Дневники голодной акулы

Вчера рано утром, когда паутинки были полны росы, я поехал в город, к строительной площадке, где возводят то ли центр развлечений, то ли кинотеатр, вынул все снимки и негативы с этими рыбами из пакета и один за другим побросал в глубокую темную шахту, уходившую глубоко под землю. Потом вернулся сюда и начал упаковываться, все чистить и прибирать.

Я избавился от всех твоих вещей. Раздал их, отослал. Мне казалось, что так будет правильно. Я поступил так, потому что думал, что не смогу больше сдерживать наступающий мир.

Но я зашел слишком далеко.

Сейчас, сидя здесь, в этом пустом доме, я понимаю, что не должен был выбрасывать твои подводные снимки. Вчера мне казалось, что эти тридцать шесть фотографий и были тем, что с тобой случилось. Я ненавидел их и порой расшвыривал по всей комнате. Я не мог больше мириться с тем, чтобы они оставались на кухонном столе, в этом доме и даже в этом мире. Но теперь, когда их нет, я в состоянии думать лишь о том, как ты хотела эту подводную камеру, как тебе не терпелось увидеть все эти снимки, увидеть, получились ли они. Все, о чем я думаю, — это то, как я смеюсь, а ты плещешься в прибое на Наксосе, выглядывая очередную яркую, или большую, или не очень быструю рыбу и бросаясь за ней в волны. Думаю о том, как счастливы мы были там, в том местечке, в нашей палатке и на пляже. Это разбивает мне сердце, и я хочу вернуть эти фотографии. Я так хочу их вернуть. Не могу поверить, что я сделал такое.

На прошлой неделе я отправил нашему домовладельцу уведомление, что собираюсь уехать отсюда на какое-то время. Никому не сказал о своем отъезде, даже отцу. Не знаю, правильно это или нет, но правда состоит в том, что я больше никого не могу видеть, я больше не могу видеть самого себя.

Мне не хватает тебя, Клио.

Прости меня, прости.

34 Последний рубеж

Качаясь и оскальзываясь, я с трудом поднялся на ноги. Проковыляв по мокрой покатой палубе с ноутбуком Никто под мышкой к борту, я крикнул:

— Скаут!

Куда бы я ни посмотрел, океан выглядел совершенно плоским.

— Скаут! Доктор Фидорус!

Ничего.

— Господи, — донесся до меня собственный голос. — Скаут! — А потом, упершись спиной в наклонную стену каюты, я тихо произнес сквозь слезы: — Клио…

Только поскрипывания провисшего такелажа, и все.

Подкрадывающееся спокойное море, заливающее палубу мелкими всплесками.

Море, нежно втягивающее в себя лодку, словно соленая вода впитывала в себя деревянный остов «Орфея». Мы уходим под воду и растворяемся в глубине.

Вот как это кончается.

— Мяу! М-яяяяу!

Иэн смотрел на меня из угла перекошенного люка рубки. Я огляделся и увидел надувную игрушечную шлюпку. Она уже почти соскользнула с борта среди начинающего тонуть корабельного хлама.

Утерев влажные глаза, я вскарабкался вверх и сунул ноутбук за стенку рубки. Из-за того, что «Орфей» кренился на правый борт, левая сторона рубки почти горизонтально нависала над водой и могла еще некоторое время оставаться сухой.

— Мяу!

— Знаю-знаю, — сказал я, пробираясь обратно вниз, к нему. — Вот и я.

Я взял Иэна на руки, прижал его к себе и склонил голову, вдыхая запах его пыльной меховой шубки.

— Я с тобой.

Крепко держа кота у себя на груди, я отчасти сошел, отчасти соскользнул к нижнему краю палубы, где опустил его в маленькую лодку.

— Сиди здесь, — сказал я, чувствуя, как по лицу моему стекают слезы, соленые на солнце. — Если можешь хоть раз меня послушаться, один-единственный раз, то, пожалуйста, сиди здесь.

Иэн глядел на меня и дрожал. Крупная морда кота выражала мольбу снова взять его на руки, но он не шелохнулся.

— Молодец, — сказал я, начиная отдаляться. — Сиди, просто сиди там, и все.

Я карабкался обратно по влажной наклонной палубе, и мои ботинки все время пищали и скользили по пропитанной водой деревянной обшивке. Добравшись до каюты, протащился через наклонную дверь и вниз по ступенькам. Обратно я вышел с пластиковым пакетом, в котором лежали тетради с «Фрагментом о лампе» Эрика Первого. Снова соскользнув к ватерлинии, я сунул их в маленькую лодку рядом с котом.

