Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Я поднялся на площадку и оглядел площадь. Тысячи глаз сходились на мне, как в фокусе. Толпа безмолствовала. Вдали в машине я увидел Пеано. Впервые на его лице не сияла улыбка, он плакал обыкновенными человеческими слезами. «Не знает!» - подумал я и отвернулся. Ни один из членов правительства - кроме торжественных Гонсалеса и Пустовойта и плачущего Пеано - не пожелал украсить своим присутствием мое прощание с жизнью. Я поискал глазами Елену, ее тоже не было. Я стал под виселицей. Один из сотрудников Гонсалеса зачитал приговор, поворотясь ко мне лицом, потом поклонился мне и пропал позади. Ни одним голосом толпа не одобрила и не осудила приговор. Мне показалось, что от меня ждут прощальной речи. Я сказал палачам:

- Не будем терять времени.

На меня накинули кожаный мешок, стянули его в ногах и талии ремнями, набросили на шею петлю, стали ее прилаживать. На площади свободно светило солнце, в мешке был душный мрак. В этот миг я понял, почему плакал Пеано. Он плакал не потому, что не знал, а потому, что знал! Он пришел реально прощаться со мной! На площади совершалась реальная драма, а не красочный спектакль. Меня обманули, меня казнили по-настоящему! Я дернулся от внезапно ударившего испуга. Тело мое взлетело вверх и стало невесомым. И всего меня охватил мрак - уже навеки.

Часть четвертая

НАСТУПЛЕНИЕ

1

Мое тело грохотало. Это не метафора, а физика. Все во мне надрывалось - ноги хрипели, руки лопотали, сердце барабанно било, шея скрипела, ресницы тонко звенели, уши визжали, волосы по-змеиному шипели и судорожно шевелились - и все эти звуки складывались во всепоглощающий гуд. И ничего больше не было в мире, кроме моего безмерно гудящего, ставшего всей вселенной тела. И я уже знал, что надо открыть глаза, чтобы оборвать этот терзающий гуд, пока сам я не рассыпался на тысячи камертонящих частей. Я вобрал в себя воздух - и он тоже что-то свое тихо и зло просвистел - и разорвал себя воздухом на тысячи осколков. Я чувствовал, что мчусь во все стороны, что меня больше нет, а есть лишь куски, уносящиеся в темную пустоту. Меня пронзил ужас небытия. Я раскрыл глаза.

Я лежал на кровати. Рядом на скамеечке сидел Павел Прищепа. У кровати громоздился Николай Пустовойт.

- Наконец-то! - воскликнул Пустовойт и повторил с облегчением: - Наконец-то!..

У Павла подрагивали губы. Он наклонился ко мне.

- Андрей, ты меня понимаешь? Как ты себя чувствуешь?

Я ответил с трудом - ничто во мне уже не звучало, язык больше не дребезжал, как жестяной лист на ветру, но речь не давалась:

- Понимаю. Как чувствую - не знаю. Говори, Павел.

- Я прилетел на твое пробуждение и должен сразу же улететь. Новостей пока немного. Главная - что ты очнулся. Почему-то ты пробыл без сознания дольше, чем ожидалось. Гамов тревожился.

- Что на фронте?

- На фронте по-прежнему плохо - Флория наполовину потеряна. Там мятежники стреляли в спину нашим отступающим солдатам. Аментола собирает конференцию своих союзников, наши бывшие союзники колеблются - не поехать ли на сбор к нему? Пример Кондука их пугает, но Аментола щедро усилил подачки… В общем, все по плану, Андрей. Твоя казнь наделала много шуму. Аментола теперь уверен, что стратегия у него правильная. Гамов просил передать поклон. Все остальное скажет Николай.

Он удалился. Я закрыл глаза, отдыхая. Каждая клетка тела возвращалась к жизни. Я снова открыл глаза. На скамеечку, где сидел Павел, примостился Пустовойт. Скамейки его громоздкому телу не хватало, он переливался седалищем по обе стороны ее и покачивался - крепко спал в своей неудобной позе, даже присвистывал носом. Я слез с кровати и потянул Пустовойта за руку. Он сонно забормотал:

- Ты чего? Если что надо, я мигом…

- Ложись на мою кровать, - сказал я. - Тебя же сон валит с ног.

Он мощно потянулся всем телом, захрустев чуть ли не десятком суставов.

