Птица малая

Сейчас они снова видели хамрий-убежище, залитое струившимся с запада светом, похожим на расплавленную медь. Аскама все еще лежала на коленях Эмилио и, видимо, спала. София склонилась над компьютерным блокнотом. Заметив их, Эмилио вскинул руку. Они помахали в ответ.

– Хорошо, я поняла, – сказала Энн. – Постараюсь в это не встревать. Возможно, все к лучшему.

– Надеюсь, что да. Очень многое поставили на карту – и он, и она. Да и все мы тоже.

Он схватился за живот и поморщился.

– Черт!

– Вам плохо?

– Нет. Нервы разыгрались. Я на все реагирую брюхом. Я догадывался, что вы знаете, но произнести вслух – это несколько другое.

– А во что верите вы, Д. У.? – спросила Энн, стоя на тропе, сбегавшей вниз по склону.

– О дьявол! Я стараюсь совместить в своем сознании оба проявления Господа, трансцендентное и интимное. А бывают дни, – сказал он, коротко усмехнувшись, – когда я думаю, что на самом деле Бог – комедиант вселенского масштаба.

Вскинув брови, Энн взглянула на него.

– Энн, Господь сотворил Д. У. Ярбро католиком, либералом, уродливым, веселым, белокурым поэтом, а затем устроил так, чтобы он родился в Уэйко, штат Техас. И я спрашиваю вас: можно ли после этого заподозрить Бога в серьезности?

Смеясь, они направились вниз по ступеням, к высеченной в камне квартире, которую они называли ныне своим домом.

Объект этого разговора не подозревал, до какой степени возвышенное состояние его души привлекает внимание других. Он истекал потом, потому что Аскама, свернувшаяся на его коленях, излучала тепло, точно четвертое солнце в разгаре дня. И если бы кто-нибудь вместо предположения, будто он размышляет о славе Господней или синтезирует новую, тщательно обоснованную модель грамматики руанджа, прямо спросил его, о чем он думает, Эмилио без колебаний сказал бы: «Я думаю, как мне недостает пива».

Пиво и бейсбольный матч по радио, чтоб слушать его вполуха во время работы, – было бы идеально. Но даже ощущая нехватку этих двух элементов блаженства, он был совершенно счастлив и сознавал это.

Прошедшие недели были наполнены откровением. На Земле – в Судане и Арктике – Эмилио довелось увидеть, что благородство, самоотверженность, богатство души подвигают людей на великие деяния, и в такие минуты он ощущал, что близок к пониманию Господа. Зачем, спросил он себя как-то, совершенный Бог создал Вселенную? Чтобы быть щедрым к ней, полагал он сейчас. Ради удовольствия видеть, как ценятся Его безупречные дары. Может, это и означало найти Господа: понять чем тебя наделили, познать божественную щедрость, осознать, что все мы – Его дети…

Чувство, будто тебя поглотило – переполнило и зачаровало, – конечно, прошло. Никто не пребывает долго в таком состоянии. Вспоминая о нем, Эмилио все еще испытывал потрясение, а иногда ощущал в глубинных пластах своей души нечто, похожее на приливную тягу. Бывали периоды, когда он не мог закончить ни одной молитвы… даже едва мог начать: слова ее были для него слишком огромны. Но проходили дни, многое становилось привычным, и даже это Эмилио ощущал как подарок. У него здесь было все. Работа, друзья, истинная радость. Временами он плакал от осознания этого, а благодарность теснила грудь.

Самые простые вещи наполняли его блаженством. Вот как сейчас: он сидел с Софией и Аскамой внутри хамши-дерева, на равнине, где они могли без помех работать днем, пока другие спали. – Чайпас показала им, как сотворить чудесное, продуваемое ветром убежище, просто прорезав коридор к естественной полянке внутри деревьев. Взрослые растения имели в диаметре пятнадцать-двадцать футов и состояли из тридцати-сорока стеблей, росших кустом и вздымавшихся к зонту из листьев. Лиственный навес был настолько плотным, что к центру дерева мог пробиться только самый сильный ливень, а внутренние стебли естественным образом отмирали, оставляя снаружи круг из живых стволов. Все, что требовалось сделать, – это слегка прибраться в центре и принести сюда подушки или подвесить гамаки к ветвям, простиравшимся над головой.

