Русская фантастика 2010

«Врага», — попытался успокоить внутренний голос.

«Да какого, к черту, врага, — подумал Саня. — Врагов и друзей уже не осталось. Остались смертники. Я — смертник, получивший отсрочку. И она тоже. Отсрочка непродолжительная и, может быть, истечет уже в этом году. В крайнем случае — в следующем».

Изгойка замолчала. Теперь она беззвучно плакала, затравленно глядя Сане в лицо.

— Больно? — тихо спросил он.

Девушка кивнула.

— Давай перевяжу. Да не бойся ты, в самом-то деле! Не собираюсь я тебя насиловать. Меня Сашей зовут. А тебя?

Девушку звали Жанной. Рана оказалась пустяковой, пуля прошла по касательной, лишь опалив бок и содрав кожу. Саня, натуго перетянув Жанну бинтом, вытер ладони об гимнастерку и поднялся.

— Идти сможешь? — спросил он.

— Не знаю. Наверное, смогу. Ты… ты не убьешь меня?

Последняя фраза прозвучала настолько трогательно, что у Сани внезапно заныло сердце. Он протянул руку, помог девушке подняться и сразу подхватил — у Жанны, едва она встала на ноги, подкосились колени.

На секунду ее лицо с закушенной от боли губой и влажными черными глазами оказалось прямо напротив. Саню окатило волной нежности — в ее взгляде было что-то беззащитное, детское. Саня присел.

— Залезай на закорки, — сказал он. — Не бойся, я здоровый, сдюжу. Нет, постой. Ты есть хочешь?

Собрались на палубе баржи, некогда полузатопленной, а сейчас, с обмелением Невы, просевшей и по основания лееров вросшей в грунт.

— С Москвой покончено, — сказал Борода, едва остальные расселись. — Ребята ходили на юг, сегодня вернулись. Давай, скажи нам, Рома.

— «Исход-12» взлетел, — Ромка сглотнул слюну. — Это точно. Группа вышла за зону глушилок. Поймали Петрозаводск и Кандалакшу, там все по-прежнему. Волны, на которых переговаривались в Москве, пусты. Полное радиомолчание. Я думаю, первые беженцы придут к нам в течение недели, от силы двух.

— Ты же оттуда, — глухо сказал Борода. — У тебя там остался кто?

— Сестра.

— Понятно. Жаль. Впрочем, скоро все там будем. Значит, так, ребята, штаб предлагает больше не ждать. Локальные прорывы неэффективны, мы лишь теряем людей.

— На жратву размениваем, — подал угрюмую реплику Кирпич.

— Жрать тоже надо, — резонно заметил Борода. — Но это теперь уже неважно. В общем, так: прорывы и набеги на склады отменяются. Так и передайте своим. Никаких больше набегов. Штаб готовит тотальную операцию. О ней нас оповестят за сутки. Пойдут все. Без единого исключения. Больных и раненых понесем на руках. Вопросы?

— Ляжем все, — Кирпич расправил плечи. Его дубленое, обгоревшее докрасна лицо застыло. — Третье оцепление мы прорвем. Может быть, и второе. А дальше нам не пройти, там все и останемся.

— Не все, — возразил Борода. — Кто-то, возможно, прорвется дальше.

— Шансов почти нет. Нас подавят огнем. Там у них собраны лучшие войска. Сытые, млять, откормленные.

— У тебя есть другие предложения?

— Нету. Были бы, давно бы уже предложил.

— Ну вот и закройся. Еще вопросы?

Ромка поднялся.

— Когда примерно операция? — спросил он.

— Не знаю. Думаю, ждать осталось не больше двух месяцев. От силы три. У тебя в отряде сколько народу?

— Триста восемнадцать человек, включая раненых. С боеприпасами плохо.

— А у кого сейчас хорошо? — Борода яростно прихлопнул присосавшегося к щеке комара. — Вот дрянь-то, — сказал он. — Кто бы мог подумать. Комары в декабре, ети их мать. Ладно, все, расходимся. Патроны беречь. И это, духом не падайте. Вы за людей в ответе. Не может быть так, чтобы всех перебили. Кто-нибудь непременно останется.

— Давайте сначала вы, профессор, — Смирнов поднес зажигалку генералу, закурил сам. — Что нас ждет, если «Исход» стартует через три месяца? В подробностях.

