Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, вариант

— Я всегда думал, — сказал Литературовед, глядя на часы, — что приготовить гуляш легче, чем нарезать хлеб.

— А куда ты, собственно, спешишь? — осведомилась жена.

Это был резонный вопрос. Спешить было совершенно некуда.

Через три минуты Литературовед обошел машину и заглянул внутрь. Он не увидел ровным счетом ничего такого, что могло бы послужить пищей для размышлений. Ничего такого, что могло бы послужить просто пищей, он тоже не увидел. Поднявшись, он встретился глазами с женой и в ответ на ее вопрошающий взгляд покачал головой.

— Там все в порядке, — сказал он. Он ничем не рисковал, делая это заявление. Оставалось еще две неисследованные кнопки, а также масса всевозможных сочетаний.

— Ты не могла бы ее остановить? — спросил он жену. Жена не ответила, и некоторое время они еще стояли в ожидании, глядя, как машина мигает лампочками — белой и красной попеременно.

Потом жена протянула руку и ткнула пальцем в самую верхнюю кнопку. Раздался звон, и машина остановилась. Стало тихо.

— Хорошо как, — невольно сказал Литературовед. Было слышно, как ветер шумит кустами и стрекочут кузнечики.

— Куда ты девал ящик? Горе мое! — сказала жена. Он испуганно оглянулся и увидел, что ящик стоит на столе среди тарелок.

— А что такое? — спросил он.

— Ты же забыл вставить на место ящик, и теперь я не знаю, где нарезанный хлеб.

Литературовед обошел машину кругом и заглянул в оба окна — справа и слева. Хлеба не было. Он со страхом посмотрел на черную глубокую щель в машине, где раньше был ящик.

Машина ответила угрожающим взглядом красной лампочки.

— М-может быть, мы обойдемся без? — спросил Литературовед неуверенно.

— Как так — без? Какой может быть обед без хлеба?

— А он вообще может быть? — спросил Литературовед и залез рукой в щель. Там было горячо, и он нащупал какие-то гладкие поверхности, но это был не хлеб. Он вытащил руку и пожал плечами.

— Нет хлеба, — сказал он и, став на колени, заглянул под машину. — Тут какой-то шланг, — сказал он.

— Что? — спросила жена. В голосе ее был ужас.

— Нет-нет, это не хлеб, — сказал он. — Успокойся. Это действительно шланг.

Литературовед вытащил из-под машины длинную гофрированную трубку с блестящим кольцом на конце.

— Глупый, — сказала жена. — Ты же не подключил к машине воду! Понимаешь — воду! Вот почему гуляш вышел таким…

— Н-да, — сказал Литературовед, косясь на останки гуляша. — Воды в нем действительно немного… Но где же все-таки хлеб?

— Ну, не все ли равно! — сказала жена весело, — Словно мы не можем сходить и купить еще хлеба. Смотри, вот я подключаю шланг к водопроводу.

— А может быть, не стоит? — с опаской сказал Литературовед.

— Что значит — не стоит! Сейчас я принесу овощи, а ты вставь ящик.

На этот раз машина, побужденная к действию нажатием первой кнопки сверху, работала секунд тридцать-сорок.

— Неужели борщ тоже выливается в ящик? — сказал муж, нерешительно берясь за ручки.

— Давай-давай, — сказала жена.

Ящик был до краев наполнен розовой кашей, лишенной запаха.

— Борщ украинский, — сказал Литературовед веско. — Это похоже на…

— Вижу сама, — сказала жена. — Иди немедленно к соседу.

Позови его. Он физик. Иди немедленно!

— Иду, — сказал он. В коридоре он заглянул в холодильник.

Холодильник был пуст.

— Войдите, — сказал голос Физика.

Литературовед вошел и, пораженный, остановился в дверях.

— Надеюсь, супруги с вами нет, — сказал Физик. — Я не одет.

На нем была плохо выглаженная рубаха и яркий галстук. Из-под рубахи торчали голые загорелые ноги. На полу по всей комнате были разложены какие-то странные детали и валялась мятая бумага. Физик сидел прямо на полу, держа в руках ящик с окошечками, в которых бегали световые зайчики.

— Что это? — спросил Литературовед.

— Это тестер, — сказал Физик устало.

— Нет, вот это все…

Физик огляделся и сказал:

— Это — Универсальная Стиральная Машина „Красноярск-16“ с полукибернетическим управлением. Стирает, гладит и пришивает пуговицы. Идите сюда, только осторожнее, не наступите…

Литературовед посмотрел под ноги и увидел кучу черного тряпья, лежащего в луже воды. От тряпья еще шел пар.

— Это мои брюки, — сказал Физик. — Я хотел их выгладить.

Я думал, что так будет лучше.

— Значит, ваша машина тоже не в порядке, — сказал Литературовед.

— Она в полном порядке, — сказал Физик сердито. — Я разобрал ее по винтикам и целиком понял принцип работы. Вот видите — это подающий механизм. Это анализатор — я его не стал разбирать, но он и так в порядке. Вот транспортный механизм и система терморегулирования. Машина в полном порядке. Но у нее почему-то двенадцать клавиш программирования, а в проспекте было сказано — четыре. Я думаю, вся беда в этом…

— Четыре? — спросил Литературовед.

— Угу, — сказал Физик, рассеянно почесывая колено. — А почему вы сказали „ваша машина тоже“? У вас тоже есть стиральная машина? Мою мне привезли всего час назад. „Доставка на дом“.

— Четыре, — повторил Литературовед упавшим голосом. — Не двенадцать. Скажите, а вы не пробовали закладывать в нее мясо?

„Уральский“ вариант значительно отличается от последующих. В начале новеллы Женя и Шейла читали книги. А здесь:

Шейла и Женя смотрели стереовизор. Славин сидел на полу. Шейла лежала рядом и грызла яблоки. Показывали фильм „Стажер“ — о приключениях планетолетчиков начала двадцать первого века. Отважные планетологи, совершая чудеса храбрости, искали в кольцах Сатурна остатки догалактических форм существования материи. Фильм был трагический и кончался всеобщим неудовлетворением. Поиски и жертвы ни к чему не привели. Когда фильм закончился, Женя заметил:

— Хорошая картина. Самое главное — все это было на самом деле. Эту экспедицию затеял Юрковский, я был тогда совсем сопляком. И Юрковский там погиб. Очень талантливый был человек. Только аннигиляционных лучей тогда еще не было.

Шейла бросила в него огрызок яблока.

— Марк Твен был прав, — трагическим голосом сказал Женя. — Он говорил, что правнуки во все времена будут закидывать мусором своих предков. И будут кричать несчастным старцам: „Проваливай, лысый!“

— „Проваливай, рыжий!“ — поправила Шейла. — Уникальный муж. Живое ископаемое.

— Зато как сохранился! — вскричал Славин. — И какой неподдельный интерес к жизни!

„Какую сливную станцию вы обслуживаете?“ в варианте „Урала“ звучит так: „Сколько вы нынче очистили выгребных ям?“

Отличается и разговор о полилогах:

— Хотел бы я посмотреть сейчас на какого-нибудь полилога, — с внезапным раздражением сказал Юра. — Ведь мы часто полжизни мучаемся над решением какой-нибудь весьма частной задачи. А в двадцать первом веке об этой задаче были написаны целые тома всяких общих рассуждений. Возьмите теорию информации. Когда-то она считалась синтезом целой груды дисциплин — и математики, и лингвистики, и логики, и еще чего-то… А сейчас? Очень узкая отрасль знания.

— Я никого не хотел обидеть! — вскричал Женя. — Я просто пошутил!

— Дерево науки разрастается, — патетически продолжал Юpa. — И хорошо, если вам за жизнь удастся переварить хотя бы один его листочек! Современные Ньютоны свихнулись бы, если бы им в головы пришли сразу все проблемы, связанные с падением яблока.

В разговоре с ассенизатором наконец выясняется, почему Шейла в данном варианте имеет профессию учительницы. Можно сделать вывод, что хотя новеллы „Злоумышленники“ в „уральском“ варианте нет, но Стругацкие ее задумывали уже тогда.

— Приятно встретить человека, который ничего не знает, — вздохнул Юра. — Самый лучший отдых — растолковывать кому-нибудь общеизвестные истины. А теперь вы, Женя, расскажите что-нибудь о Краюхине.

— Я не устал.

— А правда, что Краюхин еще в детстве пытался забраться в геодезическую ракету?

Было такое происшествие, — сказал Женя. — Как сейчас помню. Иду это я мимо ракеты…