Рассказы

ЛАМПЕ удаляется на кухню. ГИППЕЛЬ хочет открыть дверь в комнату КАНТА.

КРАУС. Стойте, Гиппель, дождемся врача.

ГИППЕЛЬ. Я не в силах поверить!

КРАУС /печально/. От этого никому не уйти.

ГИППЕЛЬ. Мне страшно! Представить себе не могу, что его больше нет!

КРАУС. Что ж… Время подумать и о церковном обряде.

ГИППЕЛЬ. Кант не очень-то в этом нуждался… — видел в церкви лишь утешение для беспомощных душ…

КРАУС. И узду для — неистовых.

Из кухни появляется ЛАМПЕ, неся поднос со стаканом чая.

КРАУС /кивает в сторону ЛАМПЕ/. Смотрите, он — как во сне. /Мягко обращаясь к ЛАМПЕ, указывает на поднос./ Лампе, это вы… — для него?

ЛАМПЕ. /Словно очнувшись, подходит к столу, опускает поднос./ Извините… Понять не могу, что — со мной… В этот час он всегда обращался ко мне со словами: «Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.» Это — как утренний колокол… Что теперь будет? Как мне жить, если больше уже не услышу: «Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.» /Беззвучно рыдает./ ГИППЕЛЬ. Лампе, это несчастье объединяет всех нас…

ЛАМПЕ. Да, да…

КРАУС. Вот и доктор!

Из прихожей появляется ВРАЧ. ЛАМПЕ механически помогает ему снять плащ, принимает из рук баул.

ВРАЧ /с порога/. Печальное утро, господа. Кухарка мне только что сообщила… Не думал, что это случится сегодня… Вчера он был чем-то встревожен, метался в бреду… Однако потом успокоился, даже уснул… Простить себе не могу, что не был с ним до конца! Теперь извините… Я должен взглянуть. /Приближается к двери в комнату КАНТА, приоткрывает ее, вздрагивает, распахивает обе створки./

Через открытый проем видна залитая утренним светом часть комнаты: край постели, заваленный бумагами письменный стол, в кресле за столом — КАНТ, в белой рубахе, весь точно светящийся изнутри. Он что-то сосредоточенно пишет. Друзья Канта, ВРАЧ и слуга на мгновение окаменели.

КАНТ /дописав фразу, поднимает глаза/. А-а-а, доброе утро, господа! Нынче действительно, доброе утро. Такое — грех упускать.

ВРАЧ /возмущенно/. Господин Кант, почему вы встали с постели?

КАНТ. Право, доктор, сегодня мне лучше.

ВРАЧ. «Лучше»?! Что это значит?

КАНТ. /Показывает на ворох бумаг/. По крайней мере, я вижу, что дело… не движется с места.

ВРАЧ. О, Господи, вы же не мальчик!

КАНТ /лукаво улыбается/. Хотите сказать, что я — стар? А знаете, что такое старение? Есть ли оно, вообще?

ВРАЧ. Но позвольте, ведь что-то меняется с возрастом?

КАНТ. Путь!

ВРАЧ. «Путь»?! Как вас понимать?

КАНТ /улыбается/. Когда молоды, мы несемся вприпрыжку, летим, сломя голову, не разбирая дороги… Однако со временем мы усмиряем свой шаг: путь идет на подъем… и чем дальше, — тем круче. Чем круче, — тем тяжелее идти… И вот уже — «тащимся» в гору, карабкаемся по отвесным уступам, по скользким камням, вверх, туда, где царит вечный холод, где — трудно дышать и где под ногами плывут облака… а, когда взойдет солнце, вокруг — Олимпийский простор, и все уже как на ладони: провалы безвременья, блеск ледников и вершины… прозрений! Друзья, ради этого стоит идти!

ВРАЧ /возмущенно/. Но это противоречит науке!

КАНТ /тихо смеется/. Что делать… «Наука» сама еще — так молода и так еще… противоречит себе! /Откинувшись в кресле./ Простите, во рту пересохло… Лампе, будь добр… сооруди мне чайку.

ВРАЧ, ГИППЕЛЬ и КРАУС пропускают ЛАМПЕ с подносом.

ЗАНАВЕС

ХОТЕЛ БЫ Я ЗНАТЬ…

Предвидеть катастрофу не удалось. Когда несущиеся во мраке титанические обломки погибшего мира прошили систему Голубой звезды, жаркая планета Рубин сместилась с орбиты и за каких-нибудь несколько дней превратилась в ледяную пустыню. Только в горах, накрытых завесой пурги, блуждали два огонька. Это были фары сбившегося с пути транспортера. Выбравшись из-под обвала, машина уже много дней нащупывала выход из лабиринта скал. Глыбами, сорвавшимися в момент катастрофы, был разбит кормовой отсек, где помещалась радиоаппаратура. Вышел из строя гироскопический компас. Он стал давать ложные показания раньше, чем это обнаружилось — три человека в кабине оказались без связи с базой, без данных о местонахождении. Легкий транспортер с негерметичной кабиной, набор тонизирующих средств из бортовой аптечки и подогретый питательный бульон — это все на что они могли рассчитывать. Внутри кабины — минус двадцать градусов по Цельсию, снаружи — вдвое больше, плюс шквальный ветер со снегом. Не надо объяснять, как мало пригодно тропическое снаряжение в условиях полярной зимы: шорты, безрукавки, летние комбинезоны, походные одеяла и спальные мешки, предназначенные скорее для защиты от насекомых, чем от лютого холода. Объезжая препятствия, транспортер упрямо шел сквозь пургу. И пока машина еще могла двигаться, три человека не теряли надежды.

