Спасти князя

(Двое конных, не шевелясь в седле, наблюдают древний обряд братания братания их нынешнего спутника с тем, кто лишил жизни спутника прежнего. Кочевник он был, этот прежний, почти дикарь, сам в прошлом многократный убийца - как же кочевнику без этого и повел он себя глупо даже по меркам объективности, больно уж не вовремя гордость взыграла... Но - доверился им, сопровождал, своим присутствием охраняя от собственных же единоплеменников. Разговаривал, шутил и смеялся, пел заунывные песни. Делил с ними сушенное мясо из одного подсумка и воду из одного бурдюка. А теперь лежит поперек лошадиной спины, завернутый в рогожу и из этого свертка все каплет и каплет не загустевая, темная кровь, такая же, как заполнила кубок)

Пускай скует воедино цепь, Пусть нас скует воедино цепь, Цепь из шума кошачьих шагов, Цепь из зренья червей земляных, Цепь из отзвука крика рыб. И из скорости роста скал; И будут звенья ее крепки - Крепче, чем посвист совиных крыл Прочней, чем женская борода...

Один из произносивших слова древнего обета знал их, другой - нет. Сперва он просто повторял за своим будущим побратимом, но сейчас... Сейчас они словно сравнялись, говорили в один голос - - одним горлом, одними губами. Так, как пили недавно кисло-соленое... И действительно - положен предел для прочности любой вещи из существующих. Единственное, что не имеет такого предела - это вещи несуществующие... Неразрывны будут узы, сплетенные из таких нитей.

* * *

Теперь мы стали братьями, чужеземец - сказал варяг. - Не чужеземец, а брат мой. Асклинд - так буду звать теперь я тебя, когда рядом не будет посторонних ушей... И замер выжидающе. Намек был ясен - братание включает и обмен именами для смешавших кровь. Вот оно что - а ведь ему даже неизвестно... Случая как-то не представилось. - Ты знаешь мое имя, Асклинд Кривоустый, мое - прошлое и свое - нынешнее. Я - тот, кому ты должен был бы вручить княжье послание, что висит у тебя на груди в расшитом бисером мешочке. Теперь этот долг с тебя снят. Варяг, которого еще минуту назад звали Асклиндом, бережно вытер испещренное знаками лезвие, вложил его в ножны. - Ты - странный человек, брат мой и тебе открыто многое. Я не спрашиваю, откуда тебе ведомо про мешочек: ведь даже мой другой брат - тот, что дал это послание - не видел, куда я его прячу. Но об одном я тебя все-же спрошу. Почему ты назвал меня Кривоустым? Степь звенела ковыльными стеблями, перекликалась птичьим криком - высоко в небе галочья стая рисовала замысловатый узор чернью по лазури. - Это моя ошибка, брат мой Хушим. Я знаю, твое прозвище... - Нет. Может, ты и сам думаешь, что просто ошибся - даже наверняка думаешь так, ибо братьям не лгут. Но сейчас Норна Скульд, в чьих руках будущее, говорит твоими устами. Прощай. - Прощай, брат... Уже поднявшись на холм, Андрей оглянулся в последний раз. Асклинд Прекраснолицый все еще не сел на коня - будто каменная глыба на скифском кургане, он одиноко высился в степи. Стоял и задумчиво рассматривал снятый с головы норманский шлем... - Возьмите пластырь, Андрей Григоревич - кровь течет еще... - Не надо. У него - нет пластыря.

ГЛАВА IV

- Несведущие считают суфиев постигнувшими

истину. Всех нас, носящих серый плащ дервиша, они

готовы назвать суфиями и в этом нет беды. Но если

кто-нибудь скажет любому из вас: "Ты - суфий", и

вы поверите в это - отвернитесь от него, от

сказавшего, ибо он лжец.

Сказав это, Ибн Салах усмехнулся, да и те, кто

его слушал, не сдержали улыбок.

- А сам ты, Мудрейший? А мы, твои ученики?

поднялся один из них, из слушателей.

