношение, архаичная грамматика и порядок слов альфанского языка делали его невозможным для понимания в этом шуме. Для людей Основания это звучало как сражение в зоопарке.

Ленч еще не кончился, когда они присоединились к Блисс, которую Тревиз нашел в небольшом здании, выделенном им в качестве временного жилья. Фоллом находилась во второй комнате. По словам Блисс, она испытала огромное облегчение, оставшись одна, и сейчас пыталась поспать.