Убаюканная дневной жарой, скучными для нее дискуссиями и необычной чужеземной монотонностью, Аскама расслаблялась, и он чувствовал, как ее дыхание замедляется, а милая тяжесть обмякает на его коленях. София улыбалась, кивая на ребенка, и их голоса делались еще тише. Иногда они просто сидели и смотрели, как Аскама спит, наслаждаясь редкой тишиной.

Остальные жаловались на несмолкающий говор и постоянные телесные соприкосновения, которые так любили руна, на их манеру жаться друг к другу и к чужеземцам, спиной прислоняясь к спине, головы укладывая на колени, руками обнимая за плечи, хвостами обвивая ноги, образуя в прохладных, вырубленных в скале и похожих на пещеры комнатах теплую и мягкую мешанину. Эмилио находил это прекрасным. Он не сознавал, как нуждался в прикосновениях, как одинок был на протяжении четверти века, словно укутанный в невидимый кокон. Руна инстинктивно стремились к физическому контакту, выражая этим свою нежность. Подобно Энн, думал он, но в еще большей степени.

Одной рукой Эмилио откинул со лба волосы и опустил взгляд на Аскаму, чуть сдвинувшись в плетеном шезлонге, который спроектировал для него Джордж. Работая по эскизу Джорджа, Манужаи изготовила кресло, прибавив кое-что от себя, – ее изумительные пальцы вплели в тростниковую вязь сложные узоры. Манужаи часто присоединялась к нему, Софии и Аскаме, когда они удалялись в хампий. Эмилио нравился низкий хрипловатый голос рунао. Похож на голос Софии, подумалось ему сейчас, но необычный среди соплеменников Манужаи. Еще Эмилио нравилась мелодичность языка руна. Его ритм и звучание напоминали ему португальский, мягкий и лиричный. Работать над ним было удовольствием, он был полон структурных сюрпризов и концептуальных находок…

София фыркнула, и Эмилио знал, что угадал причину. Она откинулась в кресле и зловеще уставилась на него.

– Леджанонта баналджа, – прочитала она. – Тингуента синоа да. Оба пространственные.

– Отметьте, если вам нетрудно, – с серьезным лицом и сияющими глазами сказал Эмилио Сандос, – впечатляющее отсутствие самодовольства, с которым я приветствую ваши новости.

София Мендес мило улыбнулась человеку, которого почти согласилась называть коллегой и другом.

– Наешьтесь дерьма, – сказала она, – и умрите.

– Доктор Эдвардс дурно влияет на вас, – с чопорным неодобрением заметил Эмилио, а затем, не меняя тона, продолжил: – Что до дерьма, раз вы его помянули, то оно, безусловно, подходит под общие правила разделения склонений на пространственные и невизуальные; но вот как насчет пуканья? Следует ли склонять пуканье, как невизиуальное, или рунао относит такой запах к категории, которая предполагает существование чего-то твердого? Ваше легкомыслие неуместно, Мендес. Это серьезный лингвистический вопрос. Мы можем написать на эту тему еще одну статью, уверяю вас. София вытирала слезы.

– И где опубликуем? В «Межпланетном журнале» или в «Кишечных газах и неприличных звуках»?

– Погодите! Это другая категория. Звук. Легкий. Невизуальный. Должен быть. А может, нет. Попробуйте енроа.

– Ну конечно! Я ухожу. С меня довольно, – объявила София. – Слишком жарко, а теперь еще и слишком глупо.

– По крайней мере, не самодовольно, – заметил он. Разбуженная смехом Аскама зевнула и, выгнув шею, посмотрела на Эмилио:

– Сипадж, Мило. Что такое «самодовольно»?

– Давай поглядим, – весело предложила София, делая вид, что заглядывает в словарь, и нарочно говоря непонятно для Аскамы. – Вот, пожалуйста! «Самодовольный». Тут говорится: «Сандос запятая Эмилио; смотри также „несносный“».

Проигнорировав слова Софии, Эмилио ответил Аскаме с непоколебимой уверенностью:

– Это термин для выражения нежности.

Собрав игрушки Аскамы и компьютерные блокноты, они отправились обратно к скальным жилищам, освещаемым косыми лучами, – одно солнце уже село, второе быстро опускалось, и лишь третье, намного более тусклое, солнце находилось в небе сравнительно высоко. Несмотря на жару этих дней, Джимми Квинн полагал, что погода может скоро измениться. Проливные дожди ослабли, а жара в последнее время сделалась суше и уже не так выматывала. На сей счет руна мало что сообщали. Погода просто существовала, и комментировать ее не имело смысла – если не считать гроз, наводивших на них ужас и вызывавших множество разговоров.