— Мяу.

Иэн приплясывал, умоляя забрать его из шлюпки.

Я погладил его по голове, и он с силой вдавился носом в мою ладонь.

— Понимаю, понимаю тебя, но ты должен оставаться здесь. Мне очень жаль, но так надо. Ты же не умеешь плавать.

«Орфей» застонал, повернулся сразу на несколько градусов, и Иэн в своей маленькой лодке начал подниматься на воде над тонущей палубой. Кот не сводил с меня глаз, охваченный ужасом, меж тем как надувная шлюпка все дальше удалялась от «Орфея».

— Удачи, — прошептал я и начал осторожно отодвигаться.

— Ну, давай, покажись! — кричал я в море дрожащим и срывающимся от слез голосом. — Давай, где ты там? Где ты, убийца, потому что я — вон он, прямо здесь! Я здесь! — Я с содроганиями втягивал в грудь воздух. — И мне некуда больше бежать.

«Орфей» теперь низко осел в океан, и вода взбиралась по палубе все выше. Я вскарабкался к стенке рубки, дотянулся, вытягиваясь всем телом, до лееров левого борта, высоко задранного в воздух, и посмотрел через него, но там ничего не было, никаких признаков людовициана, только мили водной пустынной глади и остров в отдалении.

— Давай же, я знаю, что ты там! — крикнул я. — Ты ведь всегда там, да? Чего ты ждешь?

Я пробрался вдоль борта к ноутбуку Никто и вместе с ним по наклонной стене рубки вскарабкался на навесную палубу. Перебросив ноги через фальшборт, взглянул вниз, на поднимавшуюся мне навстречу воду.

Море приближалось все быстрее и быстрее, лодка скрипела не переставая, а некогда вертикальный фальшборт верхней палубы теперь стал чем-то вроде уступа, на краю которого я и сидел, свесив вниз ноги.

Я внимательно осмотрел маленькую хромированную антенну, затем нажал на замок ноутбука и открыл его. Экран по-прежнему работал, по-прежнему был голубым, соединение сохранилось, и сложный код Майкрофта Уорда по-прежнему лился вниз белыми строчками букв, словно словесный водопад.

«Хоть на этом спасибо!»

Я закрыл глаза и сглотнул.

Вода поднималась теперь еще быстрее, она коснулась подошв моих ботинок, потом поползла к лодыжкам; ступни у меня сделались мокрыми и холодными, и каждая клеточка моего тела дрожала не переставая.

— Ну, давай, — выдавил я из себя, задыхаясь. — Я здесь. Где ты?

Я прислушивался к скрипам лодки, всплескам поднимающейся воды, своим собственным рыданиям. Вода добралась уже чуть выше голеней.

— Где ты?!

И вслед за этим…

Одна за другой на поверхности океана показались пластиковые бочки, опутанные проводами, и начали медленно тянуться по воде в мою сторону.

— Давай-давай, — сказал я тихонько. — Сколько мне еще ждать! — И я принялся колотить по воде ногами, поочередно поднимая их и опуская, сначала медленно, а потом все быстрее, производя шум и взбивая белую пену. — Вот — я.

Боль в поврежденном колене заставила меня стиснуть зубы, но молотить ногами я не переставал.

Бочки набирали скорость, поднимая вокруг себя грязные волны и выбрасывая белые султаны брызг.

— Давай! — крикнул я. — Я здесь! Давай сюда!

Поднялся плавник, разрезая воду перед бочками и образуя длинный и равномерно перекатывающийся бурун. Я колотил ногами и кричал, кричал и колотил ногами. Людовициан плыл все быстрее, он становился ближе и ближе.

— Вот так! — вопил я. — Теперь я готов на тебя взглянуть! Я знаю, что ты такое, и готов встретить тебя лицом к лицу!

Акула приближалась ко мне в разлетающихся брызгах — в отрывочных воспоминаниях, и в сожалениях, и в желаниях. Она неслась в мгновениях грусти, и в мгновениях радости, и в грезах — акулья голова, два черных игрушечных глаза по обе стороны огромной серой кабины самолета, распоротой во всю ширь черно-красной воронкой, полной зубов.

«Я знаю, что ты из себя представляешь!»