«Если», 2012 № 12

Нынче непрестанно борются между собой два мировидения — либерально-прогрессистское и консервативно-почвенническое. Но, видимо, ни одно из них не возобладает, а будет нечто третье, вообще слабо связанное с возможностью сохранить суть человека и его полноценную культуру. Наше «послезавтра», кажется, не очень заинтересовано в людях — если прикладывать к человеку традиционное понимание этого слова, а не что-нибудь невозвратно стирающее нас и на нашем месте рисующее принципиально новую сущность.

Кризис когда-нибудь кончится. Не он страшен: как-нибудь перетерпим! Однако не обернутся ли его конечные стадии начальными фазами этой ужасающей трансформации в нечто нечеловеческое? Мета-, супер-, транс-… но прежде всего именно не-человеческое.

Оттого-то и холодно. Оттого-то и зябко. Словно стоишь на отмели, и в ботинки льется ледяная вода, а за воротник непрошеным гостем пролезает ледяной ветер.

Но почему еще и мелко?

Да из-за того, что новый мир, кажется, не хочет принимать интеллектуальную жизнь мира прежнего во всей ее пестроте и сложности. Происходит стремительное упрощение и уплощение всего и вся. Все строится в ровные ряды, все пакуется в брикеты со стандартизированными наклейками, все загоняется в рамки «конфекции». Высокие смыслы убавляют в росте, сгибаются, мельчают. Глубины обращаются в ровные места, омуты заиливаются.

Улавливая черты нечеловеческого будущего, фантаст чувствует: нас ожидают любопытные эксперименты над обществом, только человечество их не хочет. Когда всерьез повеяло эпохой метагомов, люди стали осторожнее открывать дверь своего дома и приглашать того, кто за ней стоит, зайти в свое жилище.

Писатель всегда один. Он четко понимает, что в одиночку может лишь прокричать об опасности, но не остановить ее. А потому, отчаявшись, плодит черные апокалиптические сны. Ему так удобнее — чисто психологически.

Но это именно писатель. Он боится сильнее прочих, поскольку у него воображение развито лучше, чем у «молчаливого большинства».

Зато человечество в целом — далеко не столь нервная особа, как фантазер-фантаст. Когда за ним придут, оно, быть может, не станет покорно отмыкать засовы, а отправит визитеров по другому адресу. Очень дальнему.

Есть такая надежда…

А потому не стоит торопить конец света. Даже мысленно. Может, еще поживем.

Крупный план

Эдуард Геворкян

Эпитафия Гутенбергу

Последняя, как сказано в аннотации, книга Виктора Юрчевского действительно выглядит своего рода прощанием автора (как позже выясняется, не только его) с традиционными формами художественной словесности. Тот факт, что в общем-то мейнстримовский прозаик в очередной раз обратился к фантастике, удивления не вызывает. Его предыдущие книги «Драбанты повелителя слов» и «Поиски» оказались удачными попытками выступления в жанровой литературе, получив неплохую критику, в том числе и в журнале «Если», а также пусть и не массовый, но вполне достаточный читательский отклик. Однако нынешний роман произвел странное впечатление…

Во-первых, трудно определить направление: то ли это офиспанк с элементами антиутопии, в духе, например, «Оловянных солдатиков» Майкла Фрейна, то ли откровенная антиутопия, слегка приправленная атрибутами остросюжетной литературы. Во-вторых, нет четко выраженной авторской позиции, свойственной такого рода литературе. Да и с «остротой» у Юрчевского не слишком получилось… Впрочем, достаточно сказать, что тираж книги, по сравнению с любым произведением так называемой «проектной литературы», может вызвать лишь скорбное сочувствие.

