Божье око (сборник)

- Но у меня же нет, с чего срисовать,

- Мне не надо срисовывать, - говорит она. - Они у меня, в голове. Если я хоть раз начертила карту, я ее никогда не забуду. Вот почему дядя Барок отправил меня в Орден, в школу. Но мы упражнялись только в черчении бухты Хеккер и пролива Лилиана.

- - Значит, ты начертила эти карты из головы? - спрашиваю я.,

- Конечно. - Она откидывает волосы, вуаль лежит,у нее на плечах, и я вижу ее на фоне неба - просто хитрая и надменная девчонка, которая хочет произвести впечатление на северного варвара. - Все думают, что карты хранятся надежно, вся бумага и все вообще под защитой заклинаний. Но я не таскаю ни бумаг, ничего - все у меня в голове.

- Хальци, - едва выговариваю я, - ты можешь нарисовать карту?

- У нас нет бумаги, и здесь темно.

- Через пару часов мы пристанем к берегу и немного по спим. Потом ты моим ножом выцарапаешь ее на дне лодки.

- На дне лодки? - Эта мысль для нее пугающе нова. Но я уже полон энтузиазма. Вдвоем, прячась от всех островов, на лодке, не предназначенной для открытого моря, полагаясь только на девичью память о карте. Но это лучше, чем так, как Барок.

Дует ровный бриз, и лодочка идет хорошо, только иногда хлопая парусом. Вода совсем рядом, под рукой. Хальци говорит, что ей холодно. Я отвечаю, чтобы взяла у меня в сумке плащ и попробовала поспать.

Она какое-то время спит. Я продолжаю вести лодку вперед, чтобы уйти чуть подальше перед отдыхом, миную места, где можно было бы остановиться, наконец вижу серую линию, означающую рассвет, и поворачиваю к берегу.

- Хальци, когда лодка остановится, выпрыгивай и тащи. Мы подходим, я пытаюсь встать и чуть не падаю. Ноги

онемели от неудобной позы, и бок закаменел.

- Чего там? - спрашивает Хальци, держась за борт и собираясь выпрыгнуть.

- Ничего, - отвечаю я. - Поосторожнее, когда выпрыгнешь.

Холодная вода по пояс захватывает дыхание, но Хальци у носа! Стоит всего по щиколотку. Я стискиваю зубы и толкаю лодку, Осколъзаясь на неровном дне, и Хальци тянет, и вместе мы вытаскиваем лодку. Я ее привязываю к дереву - прилив ещё нарастает, и я не Хочу, чтобы лодку унесло, - потом хватаю сумку и выбираюсь на берег.

Надо бы осмотреться, но у меня все болит и сил нет ни на что. Голова кружится, И я говорю себе, что вот сейчас только минутку отдохну. Кладу голову на сумку, закрываю глаза, и весь мир вокруг вертится.

Герой дурацкий, думаю я и смеюсь. Вот эта роль меня никогда не привлекала.

Мы среди Густых деревьев, высокие желтые метлы ракитника, в это время года густо покрытые сережками. Я весь покусан чукками, и порез на боку горит; чувствуется, как в нем бьется пульс.

И Хальци нигде не видно.

Я приподнимаюсь на локте, превозмогая боль, и прислушиваюсь. Ничего. Ушла и заблудилась?

- Хальци! - шепотом зову я. Ответа нет.

- Хальци! - говорю я громче.

- Я здесь! - доносится голос с берега, и высовывается голова над светло-лимонной порослью, будто она сидит в кусте. Может быть, у меня бред.

- Ты в воде? - спрашиваю я.

- Нет, я в лодке. И вообще, как тебя зовут?

- Яхан, - отвечаю я.

- Я взяла твой нож, но ты не проснулся. - Она мнется, потом спрашивает: - Ты сильно ранен?

- Нет, - говорю я, пытаясь сесть как ни в чем не бывало. Это не получается.

- Я начертила карту на дне лодки, а потом грязью сделала линии потемнее. - Она качает головой. - Чертить ножом - это совсем не то, что пером.

Она выходит на берег, и мы едим фрукты-коробочки и красный арахис из моей сумки. От еды и воды у меня резко повышается настроение. Я смотрю на то, что начертила Хальци. Она нервно теребит руки, пока я изучаю ее работу. Мелкие волны, гуляющие на дне лодки, размывают грязь, и мне трудно судить, насколько карта была точной, но я говорю, что она чудесна.

