Последний полустанок

- Даю пробу, даю пробу... Раз, два, три... На меня ты посмотри. Как слышите, Вадим Сергеевич?

Она смеялась, дурачилась, болтая красивыми точеными ногами, и в этот момент - вот уж некстати - вошел Дерябин.

- Ну, как успехи? - спросил он у Багрецова и покосился на Римму.

Вадим рассказал, что приборы работают нормально, пробовал на себе, на Марке Мироновиче, и вот сейчас Римма пришла помогать.

Он совершенно сознательно не упомянул при ней, что показали испытания, и, дождавшись, когда она скрылась за дверью, поделился своими сомнениями с Борисом Захаровичем.

- В последнем случае, - Вадим указал глазами на дверь, - приборы ничего не отметили. Никаких изменений.

Дерябин в это время рассматривал записи на ленте.

- А это что? - ткнул он пальцем в размашистые кривые.

Пришлось Вадиму извиняться за Римму.

- Случайная запись. Она что-то болтала вроде как в микрофон, но... - Вадим проследил за взглядом Дерябина и осекся. - Вы думаете, что здесь то же?..

Сравнивая две записи: странного самочувствия Яшки при ускорении и болтовни Риммы, Борис Захарович не мог не отметить их тождественности.

- Да. Но если бы Яшка умел говорить, - снимая очки, пробормотал Дерябин. Впрочем, он мог кричать... И это невозможно. Приборы защищены от звуков.

- Бабкин! - воскликнул Вадим. - Это он говорил.

- Чепуха. В Яшкину камеру просунуться нельзя. Подключиться к радиостанции трудно. Да и микрофона у него не было. - Борис Захарович дохнул на стекла очков, протер их и сказал неуверенно: - А впрочем, бегите, узнайте.

Бабкин лежал на кровати, вытянув поверх одеяла забинтованные руки.

- Наконец-то! - обрадовался он вбежавшему Вадиму. - А я уже совсем подыхал от скуки. Читать нельзя. Ты бы мне какой-нибудь "автоперелистыватель" сконструировал.

- Ты что-нибудь передавал сверху?

- Как видишь, - Тимофей поднял руки. - Единственный практический результат. Лучше уж бросать записки в ботинках. Правда, жена спросит, куда я их дел.

- А в радиостанцию включался?

- Не помню. Кажется, пробовал... Погоди... - Тимофей вытащил из-под подушки карманный приемник и задумчиво повертел его в руках. - Ну да. Громкоговоритель подсоединял. Но ведь внизу все равно ничего не слышали.

Вадим не смог сдержать радостного нетерпения.

- Не слышали, но видели запись на ленте. - И он рассказал, что из этого получилось.

Притащили маленький магнитофон, на котором записали примерно те же слова, что передавал Тимофей, и когда воспроизвели эту запись графически, то выяснилась их абсолютная схожесть в зубчатой кривой, принятой из "Униона". Все это было нужно для доказательства, что самочувствие Яшки-гипертоника в момент ускорения оставалось нормальным. Это обрадовало и Дерябина, и Марка Мироновича, и, конечно, Багрецова, который внутренне гордился своим открытием, хотя в основном оно было подсказано Борисом Захаровичем. Дерябин подшучивал над Вадимом, что он уже практически подошел к созданию "кресла чуткости", о котором говорил Афанасий Гаврилович, что такие кресла с сигнальными приборами нужно выпускать в серийном порядке.

- Пусть люди учатся бережному отношению друг к другу.

- Это, конечно, полезно, - с печальной улыбкой согласился Вадим. - Но я бы применял такие кресла для выявления равнодушных.

Борис Захарович похлопал его по плечу:

- Неплохо придумано. Хочет человек посвятить себя науке? Пожалуйста, побеседуем. И если приборы покажут, что товарищ из породы равнодушных, никакие знания его не спасут. В науке таким делать нечего.

В другое бы время Вадим увлекся этой темой, стал бы развивать ее, фантазировать. Но сейчас сердце его щемило, и не защита науки от равнодушных дельцов волновала его, а печальное открытие, что душа любимой оказалась пустой. И дело здесь не в приборах, они лишь подтвердили то, над чем не раз задумывался Вадим. Сейчас, вспоминая мелкие частности, разговоры с Риммой, ее отношение к людям, интересы, все, из чего складывается внутренний человеческий облик, Вадим все больше и больше убеждался в своей ошибке. Не мог он полюбить ее. Не мог.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Мужское благородство, "первейшие богачи" и обида

Медоварова. У автора появляется надежда, что

справедливость восторжествует. Но ведь она не приходит

случайно, за нее надо бороться.

