Этот бессмертный (сборник)

Затем Анубис опять говорит.

— Ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых. Ты глядел через все самые сокровенные глаза.

— Да.

— А теперь посмотри, что лежит за всем этим.

Звезды, звезды, звезды, рассеянные звезды, и в промежутке — темнота. Они вспучиваются, сворачиваются и изгибаются, и они бегут к нему, пробегают мимо него. Они сияют светом, чистым, как глаза ангелов, и они проскальзывают близко от него, далеко от него, в той вечности, через которую он, кажется, движется. Нет ни чувства времени, ни чувства движения. Лишь меняется поле. Огромный голубой гигант солнца мгновение висит рядом с ним, потом опять возвращается, окутывает его со всех сторон, и другие огоньки пролетают мимо, как в тумане.

И, наконец, он появляется в мире, который не является миром: лимонном, и лазурном, и зеленом, зеленом, зеленом. Зеленая корона висит над ним, в три раза больше его самого, и он пульсирует приятным ритмом.

— Смотри на Дом Жизни, — слышит он голос Анубиса.

И он смотрит. Там тепло, светло. Он чувствует — там жизнь.

— Озирис правит Домом Жизни, — говорит Анубис.

И он смотрит на большую птичью голову на человеческих плечах, яркие желтые глаза — живые, о, какие живые, — и стоит это существо перед ним на бесконечной равнине, вечнозеленой, через призму которой он взирает на весь свой мир, и он держит посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Он — как источник животворящего тепла.

Затем Оаким опять слышит голос Анубиса.

А затем следует неожиданное бесконечное падение, такое, что кружится голова, и Оаким опять смотрит на звезды, но звезды эти разделены одна от, другой видимыми силовыми линиями, потом невидимыми, потом опять видимыми, постепенно исчезающими, проявляющимися, уходящими белыми сверкающими, неустойчивыми линиями.

— Сейчас ты воспринимаешь Средние Миры Жизни, — говорит Анубис.

И дюжины миров катятся перед ним, как шарики из экзотического мрамора, с пунктирными линиями, калиброванные, отполированные, раскаленные.

— … находятся, — говорит Анубис. — Они находятся внутри поля, которое создается между двумя единственными полюсами, которые имеют значение…

— Полюсами? — говорит металлическая голова, которая и есть Оаким.

— … Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры двигаются вокруг своих солнц, и все вместе идут по дорогам Жизни и Смерти.

— Я не понимаю, — говорит Оаким.

— Жизнь, — говорит Анубис, — или Смерть. Конечно, ты не понимаешь, что является в одно и то же время величайшим благословением и величайшим проклятием во Вселенной?

— Я не знаю.

— Жизнь, — говорит Анубис, — или Смерть.

— Не понимаю, — говорит Оаким. — На твой вопрос требовался один ответ. Тем не менее ты назвал две вещи.

— Вот как? — говорит Анубис. — Только потому, что я использовал два слова, можно ли сделать вывод, что имели в виду две совершенно различные вещи? Разве у одной не может быть более, чем одно названия? А возьми, например, себя. Что ты?

— Я не знаю.

— Значит, это может быть началом мудрости. Ты с такой же легкостью можешь быть машиной, которую я решу инкарнировать, как и человека, на время, который сейчас вернулся в свой металлический облик.

— Тогда в чем же разница?

— Ни в чем. Ее вообще нет. Но ты не можешь отличить себя сам. Ты не можешь вспомнить. Скажи, ты жив?

— Да?

— Почему?

— Я мыслю. Я слышу твой голос. Я помню. Я могу говорить.

— Какая из этих особенностей есть жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что твоя нервная система — путаница проводов, и я сжег твое сердце. Вспомни также, что у меня есть машины, которые умнее тебя, обладают лучшей памятью, умеют лучше разговаривать. Какое еще определение ты придумаешь себе, говоря, что ты жив? Ты говоришь, что слышишь мой голос, а слух субъективный феномен? Прекрасно. Я отключу твой слух. Внимательно следи, прекратишь ли ты при этом свое существование.

… одна снежинка, спускающаяся в колодец, колодец без воды, без стен, без дна, без верха. А сейчас убери эту снежинку и подумай о падении…

После безвременного времени опять слышится голос Анубиса:

— Ты знаешь разницу между жизнью и смертью?

— «Я» — это жизнь, — говорит Оаким. — Что бы ты ни дал или забрал от меня, если «Я» остаюсь, — это жизнь.

— Спи, — говорит Анубис.

* * *

Когда Оаким пробуждается, он осознает, что сидит за столом рядом с троном, что он опять смотрит на танец мертвых и слушает музыку, под которую они двигаются.

— Ты был мертв? — спрашивает Анубис.

— Нет, — говорит Оаким. — Я спал.

— Какая разница?

— «Я» все еще присутствовал, хотя и не осознавал этого.

Анубис смеется.

— Допустим, я никогда бы не разбудил тебя?

— Тогда, думаю, это была бы смерть.

— Смерть? Если бы я решил не использовать своих сил, чтобы разбудить тебя? Даже несмотря на то, что эта сила все время присутствовала бы, так же как и потенциально спящий «Ты»?

— Если бы это никогда не было сделано, если бы я навечно остался только потенциально способным быть разбуженным, то это была бы смерть.

— Мгновение назад ты говорил, что сон и смерть — две разные вещи. Неужели имеет значение только период времени?

— Нет, — говорит Оаким. — Только существование имеет значение. После сна всегда наступает бодрствование, и жизнь при этом присутствует. Когда я существую, я это знаю, когда не существую, я ничего не знаю.

— Значит, жизнь — ничто?

— Нет.

— Значит, жизнь — существование? Как эти мертвые?

— Нет, — говорит Оаким., — Это знание о том, что ты существуешь, хотя бы незначительное время.

— Тогда что же является выражением этого процесса?

— «Я», — говорит Оаким.

— А что такое «Я»? Кто ты?

— Я — Оаким.

— Я дал тебе имя совсем недавно! Чем ты был до этого?

— Не Оакимом.

— Мертвым?

— Нет! Живым! — вскрикивает Оаким.

— Не повышай своего голоса в стенах моего дома, — говорит Анубис. — Ты не знаешь, что ты и кто ты, ты не знаешь разницу между существованием и несуществованием и тем не менее ты споришь со мной о жизни и смерти! Теперь я не буду спрашивать тебя, я скажу тебе. Я скажу тебе о жизни и смерти.

Есть слишком много жизни, — начинает он, — и есть ее недостача. И то же самое можно сказать о смерти. А теперь я отброшу в сторону парадоксы.

Дом Жизни находится так далеко отсюда, что луч света, который оставил его в тот день, когда ты впервые вошел сюда, не успел пройти и незначительной доли самого малого промежутка расстояния, которое разделяет нас. Между нами находятся Средние Миры. Они двигаются в прибое Жизни-Смерти, который проходит между моим домом и домом Озириса. Когда я говорю «проходит», я не имею в виду, что они двигаются, как жалкий луч света, который еле-еле ползет во вселенной. Скорее, они движутся, как волны океана, у которого всего два берега. Мы можем устроить бурю в любом месте, и при этом остальная часть океана останется спокойной. Что это за волны и что они делают?

Некоторые миры, — говорит он, — обладают слишком большой жизнью. Жизнь — ползающая, испражняющаяся, жалкая — миры слишком милосердные, со слишком развитой наукой, которая позволяет людям жить долго, — миры, которые готовы утопить себя в своем семени, миры, которые заполняют все свои земли брюхатыми женщинами, и ведущие себя к смерти под тяжестью собственной плодовитости. Есть и другие миры, холодные, бесплодные и пустынные миры, которые перемалывают жизнь, как мельница зерно. Имеется всего несколько сотен миров, населенных шестью разумными расами. На самых неудачных из них жизнь крайне необходима. Она — как благословение. Когда я говорю, что жизнь нужна или не нужна в определенном месте, я, конечно, точно так же говорю о том, нужна или не нужна там смерть. Я говорю не о двух разных понятиях, а об одном и том же. Озирис и я — хранители. Кредит и дебет. Мы поднимаем бурю или заставляем ее успокоиться. Можно ли рассчитывать, что смерть ограничивает сама себя? Это такое же бездумное желание нуля достичь бесконечности.