Имант был старшим тройки биологов, исследовавших тропическую флору планеты. На нем лежала ответственность за судьбы товарищей. Сжимая руль транспортера, он до боли в глазах всматривался в освещенное фарами пространство, чтобы вовремя разглядеть впереди пасть расщелины.

Когда наступало время передавать управление Петеру, Имант откидывался на сидении; кристаллики инея, поднятые движениями людей, медленно оседали, кружились в воздухе, и также неторопливо мысли человека возвращались в привычное русло. В который уж раз он думал о СОД. Всю жизнь биолога манили к себе далекие звезды, но ради СОД, ради осуществления этой последней своей идеи, он возвратился на Землю и целый год проторчал в биоцентре.

Из очередной экспедиции Имант привез споры быстрорастущих водорослей ХИУ и занялся целевой коррекцией их свойств. Все, над чем эти месяцы бился он со своими ассистентами, умещалось в маленьком тюбике со споромазью. Стоило каплю этого вещества нанести на поверхность человеческой кожи, как все тело покрывалось тончайшей пленкой, состоящей из живых волокон. Еще минут через тридцать образовавшийся волокнистый покров отделялся от кожи и обретал замечательную термореактивность: при нагревании становился тонким и проницаемым, при охлаждении расширяясь, уподоблялся пуху и сам начинал выделять тепло. Именно эта парадоксальная реакция на температуру привлекла внимание биолога к водорослям ХИУ. Однако по мере того, как работа подходила к концу, он все больше к ней остывал, представляя себе, как жалко выглядит споромазь «на общем фоне достижений человечества».

Когда руководство выделило Иманту двух ассистентов, он в первый же день учинил им экзамен: спрашивая, глядя в лоб, «казалось бы элементарные вещи», Молодые люди, или мямлили вздор или вовсе молчали. Поражаясь, сумбуру который царил у них в головах, Имант устроил скандал на ученом совете: по тому, каких ассистентов он получил, уже можно было судить, как относятся в Центре к его разработке. Услышав про трудности с кадрами, он заявил: «Нет кадров и эти «два друга» тоже — не кадры! Обойдусь киберами!» Когда заговорили о том, что «лишенные творческого начала» киберы — только слепые исполнители человеческой воли, Имант ушел, хлопнув дверью: кощунственной показалась ему сама мысль о том, что у этих двоих есть хоть какое-то «творческое начало». Ассистентов пришлось оставить, но каждый раз один вид их напоминал Иманту как низко его здесь оценивают.

Сокращенное название темы СОД — «спороодежда», комиссия биоцентра расшифровала иначе: «спасательная одежда». Было высказано сомнение, что в нормальных условиях кто-то захочет выращивать на своем теле колонию водорослей. Для Иманта, и без того потерявшего интерес к своему детищу, сдержанный отзыв экспертов явился последней каплей, и поступившее предложение отправиться с экспедицией на планету Рубин было принято без колебаний.

За дни блужданий у Петера отросла борода. Посеребренная инеем, она делала напарника Иманта похожим на рождественского Санта Клауса. Ни холод, ни усталость, казалось, не брали его. Объезжая покрытые льдом скалы, он лишь тихо посвистывал. Но, вглядываясь в лицо друга, Имант видел, что и Петер сейчас задает себе тот же вопрос: «Смогу ли когда-нибудь я… хоть немного согреться?» Все, что нужно, они давно обсудили. Остальное было понятно без слов. Такого полного взаимопонимания связанных одной судьбою людей, биолог не мог найти на Земле в «хрустальном муравейнике» биоцентра. Однако теперь он нисколько не удивлялся что грезы его о тепле заставляли думать о СОД: достаточно было бы малой капельки споромази, чтобы спасти их от стужи. Перед отлетом на знойный Рубин у биолога не возникало и мысли, что тюбик может ему пригодиться; дела предстоящие обычно захватывали целиком, о прошлых — старался забыть. Забывались и люди, с которыми Имант работал. Впрочем, он еще помнил, что ассистентов звали Карл и Степан, и что оба ходили, как сонные мухи, думали черт их знает о чем, по невежеству или распущенности то и дело проваливали испытания, приводя в отчаяние киберов. Испепеляя сарказмом, Имант как мог учил «друзей» уму-разуму. Но в головах Степана и Карла царили танцульки. Затыкая уши муз- шариками, они и во время работы подергивались в такт с новомодными ритмами, забывая все, чему их учили. Временами, подбрасывая ассистентам идейки, он поражался их детской наивности: «мальчикам» в голову не приходило, что эти «экспромты» стоили тяжких раздумий. Ясно было одно: участие их в работе только мешало делу, и нередко его подмывало плюнуть на все и просить молодых людей, продолжая формально числиться, в лаборатории больше не появляться.