- Двое суток не спим около тебя, такое долгое непробуждение. Павел стожильный, а я без сна не могу.

- Повторяю: ложись на мою кровать и отоспись.

- Нельзя, Андрей. Не у одного Павла дела. Вот уверюсь, что ты ничего, ознакомлю с обстановкой - и улечу.

- Я уже ничего. Можешь знакомить с обстановкой.

- Тогда выйдем из палаты, погляжу, как ты на ногу.

Мы вышли наружу. Дом, куда меня поместили, был одноэтажный, на полдюжины окон по фасаду. На веранде сидел вооруженный любимец Павла Варелла.

- Охраняю вас, генерал, - сказал он, здороваясь.

- Почему ты? Где мои охранники?

Он ухмыльнулся. Я уже говорил, что у этого лихого парня, Григория Вареллы, улыбка такая заразительная, что на нее хотелось отвечать такой же улыбкой или смехом. И я засмеялся, хоть причин для смеха не было.

- Ваши охранники не годятся, генерал. Они охраняли вас от пули, кинжала и электроимпульса. А я охраняю от дурного глаза.

- В колдуны записался, Григорий?

- Вас нельзя видеть. Вот и стараюсь не допускать…

Домик был окружен густым садом. Мы с Пустовойтом сели на скамейку. Варелла прохаживался неподалеку. Я сказал:

- Николай, ты так сопишь от бессонницы, что надо поскорей тебя отпускать. Вводи в обстановку.

- Ходишь ты вполне, - сказал он одобрительно. - Мы ведь чего опасались? Хоть и камуфляж, а страх - что-либо откажет в смертном мешке либо в проводах… Ноги слабей головы, могли отреагировать…

- Не тяни! Итак, обстановка?

- Обстановка? Одиночное пребывание до специального приказа диктатора. Ну, не совсем одиночное… Варелла, другие охранники. Прямая связь с Прищепой.

- С Гамовым тоже?

- С Гамовым, извини, нет. Все же многие его видят, могут сообразить, с кем разговоры. А у Павла такая защита от глаза и уха…

- Знаю его защиту. Долго мне здесь пребывать? И что делать?

- Основная твоя забота - ждать вызова… Можешь познакомиться с соседями.

- Здесь есть соседи? Что за народ?

Пустовойт вдруг стал путаться и мекать.

- Видишь ли, Андрей… Если откровенно, так оба не гении, а сумасшедшие… Разгребание навоза, в котором заведомо нет жемчужного зерна. В общем, понимаешь…

- И в общем, и в частности ничего не понимаю. Сделаем так. Я буду задавать вопросы, ты отвечай.

- Задавай, - сказал он с облегчением.

Я задал десяток вопросов. Кто мои соседи? Чем они занимаются? Кто их считает гениями? Почему Пустовойт думает, что они сумасшедшие? И зачем мне знакомиться не то с гениями, не то с сумасшедшими?

На ясные вопросы Пустовойт отвечал ясно. Неподалеку, в этом же бдительно охраняемом парке, Прищепа завел какую-то сверхсекретную лабораторию. В ней двое ученых с одинаковыми именами, но разными фамилиями. Один старается извлечь из материи скрытую в ней чудовищную энергию, другой ищет шоссейные дороги в иные миры. Ну, не шоссейные, но достаточно удобные, чтобы добраться до инобытия. Он полагает о себе, что гражданин других миров, попал в наше мироздание случайно и не теряет надежды воротиться на свою истинную родину. И так рассказывает о ней, что уши вянут.

Я непроизвольно поглядел на уши Пустовойта. На маленькой голове массивного министра Милосердия уши, как и нос, и рот, были заметной деталью, мочки их свешивались до подбородка. Думаю, он мог бы и хлопать такими ушами, как крыльями, если бы постарался. Он перехватил мой взгляд и улыбнулся - понял, о чем я подумал, но не обиделся.

- Нет, у меня не завяли. Я с ними двумя разговариваю мало. Не моя епархия, а Павел ревнив к своим секретам. Но в этих двух души не чает. Тучку с неба потребуют, стянет на землю без метеогенераторов!

- Странно. Павел не говорил мне о лаборатории иномиров.

- Ничего странного! Как с тобой поговорить? Даже министры записываются на прием. К Гамову легче попасть, чем к тебе. И безопасней.

- Безопасней? Что за чушь, Николай!