Багрецов старался не думать о Римме. Ведь еще столько дел, нужных, важных, интересных, за ними все позабудешь.

На другой день к вечеру пришлось вновь вспомнить о Римме. Исследуя схему летающего разведчика, Вадим поставил его на крыло, и тут на пол упали два белых целлулоидовых квадратика.

Быстро нагнувшись, Вадим узнал в них потерянные паспорта от аккумуляторов. Нетрудно было и понять, как они очутились внутри птицы. Видимо, Юрка, когда нашел Вадима в бессознательном состоянии, обнаружил рядом с растерзанным чучелом как бы выпавшие из него белые квадратики. Естественно, что мальчуган запихал их обратно вместе с проводами и другими электромеханическими внутренностями.

На матовой поверхности целлулоида ясно различались инвентарные номера, даты, число циклов - короче говоря, все, что требовалось знать об испытываемых аккумуляторах. На обоих квадратиках оказались какие-то закорючки, видимо изображающие подписи. Но может быть, это все-таки другие паспорта, не от тех аккумуляторов, что стоят за стеклом в шкафу? Вадим сравнил кое-какие внешние признаки и на банках и на паспортах - те же самые подтеки, одинаковые царапинки. Доказательства убедительные.

Не успел Вадим как следует их рассмотреть, как в дверь осторожно просунулась пышноволосая головка Риммы.

- Бориса нема?

- Бориса Захаровича, - поправил ее Вадим, садясь за стол. - Дурная школьная привычка называть так старших.

Римма проскользнула в дверь, бросила сумку на стол и насмешливо поблагодарила:

- Глубоко тронута вашим наставлением, Вадим Сергеевич. Что еще скажете?

Он отвел глаза от ее полных, обнаженных до самых плеч рук и ответил пустым словом:

- Ничего.

Увидев у Вадима паспорта, Римма изменилась в лице и с губ ее сползла улыбка. "Странно, чего она перепугалась? - удивился Вадим. - Вот сейчас приборы не остались бы равнодушными".

Умела Римма владеть собой, подошла ближе и, склонившись через плечо Вадима, спросила небрежно:

- Где вы их нашли? - И когда он ответил, лениво процедила: - Мне-то все равно, конечно. Но лучше бы вы их никому не показывали. Анну Васильевну подведете.

- Наоборот. - Вадим резко повернулся к Римме. - Теперь все выяснится. Номера аккумуляторов известны. Надо позвонить в институт, и там проверят, кто поставил испорченные аккумуляторы с такими-то номерами. Ведь они в книге записаны?

- Не знаю. Ко мне это не относится. - Римма танцующим шагом ходила возле стола. - Анна Васильевна должна отвечать. Наверное, она и в книге расписалась.

- Такой грубой ошибки Нюра не могла сделать.

Римма погладила себя по голой руке и тоненько хихикнула.

- Насчет ошибок помолчали бы. Выговор даром не дадут.

- Нехорошо злорадствовать. Стыдно.

Частенько играя на людской честности и простодушии, Римма совершенно точно знала, что Анна Васильевна, если уж ее удалось разжалобить и вырвать обещание не раскрывать истинного виновника истории с аккумуляторами, сдержит свое слово. Честность Вадима тоже не подлежит сомнению. Но, оказывается, это очень скверно. Ни ласки, ни уговоры не поколеблют его решения, и если он задумал помочь Анне Васильевне, то уж конечно своего добьется.

Паспорта с подписью Риммы выдают ее с головой. Разве тут можно оправдаться неопытностью, незнанием, рассеянностью? Ничто не поможет. Уж слишком явно преступление. Да, да, преступление! Ведь она самовольно, нарушив приказ, заменила аккумуляторы. "Зачем? - спросят ее. - Какие причины вас к тому побудили?" И чтобы не подумали, чего-нибудь серьезного, за что под суд отдают, придется реветь и признаваться, что торопилась в город, не захотела возвращаться в лабораторию, а потому взяла старые банки в аккумуляторной. "А почему вы торопились?" - спросят ее. Люди захотят узнать, не скрываются ли здесь какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства: болезнь кого-нибудь из близких, проводы любимого человека. Даже несчастная любовь и то может быть принята в оправдание.