Понять другого (сборник)

Я киваю головой: что ж, обычный вопрос из категории так называемых «философских».

— Понял вас. Вы хотите знать: не скучно ли, не тягостно ли быть бессмертным, есть ли в бессмертии не только смысл, но и приятность?

Его шея напрягается, кадык двигается, на смуглых скулах проступает румянец. Мой контрвопрос попал в цель.

— Нет, не скучно, не тягостно. Время жизни зависит от цели жизни…

Максим морщит лоб, вспоминает читанное и слышанное…

— В этом отношении все обстоит довольно просто и однозначно. Природа создавала человека для тех же «целей», что и других животных: для борьбы за существование в условиях ограниченного пространства одной планеты. На этом пути в процессе эволюции должны были появиться и выкристаллизоваться наиболее совершенные варианты информационных систем — живых организмов. Отсюда и короткий срок жизни, спасающий от перенаселения устаревшими формами, необходимый для быстрого перебора вариантов. Но вы все это знаете лучше меня, — я решил ему польстить, — и нет нужды говорить об этом подробно. А меня и других сигомов вы, люди, создавали для иной цели — познания и совершенствования окружающего вас мира. Мир этот огромен, разнообразен, сложен, и, чтобы успешно познавать его, нужен другой организм и другие сроки. А уж познание и творчество, как мы знаем, наскучить не могут…

Встречаю его колючий — из-под разлапистых бровей — взгляд, и мне становится стыдно. Да, да, я сказал совсем не то, что ему нужно. Эта моя проклятая прямолинейность совсем не годится в разговорах с людьми. Ведь он спрашивал не просто для того, чтобы получить информацию. Его, как и других людей, страшит краткость жизни, ему нужно все время как-то оправдывать ее, приукрашивать, находить выигрышные стороны, чтобы утешать себя. Он и ко мне обратился за утешением. А я, созданный такими же существами, как он, являющийся воплощением их мечты о всемогуществе и бессмертии, обязан был придумать утешение. Так я отдал бы крохотную частичку своего долга…

— Впрочем, — мямлю я, — бывают у меня мучительные минуты, часы, когда…

И опять я недооценил Максима. Он мягко улыбается, как тогда, когда говорил о детях:

— Благодарю. Вы дали исчерпывающий ответ, хотя… — он не удержался от выпада — так мне тогда казалось, — есть на свете вещи поважнее бессмертия…

Странная эта фраза застряла в моей памяти, хотя я представлял, каково ему жить, помня о близкой смерти, сколько это стоит горьких раздумий, мук, терзаний, мужества. И ведь еще нужно ему, школьному учителю, утешать других, разъяснять, вселять веру. Мог бы я так?

Сильнейший толчок едва не сбил меня с ног. Успеваю подхватить и поддержать Максима. Шахматные фигурки с дробным стуком рассыпаются по полу, который вмиг становится наклонным. Раздается скрежет металла, треск пластмассы. И прежде, чем включилась тревожная сирена, я за доли секунды анализирую происходящее и предполагаю, что лайнер столкнулся с чем-то огромным…

Воет сирена. Из динамиков слышится успокаивающий голос: лайнер налетел на покинутый баркас, водолазы уже заделывают пробоину, пассажиров просят не волноваться.

Но по изменившемуся надрывному шуму двигателей, по тонкому свисту насосов я понял, что авария гораздо серьезней, чем о ней говорят.

Усаживая Максима в кресло, успокаиваю словом «извините» и бросаюсь на палубу. Дорогу преграждает человек в форменке моряка.

— Я помогу водолазам.

Он мотает головой:

— Судно тонет. Спускайтесь к спасательным шлюпкам.

По радио передают обращение к пассажирам: не волнуйтесь, возьмите самое необходимое, проходите по левому борту к шлюпкам.