- Сам я не называю себя суфием, да и Мудрейшим

не называю,- Ибн Салах смотрел на него уже без

всякой улыбки.- А вас я не называю своими

учениками. Вы - ученики моих слов и своих мыслей,

которые будут вызваны к жизни этими словами.

И добавил чуть слышно:

- У меня совсем немного учеников...

Но смысл этой фразы ускользнул от слушавших.

Степь, степь - насколько хватает глаз. Если не поднимать глаза слишком высоко. Тогда дробно и часто, словно пеннные гребни волн, колышутся верхушки высокотравья, способные укрыть коня вместе со всадником, а ниже и с иной частотой ветер качает слитное тело травы, подобное самой волне. Дремучие травы, какими они были и сто и сто тысяч лет тому, травы-лес, тайга, джунгли, травы - мир для мелких земных тварей. Бесконечная жизнь кипит, колобродит в них, не прикращаясь ни на миг. Древняя и дикая, она родилась раньше, чем пришел человек, и не заметит его ухода, она меряет свои шаги иным отрезком Времени. И те двое, что идут сейчас сквозь ковыль, могут иметь на своих плечах и плащи из безоньих шкур, и запыленные кольчуги, могут иметь и силикалевую ткань. Раннее утро, поэтому идущие стряхивают росу с травяных стеблей. Они действительно затянуты в силикаль спортивных костюмов. В руках у первого складная тренога с белым кругом мишени (черный лик нарисован в центре странный и страшный, непонятно, человеческий ли?). А второй... Да, второй несет предмет, скорее подходящий эпохе бизоньих шкур и кольчуг. Степь, степь - насколько хватает глаз. Если не поднимать глаза слишком высоко. Но подняв, сразу увидишь вдали гигантскую, до стратосферного уровня, ажурную конструкцию энерголинии, похожую на колонну клубящегося пара, еще какие-то высотные сооружения, еще...