Повествование идет от первого лица, и герой, если этот термин уместен, долго и обстоятельно, почти на двадцати страницах рассказывает о себе, своей семье, которую он видит только по выходным, об интригах у него в отделе и учреждении, расположенном на одном из греческих островов, давно проданных за государственные долги транснациональным корпорациям. Вязкие диалоги героя с вышестоящим начальством словно списаны из какого-то производственного романа. Другое дело, что среди многословных перепалок о сокращении бюджета, урезании бонусов и прочих служебных перипетий, проскальзывают детали, позволяющие определить не только место, но и время действия.

Выясняется, что речь идет о конце нашего века. По описанию семейного гнездышка героя можно догадаться, что технологии ненамного продвинулись по сравнению с днем нынешним. Экраны во всю стену, интерактивное телевидение, дополненная реальность и прочие современные достижения вошли в быт среднего класса, а по косвенным намекам (жена героя собирается отдать не понравившийся ей новый кухонный процессор в некий фонд общественного распределения) вполне доступны и не очень имущим слоям населения. Возможно, автор хотел создать мир, чем-то напоминающий капитализм с социалистическим лицом (или наоборот), но быстро решил не погружаться в экономическую проблематику, поскольку социальной ему хватило с лихвой. Повествователь ничем не отличается от заурядного карьериста наших дней, хотя технически более оснащен: благодаря высокопоставленному родственнику жены он сумел получить доступ к так называемой «платиновой сети». Автор намекает, что это своего рода интернет для суперэлиты, причем настолько защищенный, что никакой хакер не сможет пролезть. Герой метит на кресло своего руководителя и пытается наладить личный контакт с кем-либо из высшего руководства. Приблизительно на этих страницах может возникнуть желание отложить книгу и забыть о ней, но Юрчевский сам догадывается, что изрядно затянул с экспозицией, и начинает вводить в сюжет детали, которые вроде бы должны вызвать у читателя интерес.

Так, некоторые цитаты из классиков (Шекспир, Толстой, Дюма, Достоевский и прочие), по замыслу автора, явно должны насторожить аудиторию: Гамлет не погибает, Анна Каренина не бросается на рельсы, бравые мушкетеры не казнят злодейскую леди Винтер, а Родион Раскольников не рубит топором старушку… По всей видимости, мы должны бы решить, что речь идет либо о какой-то альтернативной истории, либо о некоей «литературной вселенной» в духе произведений Дж. Ффорде. Одновременно с этим в разговорах персонажей проскальзывают упоминания о каких-то артефактах, учетом и контролем каковых и занимается учреждение, где работает герой-повествователь.

Отметим, что автору хватило вкуса не идти ни по первому пути, ни по пути развития темы магических или, допустим, инопланетных артефактов. Но с одним вкусом не найдешь дороги к массовому читателю, нужна еще и занимательность сюжета.

А сюжет катастрофически зависает. Действия почти нет, одни разговоры. Когда в учреждении появляются молодые экскурсанты, становится ясно, что Юрчевский пытается использоваться старый, как сама фантастика, прием, когда умудренный опытом наставник объясняет ученику, что к чему, заодно вводя нас в курс дела. Легкая оторопь, которую может испытать искушенный читатель, быстро пройдет, поскольку модель социума по Юрчевскому оказывается довольно-таки любопытной сама по себе. А заодно становится понятно, почему это произведение посвящается памяти Рэя Брэдбери.

Итак, мир конца столетия — это полностью оцифрованная цивилизация. Все тексты, картины, музыкальные произведения, словом, все, что является творением рук человеческих и имеет определенную художественную, эстетическую или эмоциональную ценность, оцифровано, записано и доступно абсолютно всем. Как объясняет повествователь, указывая на картину в холле учреждения: «Мистер Монтэг, прадед нынешнего руководителя нашей службы, — основатель Александрийской системы, оцифровавшей весь мир, полностью реализовал право на информацию как одну из основополагающих ценностей нашего времени». Оцифрованы музеи со всеми запасниками, оцифрованы частные коллекции, оцифрованы библиотеки, где еще сохранились бумажные книги, оцифрованы даже граффити…