Лестничная площадка

— Мисс Инга, — заговорил профессор. Он слишком часто употреблял мое имя, которое я никогда не любила. — Где вы сейчас? То есть, я имел в виду, я хотел спросить, чем вы занимаетесь?

— Работаю в супермаркете, — ответила я. — Продавщицей.

Сообщая этот факт, я почему-то всегда вздергиваю подбородок и сверху вниз оглядываю собеседника — попробуй-ка усомниться, что работа продавщицы супермаркета высокоинтеллектуальна, респектабельна и престижна. Это происходит абсолютно помимо меня, честное слово.

Мне показалось, что профессор как-то внутренне съежился и еще сильнее сфокусировал на мне взгляд — если так вообще бывает. Протер очки, снова надел их, отпил большой глоток чаю и только потом спросил:

— А университет? Почему вы оставили университет, мисс Инга?

Я улыбнулась и пожала плечами — а что, вопрос как вопрос, никаких ассоциаций и воспоминаний он у меня не вызывает. Тысячи девушек бросают университеты и повыше рангом, чем наш захудалый Сент-Клэр, никаких особенных причин для этого не нужно.

— Так, поняла, что ученой дамы из меня не выйдет, — сказала я и добавила экспромтом не слишком добрую остроту. — Поняла, когда попыталась прочитать вашу книгу, профессор.

— Какую?

Он спросил совершенно серьезно, даже с испугом, он чуть ли не давал себе клятву никогда больше не писать книг, настолько фатально влияющих судьбы юных девушек, — и мне стало стыдно, тем более что шутка действительно вышла так себе. Яуже решила извиниться перед ним, как вдруг раздался резкий щелчок.

Мои руки нельзя оставлять без присмотра — особенно когда я с милой улыбкой отвечаю на вопросы, от которых неплохо бы закричать.

Мои руки непроизвольно щелкнули рубильник на маленьком квадратном пульте.

Профессор стремительно рванулся вперед и намертво вцепился в мое запястье — так не хватают за руку преступника, так пытаются удержать падающего в пропасть. Я судорожно вернула рубильник в начальную позицию — может, не стоило, я же ничего не знала о действии этого прибора. Стрелка, упавшая было к нулю, прыгнула к самому концу полукруглой шкалы, потом подскочила до середины и заметалась из стороны в сторону, постепенно уменьшая амплитуду колебания. Почему-то с большим трудом я оторвала взгляд от этой стрелки и перевела его на лицо профессора.

Белое, с мертвым оттенком пепла. Каменно-искаженное, на моих глазах оно начало медленно оживать. Он прикрыл глаза — так, словно уронил на землю огромную тяжесть. Его губы шевельнулись совершенно беззвучно, но очень выразительно, я все поняла: «Здесь, со мной…»

Я встала, потирая до сих пор словно стиснутое браслетом запястье. Почему-то комната перестала быть защищенной и уютной.

— Профессор, я посмотрю, может быть, моя подруга вернулась. Уже поздно, и мне не хотелось бы..

— Инга!!!

Он вскочил и чуть было снова не схватил меня — в незаконченном движении его рука упала вниз.

— Мисс Инга, я прошу вас, останьтесь. У меня есть совершенно свободная комната, вам будет удобно, уже действительно очень поздно, я вас прошу…

Я б не очень удивилась, если бы он встал на колени — этот умоляющий голос, исходящий от старика, от ученого, профессора… Дико, нелепо, так жалко и в то же время жутковато…

— Я не хотела бы вас стеснять, я только выйду да лестничную площадку, и если… Большое спасибо за чай, профессор.

Я поспешно прошла в прихожую, сняла с вешалки свое пальто, но надевать не стала, просто перекинула через руку. Хоть бы Марта действительно дернулась…

Около дверей я остановилась — не открывать же чужой замок — и посмотрела на профессора. Я успеа уловить кусочек движения его губ, замершего, не превратившись в слова. С мертво-бесстрастным, будто у какого-то древнего стража, лицом профессор роднял руку и щелкнул замком. Дверь открылась. Дверь открылась, и я шагнула вперед, и я замерла, и я метнулась назад — потому что там, на лестничной площадке…

Потому что одновременно отворилась еще одна дверь — а он был босиком, и в руке у него было ведpo, и он не сразу поднял голову, лишь через четверть секунды — и четверть секунды только я смотрела на него: подбородок, губы, ресницы… глаза! Егo глаза черкнули о мои — даже не взгляд, одна искра, и все. Его больше не было на лестничной площадке, а может, это меня уже не было там, я же метнулась обратно, я упала в ложно-спасительное тепло прихожей, мягкой, защищенной, закрытой. И профессор шагнул мне навстречу, а потом я уже не делала ничего — это он обнял меня за плечи, отвел в комнату с лампой, креслом и непроницаемыми занавесками, поднес к моим губам чашку горячего чаю. Я обожглась — и заговорила.

О том, как шел дождь, а если бы не шел, — мы бы Не встретились, и если бы я с утра дозвонилась до подруги, и если бы не отменили мой любимый фильм, и если бы не кончился сахар… И как потом я просыпалась под утро, вскрикивая в отзвуке кошмара: чего-то из этого не произошло, порвалась хрупкая цепочка случайностей, мы не встретились… не встретились! — но он спал рядом, такой настоящий, мой. И его ресницы, золотистые полумесяцы — когда я долго смотрела на них, они вздрагивали изнутри, и я стремительно, молнией отводила глаза… И как… нет, нет, это все не то, не было никаких идиллических картинок и нет смысла их рисовать, — просто, когда он опаздывал на десять минут, я была уверена, что он умер, погиб, случилось что-то непоправимое, страшное… А потом настала осень, и на улице на его щеках выступали красные пятна, и он уже не был моим, и я это знала, — и все делала неправильно, все равно вела себя так, словно он меня любит… И как он наконец ушел, а все остальное осталось на своих местах, и в том числе я, такая гордая и спокойная, я даже радовалась своей олимпийской выдержке… А на следующий день пошла в магазин, как ходят все люди, — только я не могла найти дорогу домой, накручивая сумасшедшие круги по знакомым улицам, и на ногах у меня были домашние тапочки, а сумку с покупками я оставила под прилавком… И вот тут мне стало страшно, как никогда в жизни, и надо было бежать, я четко осознала это, бежать, ни в коем случае не оглядываясь назад. И как, собрав всю себя в маленький, до боли стиснутый кулачок, я в тот же день сняла квартиру на другом конце города, а через неделю, выиграв конкурс, устроилась продавщицей в супермаркет — мне везло, фантастически везло во всем, что ни сном ни духом не было связано с моей прошлой жизнью. И как все действительно наладилось, и наступила весна, и я, к восторгу новых подружек, завела себе мужчину. Спортсмена, не хуже и не лучше, чем все прежние. Я встречалась с ним по субботам, потом мы жили жить вместе, и со стороны все это выглядело совсем как настоящее, а я уже привыкла смотреть да собственную жизнь со стороны… И как сегодня все-таки ушла от него, и вот уже не помню его лица,зачем, черт возьми, мне его лицо, зачем мне вообще чьи-то лица, если только что на лестничной йдощадке…

Что мне теперь делать? Он ничего не сказал, но он же видел меня, видел! — почему он ничего не сказал?! Прошу вас, посоветуйте мне, вот если бы то были вы, а женщина, которую… но он же не любит меня, значит, ему все равно, так почему же?.. И что мне теперь делать?!

Я вскочила с кресла — резко, как отпущенная йружина, — и услышала тонкую, запредельную, надвигающуюся музыку, в такт которой перед глазами закружились металлические червячки, а лампа совсем не давала света… Вокруг оказалось очень много людей — наверное, оркестр, — музыка оглушительно била по барабанным перепонкам…

…Я лежала на полу, изогнувшись между креслом и столиком, в висках пересыпался песок, а перед глазами медленно расходилась мгла — конечно, хлопнулась в обморок, со мной бывает. Попыталась подняться на локте, но прямо надо мной нависло лицо профессора, искаженное какой-то странной гримасой, с таким выражением не откачивают потерявших сознание, а скорее… Моя блузка была расстегнута, и прямо на груди лежали его сухие, как наждак, холодные руки.

И вдруг я вспомнила. Сент-Клэр, буфет, апельсиновый сок — и ненормальный старикашка, с пошлой ухмылочкой заплативший за меня деньги, которые было бесполезно пытаться вернуть. Конечно же, это он, то и дело попадавшийся мне на университетской лестнице, косясь на меня своими слезящимися развратными глазами. Профессор. Ричард Странтон.