* * *

С такого расстояния мишень казалась совсем крошечной, а рисунок на ней был и вовсе неразличим. Так, черная клякса какая-то. - Сколько до нее? - спросил тот из двоих, что повыше. Его напарник прищурился, отчего глаза его стали еще более узкими. - Метров 200 будет, однако. Это, однако, втрое меньше, чем могло быть, но раза в четыре больше, чем тебе на деле прийдется. - Однако! - Что? - "Однако". Ты забыл добавить, сибиряк. Низенький чуть смущенно улыбнулся. Он, конечно, ерничал, имитируя "северный" говорок, что сошел на нет задолго до его рождения - и еще не возник к тому моменту Обьективности, когда он работал в анадырском устье. Просто ему хотелось хоть немного растормошить своего спутника, потому что в глазах у того будто застыла тяжелая неподвижная ртуть. И это, кажется, ему удалось. Или нет ? Он осторожно глянул на высокого и понял, что - нет. - Чего косишься ? - спросил высокий. Он вроде бы глядел на мишень, но этот взгляд не остался для него незамеченным. - Однако, иначе смотреть не умею. Моя - чукча! - второй оттянул уголок века почти к самому виску, увеличивая и без того немалую раскосину. Тут уж его собеседник действительно не выдержал, рассмеялся: - Ох, Эни, добрая твоя душа... Скажи, ты по своей инициативе меня от мыслей паршивых отвлекаешь - или поручили тебе? - Ты считаешь, что одно противоречит другому, Ондре? - эти слова низенький произнес очень тихо. "Эни" - это была еще студенческая кличка, имя-заменитель, производное от Эннече (также, как "Ондре" - от Андрей), усеченно-архаично-стилизованное историки же все-таки. Им тогда все это казалось очень мудрым и многозначительным. Впрочем, другие юные историки обычно пользовались заменителями, вытесанными из фамилии Андрея (уж больно она для этого подходила!), но Эннече - не мог. Все-таки он северянин был подлинный, во всяком случае по предкам и на все, связанное с волками, у него была своя реакция: темная, необьяснимая, засевшая разве что не в генах. Парно сверкающие точки в мерцании зимней ночи... шорох коротких когтей о настовую корку... - ... Нет, не считаю. Значит, и поручили, и сам решил. Только, видишь ли, все это ни к чему. Я полностью согласен с тем, что предложенный вариант, не будучи идеальным - оптимален. Согласен я и с тем, что выполнять его лучше, честнее именно мне. И я - выполню, черт побери его совсем! Но дело это гнусное. Ты-то хоть это понимаешь - или для тебя это как новая тема для статьи? "Изъятие по нестандартной методике..." - Ну, зачем ты так... Я ведь тоже ему не посторонний... - Да, конечно. Институтское братство... Альма Матер, Матерь ее... Мачеха, своих детей пожирающая! Сколько из нашего выпуска похоронили - троих? Вот и считай - почти десять процентов, таких прфессий вообще нет, гладиаторы мы, понимаешь?! А оставшиеся такого нанюхались, что впору этим троим завидовать. За себя уж точно ручаюсь,говоривший вдруг с каким-то всхлипом вцепился себе в волосы; казалось, еще секунда - и заплачет. - Слушай, если ты с таким настроением отправляешься, скоро мы будем завидовать четверым. Как минимум! - голос Эннече был холоден, словно зимний воздух, когда, сорвав одежду, пляшет вокруг костра в искуссно разыгранном шаманском экстазе - а у костра лежит больной под медвежьей шкурой, рядом же недобро застыла толпа его единородцев - клубами вырывается из их ртов морозный пар, закаменели пальцы переднего на оружейном древке и нет у тебя полной уверенности, что Реальный транквилизатор подействует. - В жизни не думал, что прийдется наставлять Наставника. Ну-ка, не разочаровывай меня, Ондре! Он уже говорил не как помощник - а ведь он был именно помощником в их паре. И в данном конкретном случае ему лишь надлежало обеспечить психологический комфорт при подготовке к Рейду. Да и вообще, хотя были они одногодки, друзья и сокурсники, хотя даже тень подчиненности отсутствовала в их отношениях - всегда Эннече относился к Андрею как учителю, как к Учителю даже. Или как к Наставнику... И никого они из своего выпуска не хоронили, даже тех троих. Не до похорон было, их и вовсе никто из Реальности мертвыми не видел. Сарбазан, амплуа "Торговец" (его студенческое имя-заменитель было "Седой" из-за белой пряди на виске). Витас, амплуа "Лекарь" и Ольга, амплуа "Сивилла". Прервалась связь - и все. Недавно в этом списке еще одно имя было... Впрочем, официально оно еще не выведено из списка. ...