Она отворачивается, чтобы скрыть радость, и деловито сплевывает в ручей. Я вздрагиваю, но молчу.

У нас не в чем запасти воду.

- Сколько отсюда до Лезиана? - спрашиваю я. Она думает, что дня два.

- Яхан, - спрашивает она, тщательно выговаривая мое имя, - где ты научился магии?

- Один Двоюродный заложил в кости моего черепа медь и стекло, - отвечаю я. Не совсем точно, но близко к правде.

Такой ответ на время прекращает вопросы.

Мы как следует напиваемся водой, облегчаемся, а она, быть может, молится своим божествам - не знаю. Потом мы поднимаем зеленый парус и отходим.

Она все время что-то болтает о своей школе, и мне нравится слушать ее болтовню. Когда в полдень становится жарко, я велю ей натянуть на носу мой плащ и заползти под него в тень. Сам я остаюсь у румпеля и только жалею, что у меня нет шляпы. Я давно уже почернел под солнцем, но блеск зеленой воды слепит глаза, и нос припекает.

Она спит всю жаркую пору дня, а я клюю носом. Мы держим курс на мыс, указывающий вход в пролив. После полудня мы достаем из моей сумки помятые фрукты-коробочки, которые чуть помогают утолить жажду. Путь нам перегораживает выступ суши; если,.верить карте Хальци, это и есть наш мыс. Карта указывает, что здесь высаживаться плохо, иначе я бы попытался - ради пресной воды, Мы идем в открытое море, и я только молюсь, чтобы ветер не упал. У меня онемело тело, и аккуратно провести лодку через весь пролив - это, боюсь, выше моих навигационных умений.

Меня одолевает жажда, Хальци, наверное, тоже. Чем дальше мы уходим в пролив, тем она тише. Я спрашиваю один раз, как она проходила пролив, когда приехала жить к дяде. «На большом судне», - только и отвечает она.

У меня чуть кружится голова от солнца, жажды и лихорадки, и когда наступает вечер, прохлада приносит облегчение. Солнце уходит под воду неожиданно, как всегда на юге. Я вытаскиваю из сумки клецки из голубиных яиц, но они соленые, и от них жажда только усиливается. Хальци голодна, и она съедает свою порцию и половину моей.

- Яхан! - говорит она. -Да?

- Почему Двоюродных так называют?

- Потому что мы все родня, - отвечаю я. - У меня на родине, когда народу становится слишком много и пастбищ не хватает для стабосов, часть рода уходит на другое место и там устраивается. И Двоюродные были нашими дальними предками. Звезды для них как острова. Некоторые прилетели жить сюда, но была война, и корабли перестали прилетать, и корабли наших предков состарились и не могли больше летать, и мы забыли о них, остались только легенды. Теперь они нас снова нашли.

- Й они нам помогают? - спрашивает она.

- На самом деле нет. Они помогают почти что только верхним людям.

- Верхние люди - кто это? - спрашивает она. У южан нет слова для этого понятия, и потому я всегда говорю эти два.

- Верхние люди, старики, которые всем правят и у которых есть серебро. Гильдейцы, они вроде верхних людей.

- И ты тоже был верхним человеком? - спрашивает она. Я смеюсь, и бок отзывается болью.

- Нет, деточка. Я - невезучее дитя невезучих родителей. Они верили, что некоторые из Двоюродных нам помогут, нас научат. Но верхние люди не любят, когда еще у кого-нибудь есть сила. И они послали армию и убили мой род. Пока не пришли Двоюродные, было лучше.

- Орден говорит, что Двоюродные - это хорошо; они приносят дары.

- За эти дары мы платим, - отвечаю я. - Кракеновой краской, рудами и землей. И нашим образом жизни. Там, куда приходят Двоюродные, становится плохо.

Темнеет. Хальци заворачивается в мой плащ, а я съеживаюсь возле румпеля. Не то чтобы лодка требует слишком пристального внимания: дует легкий ветерок, и море спокойно (кажется, кто-то нам ворожит, хотя мы и напали на мальчика в зеленом балахоне, чтобы завладеть лодкой), но она все равно слишком мала, и другого места для меня нет, так что я остаюсь у румпеля.

От брызг все время мокнет левое плечо, ветер высасывает из меня остатки тепла.

- Хальци!

- Чего? - бормочет она с носа сквозь сон.

- Мне что-то нехорошо, детка. Ты не могла бы сесть рядом и поделиться со мной плащом?