— Боюсь, коллега, что ничего хорошего. Прежде всего, мы не сможем вместить расчетное количество экипажа. Жилые помещения не готовы. Коммунальные сооружения тоже. Фермы тоже. Далее…

— Сколько человек мы можем взять на борт? — прервал Смирнов.

— М-м… Затрудняюсь сказать точно.

— Говорите приблизительно.

— Что ж. Не больше пятидесяти тысяч, иначе нас ждет голод. Понимаете…

— Я все понимаю. Каковы перспективы, если на борту окажется всего десять процентов от расчетного количества?

Профессор откинулся в кресле.

— Мрачные перспективы, — сказал он. — Будет очень тяжело. Очень. Особенно нескольким следующим поколениям. Придется трудиться, коллеги. Всем и каждому. Без выходных и по много часов в сутки. Улучшений стоит ожидать, видимо, лишь в поколении четвертом или пятом. Если, конечно, к этому времени на борту «Исхода» останутся люди. Вероятность гибели экипажа высока. Больше пятидесяти процентов.

— Понятно, спасибо. Теперь вы, генерал.

— Завтра я займусь составлением подробного плана. Погрузить на корабль пятьдесят тысяч человек не проблема, тем более что изрядная часть специалистов и так внутри. Проблема отобрать эти пятьдесят тысяч.

— Ваши рекомендации?

— Рекомендации… Насколько я понимаю, полетят специалисты и их семьи, те, кто внутри первого круга оцепления, так? А большая часть военных останется.

— Вы жалеете, что некем будет командовать? Боитесь остаться не у дел?

Лицо генерала затвердело, скулы сжались.

— Вам известно о такой вещи, как бунт? — сказал он, чеканя слова. — Это когда голодная толпа недовольных захватывает власть и начинаются резня и анархия. Вы знаете, как усмиряются бунты? Так вот, они подавляются. Штыками, господин начальник Проекта. А в замкнутом пространстве… Не слыхали никогда выражение «бунт на корабле»?

— Простите, — сказал Смирнов примирительно. — Я не хотел вас задеть. Нервы.

— Ладно, — голос генерала стал мягче. — Сколько у нас спецов?

— Точно не знаю, надо спросить главснаба. Но думаю, больше сорока тысяч.

— Значит, остается квота на десять тысяч военных, — задумчиво сказал генерал. — Даже меньше. Что ж, в создавшейся ситуации нам придется оставить низшие звания. Полетят только офицеры.

— Нет, не офицеры, — Смирнов посмотрел на генерала в упор. — Офицеры останутся. Полетят военнослужащие-женщины независимо от званий. Завтра вы начнете составлять список. Только возраста, способные к деторождению. И чем младше, тем лучше. На борту женщин должно быть больше, чем мужчин. Хотя бы в первом поколении.

— Сколько мы уже идем, Саня?

— Шестнадцать дней. Устала?

— Проголодалась.

— А нечего привередничать, — Саня улыбнулся и на секунду прижал девушку к себе. — Змей, видите ли, она не ест, крыс тоже… Ладно, лягу попозже, может быть, удастся пристрелить что-нибудь перелетное. Потерпи, Жанн, всего ничего осталось, день пути, может быть, два.

— Сань…

— Что, милая?

— Мне очень не хочется умирать. Раньше я относилась к мысли о скорой смерти спокойно. Но теперь, когда я с тобой…

Саня остановился.

— Мы не умрем… — сказал он и осекся. — Прости. Я хотел сказать, что у нас есть шансы.

— Нет ни одного, Саня. Ни единого. Мы, может быть, проживем еще год. Если повезет. И все.

— Давай присядем, — Саня опустился на ближайший пень, развязал рюкзак, достал со дна бумажник. — У меня есть документы, милая. На, посмотри. А вот сержантские корочки. Нам просто надо добраться до третьего оцепления. Живыми. Нас пропустят внутрь.

— Тебя пропустят, — сказала Жанна устало. — Даже если я пойду на это, пропустят одного тебя. А я не пойду.

— Почему? — Саня вскочил. — Я скажу, что ты — моя жена. Ты и есть моя жена, нам просто негде было расписаться.

— Даже будь я взаправду твоей женой, я не пошла бы на это.

— Глупости! — рассердился Саня. — Глупости и предрассудки. Нам надо уцелеть, понимаешь? Ради наших будущих детей надо. Какое значение имеет, кем был я и кем ты?

— Имеет, милый, имеет. Хотя бы потому, что ты не дойдешь до своего оцепления. Тебя расстреляют наши. А если дойдешь — то свои.