Самоцветные горы (Волкодав - 5)

Афарга передёрнула плечами и проводила парня уже знакомым Волкодаву презрительным жестом, словно выплеснув ему вслед из чашки какую-то гадость. И пробормотала поносное выражение, почти одинаково звучавшее на всех языках:

- Крапивное семя*... [Крапивное семя, крапивник - подразумевается, что ругаемый был зачат "при дороге в крапиве", то есть сугубо незаконным и грязным образом.]

Волкодаву вдруг стало жаль её. Собственно, ему жаль было и Шамаргана, всё силившегося что-то доказать им с Винитаром. У бедняги сидела большущая заноза в душе, он уже называл себя сыном полководца, видного жреца, великого мага, - кого изберёт в следующий раз? Самого Предвечного и Нерождённого? А себя, не иначе, объявит затерявшимся Младшим?.. Ох, не дождаться бы ему в таком случае вразумляющего щелчка прямо с Небес!.. А эта Афарга готова со всем белым светом подраться, - и тоже, кажется, оттого, что избывает и избыть не может какую-то боль... Какую? Уж не безответную ли страсть к своему "великому и величественному господину"?..

Волкодав подумал и понял, что не испытывает на сей счёт особого любопытства. Вернее, испытывает, но чувство было глухим и далёким, как голод к лакомствам на столе - у человека, которому вот-вот лекарь отнимет изувеченную ногу. Какие пряники, если весь мир съёжился до величины горящего болью колена, а впереди предстоит пусть спасительная, но ещё худшая боль?.. Ну, любит Афарга Эвриха, а он то ли не замечает, то ли побаивается её душевного жара... вторая Великая Ночь от этого всё же вряд ли наступит. Оба живы, оба свободны - да неужто не придумают, как им быть друг с другом и с этой любовью?.. И Шамарган, сумевший когда-то отойти от служения Смерти, рано или поздно перестанет придумывать себе могущественных отцов. Поскольку поймёт, что по-настоящему светит не отражённый свет, а свой собственный... У него есть жизнь, у него есть никем не отнятая свобода, так не грех ли великий беситься и плакать из-за ерунды?..

Между тем несколько дней назад по этой самой дороге, по великому северному большаку, шёл рабский караван. И в нём, прикованный за руку к длинной ржавой цепи, плёлся Винойр. Осуждённый и проданный в неволю за преступление, которого не совершал. Плёлся, с каждым шагом погружаясь в пучину людской жестокости и вероломства. И вспоминая былые обиды и беды, словно счастливый радужный сон... Он ведь даже весточку в Мельсину, где осталась его семья, не смог передать...

Не ждите, невесты! Не свидимся с вами,

Живыми уже не вернёмся домой...

Правду сказать, Волкодав почти не удивился, узнав имя хозяина невольничьего каравана: Ксоо Тарким. Только подумал, что, пожалуй, по всей справедливости так тому и следовало быть. Воистину Хозяйка Судеб доплетала неровную, не особенно удачную нить его жизни и связывала её кольцом, заодно теребя другие нити, оказавшиеся впутанными в те же узлы.

Невольник надеяться только и властен

На смерть, что окончит земные пути.

Чем сохнуть в разлуке, ты новое счастье,

Родная моя, попытайся найти...

Думая про Винойра, Волкодав поневоле вспоминал прекрасных коней его родины, резвых земляков Сергитхара. Когда их впервые ловили в табуне и пробовали заезжать, дело кончалось по-разному... Одни быстро покорялись наезднику и на всю жизнь становились послушными. Другие... бывали же неукротимые звери, созданные свободой и для свободы, которых ни плёткой, ни ласковым словом не удавалось приучить к седлу и узде, - проще сразу убить, не дожидаясь, пока сам погибнешь от зубов и копыт!.. В то, что Винойр, сломленный, уже целовал палку надсмотрщика, Волкодаву верилось с трудом. А вот в то, что парень вполне мог лежать со свёрнутой шеей где-нибудь в придорожном болотце... Об этом венн старался даже не думать. Он знал свою удачливость. Только оплошай - как раз самое скверное и накликаешь.

За что же это Винитару, справедливые Боги?.. молча вопрошал он, следя краем глаза за ускакавшим далеко вперёд Шамарганом, которого обозлённая лошадь надумала-таки сбросить. Неужели всё оттого, что я слишком медленно шёл?..

Причина переполоха в сегванской деревне выяснилась едва ли не на следующий день.

- Вы, венны, дерётесь, когда гуляете на ярмарке или в праздник? спросил Шаршаву кузнец Рахталик. Беседовали они в его кузнице, куда Шаршава, конечно, не преминул зайти. Рахталик встретил его не без настороженности, но скоро убедился в отменном мастерстве молодого венна и стал привечать, как родного.

Вопрос же прозвучал так, что ответить "нет" значило бы дождаться в лучшем случае насмешки, и Шаршава ответил:

- Ну... есть кулачные бои, а иногда и на палках... Это зимой, когда у всех толстые шапки и рукавицы. Летом борьба: в обхватку, за вороток, на вольную, на поясах... Ещё рукоборство есть, но это кто к сольвеннам ближе живёт. А что?

Кузнец всё-таки посмеялся, но не обидно и не зло, потому, наверное, что Шаршава выглядел первым поединщиком во всём, что перечислил.

- Вот потому-то вы, венны, сидите тихо по своим лесам, а мы, сегваны, распространяемся по Берегу и селимся где хотим, нравится это кому или нет, - сказал Рахталик. - Видел я ваши зимние потасовки... Научится ли парень быть истинным воином, если он шагает биться и знает: упади пощадят, кровь из носу потекла - опять пощадят? То ли дело у нас! С дубинками на драку хаживали, с кистенями, с наладошниками*... [Наладошник теперь в ходу французское слово "кастет", означающее "разбиватель голов".] - Взгляд у кузнеца стал рассеянный и мечтательный. - Драться шли, а не плечами впустую толкаться! Оплошаешь - не пожалеют, зашиблен свалишься - бить не отступят! Идёшь и не знаешь наверняка, вернёшься ли! Всяко бывало!.. Вот отсюда, парень, один шаг и до настоящего воинства. Потому и равных нам нет. А ты - в обхватку, на поясах...

Шаршава не удержался, поддел в ответ:

- То-то вы от нашей лодки, как цыплята от ястреба.

Рахталик воздел палец, чёрный и заскорузлый:

- Тут дело другое. Не от вас, а от тех, за кого вас было приняли.

- За кого же?

- А вот за кого. Мы о прошлом годе гулять отправились к вельхам, за три дня пути... Не первый раз уже, ясно. И всё бы хорошо, да гостил у них один... Итер... Атыр... Хёгговы зубы ему куда не надо, эти вельхские имена! Мужик, в общем, нас с тобой сложить, его половина получится. Так вот, задрались, и он сыну нашего набольшего кулаком в ухо заехал. Может, видел его теперь? Что с левой руки говорят, не очень-то слышит, а перед дождём с лавки голову не может поднять... Был батюшке наследник, а теперь кто? Мстить же надобно, так? А как мстить, если вельхов на одного нашего дюжина, да ещё таких, как тот малый, полдюжины наберут!.. Набольший весной вгорячах и нанял псиглавцев...