Цена посвящения: Время Зверя

— Твою мать… Ну, уроды, готовьтесь!

В коридорчик втиснулся участковый. Милицейскую фуражку он задвинул высоко на затылок. Морщась, потирал ушибленный лоб. Злой он был до белых губ, как и полагается участковому, прибывшему на вызов в адрес, где все рожи знал, как облупленных.

— О! — от удивления он остолбенел.

Увидеть прилично одетого мужчину на этой помойке жизни он явно не ожидал.

— Доброе утро, Петр Николаевич, — первым поздоровался Максимов.

— А ты… — Участковому хватило секунды, чтобы опознать новое лицо. — Ты-то что тут делаешь?

— С собаководом побеседовать зашел.

Под милицейской фуражкой в турбо режиме заработал персональный ЗИЦ [45]. По учетам участкового Максимов проходил как обладатель легально оформленного «Магнума» и корочки помощника депутата. Других данных компрометирующего характера не было и быть не могло. К алкогольно-криминальной жизни района он никакого отношения не имел. Заявлений на него не поступало.

А вот от него — да. И именно на дядю Колю. В личной беседе официально заявил участковому, что применит «Магнум» на поражение, если Коля не уймет свою псину. В свежей сводке ЗИЦа, наверняка, уже значился труп добермана. И покалеченный ребенок.

На секунду на изможденном службой лице участкового мелькнула неподдельная тревога.

— Надеюсь, без оружия?

— Зачем? Таких руками рвать надо, — ответил Максимов. — Да успокойтесь, вон он сидит. Жив-здоров. И даже опохмеленный.

Участковый тяжело засопел, протиснулся мимо Максимова в кухню.

— Привет, начальник! — подал голос Коля.

Максимову не было видно, но по характерному звуку он понял, что Коля очень сильно приложился лбом об стол.

— За что, начальник?! — возмутился дядя Коля.

Последовал еще один глухой удар. Больше вопросов не поступало.

— Доигрался, урод! — прорычал Петр Николаевич. — А я же предупреждал… Под статью пойдешь, гарантирую!

Дядя Коля промычал что-то нечленораздельное.

— Что тебе непонятно?! — Участковый великолепно понимал язык своих подопечных. — Шавка твоя, блин, ребенку руку отгрызла! Три года пацану, слышишь, а он чуть кровью не истек! Мать тоже «скорая» увезла. Все, Коля, добухался, срок тебе — как с куста.

— Ой, мля!

После короткой паузы стол опять принял на себя что-то тупое, круглое и твердое. Звук повторился, но слабее. Очевидно, Коля на этот раз тюкнулся об стол по собственной воле.

— Так, а это что за хрен с бугра? — участковый обратился к Максимову.

— Не знаю. Он мне не представился.

Громко хрустнули колени. Натужно выдохнув, участковый сел в раскорячку перед нокаутированным неизвестным.

Максимов решил сдвинуться ближе к выходу, в комнате нарастала тяжелая возня. Лежбище, разбуженное шумом, как стадо тюленей, пришло в движение. Вот-вот начнут соображать, возможно, кто-то решит броситься в бега.

Он оказался как раз напротив двери в ванную. И из-под туалетной в щель несло далеко не ароматом «Кристиан Диора». Но из ванной сочился какой-то чересчур уж мерзкий и удушливый запах. То ли бак с бельем прокис неделю назад, то ли месяц там справляли нужду всем кагалом.

Максимов, чтобы не марать рук и не оставлять отпечатков в криминальной квартирке, сунул носок ботинка в щель, потянул дверь на себя. Заглянул. И отвалился к стене. Выдохнул, ударом выгоняя из ноздрей липкий запах смерти.

— Петр Николаевич, — позвал он участкового.

Тот все еще сидел на корточках напротив собутыльника дяди Коли и, держа его за волосы, составлял словесный портрет.

— Ты еще здесь? — Участковый даже не оглянулся.

Максимов пропустил намек мимо ушей.

— Нож на столе не трогайте, «пальчики» на нем, возможно, пригодятся.

Интуиция у участкового оказалась прекрасной. А, может, опыт подсказывал, что здесь уже допились до точки, после которой количество выпитого рано или поздно материализуется в труп.

Петр Николаевич, кряхтя, встал.

Максимов шире распахнул дверь.

Скрюченный труп неизвестного мужчины лежал в ванне. Сукровица под ним давно загустела, превратилась в мерзкого вида кисель. Липкие разводы темными подпалинами расползлись по животу, обильно пропитав пиджак и клетчатую рубашку. В расколотой раковине комом белела чья-то рубашка, один рукав свесился через край. Света мутной лампочки под потолком хватило, чтобы с порога разглядеть бурые потеки от манжеты до локтя.

Участковый отшатнулся. Оглянулся на собутыльника дяди Коли, сидевшего в позе эмбриона под столом. Голого по пояс.

Николай Петрович долго выдохнул, витиевато и многосложно матерясь.

— Ну просто собаки, а не люди! — закончил он.

Вытянул из нагрудного кармана бушлата рацию. Лицо у него при этом сделалось, как у мужика перед барщиной: хочешь не хочешь, а работать надо.

Через полчаса в бомжатнике у дяди Коли начался форменный бардак. Прибыла оперативная группа и принялась приводить в чувство и заковывать в наручники постояльцев. Гвалт, вонь и мат. Неотложные следственные действия сопровождались хором возмущенных соседей. Подъезд гудел. Все требовали публичной казни собаковода и громогласно перечисляли все его прегрешения за последние двадцать лет.

Для приватной беседы и снятия показаний условий не было никаких. Участковый сделал знак Максимову следовать за ним. Прошел ледоколом сквозь пробку из тел, рвущихся в свидетели и исполнители приговора.

На улице припустил нудный осенний дождик, и они решили устроиться в машине Максимова. Участковый принял предложение легко, не ломаясь.

Он жил и работал на нейтральной полосе между народом и властью, ежедневно общаясь и низами, и с верхами. Очевидно, специфика положения наложила свой отпечаток. Петр Николаевич, дослужившись до капитанских погон к сорока годам, отточил нюх и стал философом. Если бы образование позволяло, то даже взял бы девизом мудрое: «Каждому свое».

Он уже нутром чувствовал, с кем надо проявлять гибкость, а кого можно ломать через колено, от кого принимать подношения, а кому оказывать услуги. И к инструкциям на все случаи жизни, что самозабвенно плодит начальство, относился с философским спокойствием. Кто из работающих «на земле» всерьез воспринимает эти бумажки? Во-первых, всех руководящих указаний не исполнишь, треснешь по швам или умом тронешься. А во-вторых, инструкцию, ведь в салат не накрошишь и супа из нее не сваришь. Жить как-то надо, а чтобы жить, нужно есть. Такая вот диалектика.

Петр Николаевич удобно устроился в кресле и терпеливо ждал, пока Максимов писал. Курил одолженную сигарету и молчал.

— Вот и все. — Максимов поставил подпись на заявлении. Передал листок участковому.

Петр Николаевич, беззвучно шевеля губами, добросовестно прочел каждую строчку.

— Отморозка ты на пол повалил? — как бы мимоходом спросил он.

— Каюсь, был грех. — Максимов улыбнулся. — Дикий он какой-то. За нож схватился, пришлось усыпить.

— Хорошо, что не как ту собаку, — пробормотал себе под нос участковый. — А что не написал? Тут можно до кучи «покушение на убийство» повесить.

— А до суда вы этот эпизод доведете?

Участковый подумал немного и кивнул.

— Резонно, — не без удовольствия ввернул он умное слово. — Ладно, ему и так на полную катушку обломится.

Пока опергруппа ехала «на труп», дядя Коля, разом протрезвев от вида мертвеца в своей ванне, успел выдать чистосердечное признание.

С его слов, гостя, имени которого Коля не знал, поднял на нож полуголый отморозок, — как его зовут и откуда он взялся в квартире, Коля тоже понятия не имел. Лишь помнил точно, что его сожительница Тонька усаживалась толстым задом на колени всем подряд, но дольше всего терлась о безымянного гостя, чем и вывела из себя татуированного. Он пригласил гостя на разговор в ванную, прихватив со стола нож. Вышел один и без ножа.

Потом нож опять появился на столе, им резали хлеб, Коля это вспомнил. Смутно, но припоминал, как Тонька стягивала с гостя рубаху, вымазанную на рукавах чем-то красным. А спать ушла с другим, сука. Его имени Коля, само собой, узнать не удосужился.