Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге

Он вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стаи жалобно кричащих птиц висели над прибоем как белые призраки, а дальше до самого горизонта стелился серо-голубой океан.

И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он стремился, — место, где кисть сумеет освободиться от условностей, неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Здесь сохранилась удаленность от всего и от всех, здесь сама природа возвела барьер против перенаселенного мира. Дело не в каких-то новых сюжетах, но здесь можно наконец создать полотна, давно созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.

Он пустился вниз по долгому зеленому склону средь ободранных возрастом берез и вышел на кромку прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени. Пора идти, сказал он себе — и все же продолжал сидеть, очарованный нежным сгущением сумерек и почти неуловимыми переменами в цветовой гамме моря.

Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по склону вверх, исполинские березы приобрели призрачность и поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а обошел его вокруг. Добрался до кирпичной подъездной аллеи и двинулся по ней, хоть и поминал себе, что надо бы вернуться к дому и запереть двери.

И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения он просто окаменел. Он же оставил ее здесь — в чем, в чем, а в этом он был уверен. Да разве мыслимо, чтобы он тормознул поодаль на обочине и прошел по подъездной аллее пешком, а теперь совершенно забыл об этом?

Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая каблуками по кирпичам и повторяя про себя: «Черт возьми, я же ехал по этой аллее, помню отчетливо». Обернулся еще раз — машины не было ни перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге: наверное, какие-нибудь сорванцы брели мимо и от нечего делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Бессмысленная подростковая выходка, а теперь проказники прячутся где-то поблизости и хихикают, глядя, как он мечется в поисках пропавшей таратайки. Да нет, сказал он себе, этого тоже не может быть: он поставил рычаг автоматической коробки скоростей в положение «Парковка» и запер дверцы. Если они не разбили стекло и не забрались в машину, им бы нипочем не стронуть ее с места.

Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги дальше не оказалось. Лужайка да и аллея кончались там же, где и раньше, но дальше путь преграждала лесная чаща. Первозданная, темная, густая, с перепутанными ветвями — на том самом месте, где было шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.

Он обернулся вновь лицом к дому и увидел освещенные окна. А этого тем более быть не может, сказал он себе, пытаясь сохранить рассудок. В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество скорее всего отключено.

Но освещенные окна твердили свое. Вне всякого сомнения, окна были освещены. За спиной Латимер слышал странные лесные шорохи, и в чаще ухали уже две совы, переговариваясь друг с другом.

Вопреки собственной воле, не веря своим глазам, он двинулся по аллее к дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Может, если б оно отыскалось, все оказалось бы, в сущности, очень просто. Наверное, он так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу. У него случился провал в памяти, по неизвестным и, не исключено, неприятным причинам он на время лишился чувств. Может даже, это вовсе не тот дом, который он осматривал, — хотя по всем признакам, нравится или нет, дом был тот же самый.

Он прошаркал по кирпичам и поднялся по ступенькам к двери. И не успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.

— Вы слегка припоздали, сэр, — объявил человек. — Мы поджидали вас немного раньше. Другие только что сели обедать, решив, что вы задержались по не зависящим от вас обстоятельствам. Однако ваш прибор ждет вас.

Латимер застыл в нерешительности.

— Все в порядке, сэр, — заверил человек. — За исключением особо торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете садиться за стол прямо так, как вы есть.

В вестибюле горели короткие свечи, воткнутые в специальные гнезда на стене. Там же, на стенах, появились картины, а на полу рядком выстроились кушеточки и вдобавок несколько стульев. Из столовой доносился приглушенный разговор. Дворецкий запер входную дверь и направился в глубь дома.

— Будьте любезны следовать за мной, сэр.

Все это, конечно, смахивало на безумие. Этого никак не могло быть. Его одолели видения. Он по-прежнему стоит на кирпичной аллее, у него за спиной лесная чаща, где ухают совы, и ему мерещится тускло освещенный вестибюль, мерещится, что в столовой слышится говор и смех.

— Сэр, — поторопил дворецкий, — пожалуйста, не мешкайте.

— Но я ничего не понимаю. Я же был здесь час назад…

— Все остальные ждут вас, сэр. Они предвкушали встречу с вами. Не надо злоупотреблять их терпением.

— Ладно, — согласился Латимер. — Не стану злоупотреблять.

У входа в столовую дворецкий снова отступил в сторону, освобождая ему дорогу. За длинным, элегантно накрытым столом сидели люди. В канделябрах сияли тонкие свечи. У дальней стены стояли в ряд одинаково наряженные подавальщицы. Буфет сверкал фарфором и хрусталем, а на столе красовались букеты цветов.

Мужчина в зеленой спортивной рубашке и вельветовой куртке поднялся со своего места и помахал рукой.

— Латимер, идите сюда! Вы ведь Латимер, не так ли?

— Ну да, я Латимер.

— Ваше место здесь, рядом с Инид и со мной. Не будем сейчас тратить время на то, чтобы представлять вам все наше общество. Это успеется.

Латимер подошел к столу, едва чувствуя пол под ногами, двигаясь как в тумане. Мужчина поджидал его стоя, потом протянул мускулистую руку. Латимер подал ему свою. Рукопожатие было крепким и сердечным.

— Моя фамилия Андервуд, — сказал мужчина. — Давайте садитесь. Никаких условностей. Мы только что принялись за суп. Если ваш простыл, можно его заменить.

— Спасибо, — отозвался Латимер. — С супом наверняка все в порядке.

Его соседка с другой стороны, Инид, произнесла:

— Мы вас ждали. Нам было известно, что вы приедете, но вы так замешкались…

— Одним требуется меньше времени, — перебил Андервуд, — другим больше. Вполне обычное дело.

— Но я ничего не понимаю, — посетовал Латимер. — Не понимаю, что тут происходит.

— Поймете, — заверил Андервуд. — По сути, ничего особенного.

— Ешьте суп, — предложила Инид. — Он по-настоящему хорош. Даже превосходен. Фирменная похлебка из рыбы и моллюсков с овощами.

Инид была миниатюрной брюнеткой с темными глазами, излучающими странную эмоциональную силу. Латимер взял ложку, зачерпнул суп. Инид оказалась права: он был превосходен.

Человек, сидящий напротив Латимера, представился:

— Меня зовут Чарли. Позже поговорим. Обязуемся ответить на любые ваши вопросы.

Женщина, соседка Чарли, добавила:

— Знаете, мы и сами мало что понимаем. Но тут очень славно. Мое имя Алиса.

Подавальщицы убрали опустевшие суповые миски и внесли салаты. Фарфор и хрусталь в буфете посверкивали в отблеске свечей. Цветы на столе оказались пионами. Всего за столом сидели восемь человек, считая и его самого.

— Но понимаете, — сказал Латимер, — я же хотел всего-навсего осмотреть дом…

— Точно так же произошло и со всеми нами, — ответил Андервуд. — И не вчера. С интервалом по году и более. Не знаю, сколько лет назад это началось. Джонатон, вон тот в конце стола, старичок с бородой, появился здесь первым. А потом и остальные, все поодиночке.