Наставник уже был прежним, уже смотрел по-прежнему. Да, Наставник теперь его хотелось назвать именно так. - Спасибо, Эни. Ты отлично выполнил роль Утешителя, еще лучше - роль Прерывателя Истерик. Давай вернемся к сценарию. Он поклонился, поднял с земли лук, положил хвостовик стрелы на тетиву ("А головка какая ? Ага, гексаэр..."), поднял оружие до уровня лица ("Ох, трудно мне поверить в гипнопедию - я-то сам всю жизнь по-другому знания давал... Не бойся, это я так шучу") - все это медленно, медленно, а потом и вовсе остановился, не выстрелив. - Ну, что там еще ? (как море, колыхались стебли под ветром и было похоже, что белый круг мишени тоже колышется на них, смещаясь, то вверх, то вниз). - Смотри,- Наставник показал глазами. Очертания мишени изменились. Птица? Да, небольшая пичуга сидит на ее узком ребре, покачивается и взмахивает крыльями, ловя равновесие. - Попадешь? - негромко спросил Эннече. - Сдурел, Эни? Я по птичкам не... - А у нас их ели - Эннече сделал вид, будто не заметил осечки,- Даже таких маленьких. Ну, что ты хочешь - в голодное время любой кусок мяса в цене, а голод там гость не из редких. Наставник скрипнул зубами. Эннече даже не увидел, как он натянул лук - и стрела пошла над вершинами трав, пробором раздувая их надвое. Пичуга, должно быть, заполошно щебетнула, когда хлесткий удар сотряс опору под ней - сорвалась и растаяла в небе комочком ужаса. ...Последние шаги Эннече пробежал, поэтому оказался возле мишени первым. - Ого! Насквозь! Вот это да! - он двумя руками поднял пластиковый круг с черным ликом на нем. - Ты, паря, белку в глаз бить можешь, однако! Сказал - и сам осекся на этот раз. - В глаз...- повторил Наставник. - Да, в глаз. Желательно в правый, хотя - как сможешь - теперь Эннече говорил подчеркнуто деловым тоном, напрочь исключая все эмоции. Наставник с усилием выдернул стрелу, посмотрел на окривевший рисованный лик. Зачем-то глянул на просвет в шестиугольную дырочку (колышется волна-трава, но вдруг - проступило что-то смутное - мерещится или?..) Нет, не мерещилось. Когда он шагнул туда, раздвигая ковыльную стену, Эннече сделал какое-то движение - то ли его задержать, то ли себя по лбу хлопнуть в досаде. Опомнившись, пошел вслед за ним. Невысокий бугор, свежеобложенный дерном - даже символическая ограда не разделяет его со степью. Над бугром, прямо в воздухе - человеческая фигура, призрачная, полупрозрачная. Таким и должен быть стационарный стереомираж. Человек, которому принадлежит эта фигура, пеший, но судя по развороту, по неуловимо остановленному движению - кажется, вот-вот, гикнув, взлетит на лошадь, которой нет. Где-то лет тридцать ему. Искривленные голени всадника, корпус ссутулен, лицо - ни интеллекта особого, ни яркости чувств, заурядные черты. Лишь глаза навек остановили будто бы горькую усмешку. Движимые ветром травянные стебли проходят сквозь него, не встречая сопротивления. Нечему их останавливать в теле миража. - Это - он? - Это - он. - Так вот ты какой... Двое из плоти и крови долго смотрели на третьего, призрачного. Потом одновременно повернулись, пошли прочь переговариваясь: - А почему здесь? - Почему бы и не здесь, раз уж в Реальность захватили. Все-таки степь, чистое поле... - Я имею в виду - мишень почему здесь установил, чуть не на могиле? Меня зачем сюда привел? Очередной психотест, элемент подготовки, да?! - Потому что забыл.- Эннече уже откровенно постучал себя по лбу.- Потому что дурак. А дурак- я из-за забывчивости моей, а ты - из-за этого предположения дикарского. Так что мы друг друга стоим! - Забыл... А я ведь тоже забыл о нем, жизнь за меня отдавшем. И вижу-то его впервые - тогда уже тканью обернули, а раскрыть, посмотреть, я не захотел. Да там ничего от лица и не осталось, наверно... - Не так мрачно - он тоже был из "обреченных", тоже тебя не видел жизнь за тебя сознательно отнюдь не отдавал. А в том, что пришлось ему умереть сам виноват! - Нет, это мы виноваты...- Наставник смотрел не на собеседника, а прямо перед собой и говорил тоже скорее с самим собой, продолжая давний спор. - Мы... Перед ним виновны и перед нами, неизвестно, перед кем тяжелей вина. Эннече поморщился. Да, это действительно был давний спор, давний и беспредметный. - Слушай, прекрати... Я ведь не забыл твои пятилетней давности диспут с этими стартерами по поводу "мы - не - должны - подвергать - испытанию наш - гумманизм - даже - примерами - из - далекого - прошлого". Ты их тогда хорошо отбрил, я твои доводы до сих пор помню. Повторить? - Не надо. - Наставник странновато улыбнулся. - Я еще не готов спорить сам с собой...Доводы мои, безусловно, неопровержимы - я их хорошо в свое время обдумал. - Ну, так какого же ты черта?! Думаешь, тебе сейчас тяжелее всех? (И снова Эннече осекся, потому что - и в самом деле ведь тяжелее. И сейчас, и прежде. Не случайно ведь очень не многие осмеливаются взвалить на себя ношу Наставников). Ответа не последовало. Остаток пути они прошли молча. Солнце уже поднялось высоко и по дороге до флаера их комбинезоны успели обсохнуть от росы.