Оказывается — самое худшее еще впереди. Часть шлюпок смыло с палубы и унесло волнами, оставшиеся не вмещают всех пассажиров. А спасательные суда и вертолеты смогут прибыть лишь через полтора часа. Температура же воды за бортом — всего шесть градусов по Цельсию. Капитан приказал подготовить для команды плотики, но они пригодны лишь для очень умелых и закаленных пловцов…

Первыми сажают в шлюпки детей, стариков, женщин. Некоторые пассажиры помогают морякам. Здесь я снова встречаюсь с Максимом. Он передает стоящему в шлюпке матросу девочку, которую мы повстречали в шахматном салоне. Девочку бьет мелкая дрожь, она всхлипывает, а Максим говорит ей что-то веселое, его полные губы даже складываются в подобие улыбки.

— Теперь вы, — говорит матрос и протягивает ему руку.

Максим оглядывается, замечает меня, окликает:

— Давайте в шлюпку!

Предупредительно подымаю руку и указываю взглядом на небо. Он понимает меня.

— Быстрей, это последняя шлюпка, — торопит его матрос. Меня он не замечает в мелькании вспышек света: прожекторы то вспыхивают, то гаснут…

«И последнее место», — думаю я, глядя на переполненное суденышко, пляшущее на крутой волне.

Держась за поручень трапа, Максим становится ногой на борт шлюпки, но тут замечает еще одного человека, с трудом взбирающегося на палубу. Это глубокий старик, худой, с лицом землистого цвета. Одна нога у него волочится. Хватаясь за надраенные поручни, он подтягивает ее по ступенькам лестницы. Как он только решился отважиться на плаванье? При самых благоприятных обстоятельствах ему осталось жить считанные месяцы…

Четко вижу, что двоих шлюпка не вместит. А времени — в обрез. Дифферент судна приближается к критической величине. Если шлюпка не успеет отойти, лайнер увлечет ее в пучину.

Максим мог бы и не заметить старика, тем более, что его голова и плечи только показались из-за палубной надстройки, и никто в шлюпке не видит ни меня, ни этого последнего пассажира. Но Максим бросается к нему, ведет, почти несет к трапу. Матрос растерянно смотрит на них, но другой мужчина уже встает на борт, подхватывает старика и помогает ему спуститься в шлюпку.

Теперь и Максим понимает то же, что и я: места в шлюпке для него не остается. Вижу испуг на его лице. Но, к моему удивлению, он быстро пересиливает страх, во всяком случае стирает его отражение со своего лица, вытаскивает из кармана сверток, кидает матросу:

— Передайте по адресу, там написано.

— А вы?

— За меня не беспокойтесь. Я был рекордсменом по плаванию, стайером. — И, чтобы прекратить бесполезные разговоры и мучительные свои сомнения, он с силой отталкивает шлюпку, а когда она отходит немного, прыгает в воду.

Уже по первым взмахам его рук безошибочно определяю, что он едва умеет держаться на воде. Да и самый опытный пловец долго не выдержит в таком холоде.

Наблюдать за Максимом мне не пришлось. Лайнер завалился на борт, шумно зачерпнул воду. Слышится громкий свист, вой, шум — это вода врывается во внутренние помещения корабля, выдавливая воздух…

Едва успеваю взлететь, выхватываю из воронки Максима. Отвесно взмываю ввысь. Низко плывущие облака окутывают нас мокрой пеленой. Чувствую, как дрожит в моих руках спасенный.

— Держитесь, сейчас согреетесь, — говорю ему, переключая левый аккумулятор на подогрев.

— Спасибо, — шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь увидеть море и лодки. — Тяжелее всего придется морякам на плотах. Хоть бы спасатели поспели…

— Поспеют, они близко, — утешаю его. Мои локаторы уже запеленговали шум винтов.

Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего меня поразило, что он почти не колебался, отдавая свое место в шлюпке старику. И загадка для меня заключается не только в том, что он пересилил главнейший закон Программы для всех живых существ — страх перед смертью, что, не колеблясь, жертвовал своей короткой, бесценной и неповторимой жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Ведь с точки зрения логики это крайне неразумный поступок. Старику остается жить совсем немного, а Максим — здоровый мужчина в расцвете сил. Что же подтолкнуло его на такое?

Тормошу свою память, стараюсь найти в ней записи о схожих поступках людей. Анализирую и… не нахожу убедительного объяснения. В конце концов не выдерживаю психического напряжения, спрашиваю: