Лётчик и девушка

– Да почем же я знаю, лейтенант? – усмехался Динг. – О них и на Титане мало знают. Всё больше слухи да разные… дамские впечатления. Но если ты ищешь звёздных, твоя цель – Синлап. Я не буду спрашивать, на что они тебе сдались… Давай выпьем за мир.

Выпивка у Динга водилась отличная.

…Воспоминания наводили тоску. Стиснув зубы, лётчик сделал глубокий вдох и длинный выдох. «Эфир может служить заменителем кислорода… – повторял он про себя, – может служить заменителем кислорода… может служить…» Во время войны были случаи, когда пилоты гибли так, самым нелепым образом. Усталость, недосып, тошнота, невозможность дышать этим проклятым эрзацем, рвотным средством, и вот человек перестаёт понимать, что происходит, погружается в полусон-полуобморок, а за тем следует остановка дыхательных движений… И неповреждённый самолёт приносит на базу мёртвое тело без единой царапины.

«Элис, – думал лётчик, – я лечу к неподвижным звёздам… Элис, я не хочу прилететь мёртвым, Элис».

– Смотри! – сказал вдруг триплан.

Лётчик повалился на ремнях к стеклу кокпита. Глянул вниз.

Прямо под ними облако стремительно светлело. Меж двух исполинских клубящихся гор опадала расселина – ни дать ни взять кто-то разрезал пышный белоснежный торт. На дне облачного ущелья темнела прогалина.

– Там поверхность, – уверенно сказал Элис, – это не нижний слой облаков, точно поверхность, я-то знаю. Парень, нам выпал шанс. Если я упаду в пике носом вниз, то сумею пройти.

– Элис, – пробормотал лётчик почти удивлённо, – ты…

– Ну давай уже! – нетерпеливо воскликнул самолёт. – Жми!

Под облаком Элиса бросило в штопор.

Лётчик в это время уже терял сознание и не смог бы ответить, где и в чём он ошибся. Его бил озноб, голова кружилась, в глазах темнело. Кишки выворачивались наизнанку. Триплан в стремительном пикировании закладывался на собственную прочность, а не на прочность пилота, и его можно было понять – замученный пилот оклемается в кислородной атмосфере, а разбитому самолёту не поможет уже ничто. Гибель Элиса для лётчика означала и собственную неминуемую гибель: даже если он смог бы выпрыгнуть с парашютом, выжить в джунглях ему вряд ли бы удалось.

Выбравшись, оба они молчали и не пеняли друг другу.

Лётчик сам не понимал, как им удалось справиться. Так туго ему не приходилось даже в бою. Элис вышел из штопора в нескольких метрах над поверхностью – не над землёй, а над бескрайним лиственным морем сомкнувшихся крон дождевого леса. Зелёные вершины холмов уже высились со всех четырёх сторон.

Сыпал мелкий дождь.

Им повезло, в самом деле безмерно повезло. Грозы шли стороной. Слабый ветерок не закрутил бы в смерч даже пыли. Подняв взгляд, лётчик обнаружил, что прогалина в облаках совершенно исчезла. В ровном сером свечении небосвода не угадывалось ни намёка на неё. Впору было решить, что её открывала и закрыла некая разумная воля.

Лётчик подумал о другом: облачная система стояла слишком высоко для своей непомерной массивности. На Земле основание такой тучи находилось бы в полукилометре над поверхностью, а здесь отстояло от неё на добрый десяток километров. Сверху он замечал, что наковальня облака достигает эфиропаузы и даже вторгается в неё. «Удивительный феномен, – сказал он себе, направляя Элиса вверх, в царство мороси над холмами. – Метеорологический курьёз. Загадка…»

Он закрыл глаза, вслепую отпер кокпит и сдвинул стеклянную крышу на два пальца. Ворвался ветер, холодный и влажный, полный живительного дыхания джунглей. В воздух изрядно было домешано эфира: горький свежий аромат деревьев Адири окрасился его опротивевшим пресным запахом. Но после эфиросферы это был воздух рая.

Лётчик отдышался и полез за картами.

Элис уверенно держал угол кабрирования, и угол обзора рос. Лётчик настраивал бинокль, сверялся с картами и показаниями приборов и напряжённо всматривался в горизонты, задёрнутые пологами дождя. Судя по всему, точка входа оказалась малоудачная. Западный край Адири. До чёртова Синлапа несколько часов пути по стране бурь. «Слишком опасно, – думал лётчик, торопливо перелистывая страницы офицерского атласа, – нас обоих здорово потрепало. Можем не дойти. Должны же здесь быть другие города! Хотя бы посёлки. Добраться на колёсах будет куда проще…»

– Смотри! – крикнул вдруг Элис, – город!

Триплан сам повернул налево и заложил вираж, спускаясь по огромной полуокружности. Лётчик едва успел взяться за штурвал.

Они поднялись высоко. Отсюда джунгли Титана, омрачённые тенью гигантской тучи, походили на тёмный океан. Стройной чередой шли волны холмов. Листва на их гребнях тревожилась, и по океану пробегали длинные косые полосы глянцевого мерцания.

– Город! – радовался Элис, – город нашли! Я полосу вижу! А-э-ро-дром! Парень, пошли вниз! Пошли вниз, я тебя прошу! У меня сейчас винт отвалится. У меня элероны заклинило. У меня все стрингеры болят. Парень, ну пожалуйста!

Лётчик усмехнулся. Элис, конечно, преувеличивал: получив серьёзные поломки, он бы орал как резаный и уж точно не ходил бы виражами.

Но им действительно пора было вниз.

Теперь и лётчик различал вдалеке вырубки, рассёкшие море лесов, а ещё проспекты и здания – прямые линии и прямые углы, бесспорные следы приложения человеческих рук.

Элис весело мчался к безымянному городу. Лётчик предоставил триплану полную свободу. Сам он тем временем безуспешно пытался найти город на карте и всё больше сомневался, что правильно определил местоположение точки входа. Возможно, они находились гораздо южней, чем он счёл ранее.

Дождь усиливался, превращался в ливень. Элис заявил, что намок и хочет в ангар. Лётчик небрежно ответил, что только от Элиса зависит, как скоро он там окажется – и мощное ускорение вдавило его в спинку кресла. Лётчик расхохотался. В кабине воняло эфиром и рвотными массами, он страшно устал, был неимоверно грязен, но всё равно находился в превосходном расположении духа. Близился конец пути – и этого, малого пути, и пути большого. С Титана лётчик намеревался стартовать к неподвижным звёздам.

Он представил, как техники безымянного аэродрома станут изумляться его безумию, и засмеялся снова.

В конце концов город на карте он всё же нашёл.

Город назывался Ган.

…Лётная полоса местного аэродрома оказалась настолько же хуже раннайской, насколько Северный Раннай уступал великолепному Торнасуку. В сущности, это была уже и не полоса. Даже на сжатое поле возле венерианского хутора садиться было удобней. Покрытие полосы разбивали широкие трещины, она утопала в грязи и терялась в траве. Здания далёких терминалов смотрели слепо и казались совершенно безлюдными.

Лётчик выругался. Напрашивалась мысль, что аэропорт заброшен. Предстояло пешком добираться до Гана, по распутице и под проливным дождём, а прежде того найти сухое место для Элиса и для себя, потому что перед таким марш-броском нужно было отдохнуть хоть немного. Сильней всего удручало отсутствие горячей воды.

И в тот момент, когда лётчик подумал о бане, Элис подвернул колесо шасси. Очередная колдобина оказалась слишком широкой. Триплан развернуло на сто восемьдесят градусов и отнесло в сторону, в глубокую яму. Послышался жуткий треск, похожий на треск костей.

Лётчик похолодел.

Он висел на привязных ремнях. Перед носом, в серой мгле дождя жалко махал элисов винт. Самолёт косо стоял в яме на краю полосы и молчал.

– Элис… – неуверенно окликнул лётчик. Сердце грохотало от ужаса. – Элис!

Корпус триплана заскрипел, разразился диким скрежетом и застонал навзрыд.

– Элис, что с тобой? – Лётчик стал торопливо отвязываться. – Элис, скажи что-нибудь!

Ответом был ещё один мучительный стон – и молчание.

Лётчик выскочил из кокпита, обежал яму по краю, прижал ладони к ещё тёплой алюминиевой обшивке на носу.

– Элис, очнись! Элис!

Самолёт тяжело покачнулся. Двигатель его затих, медленно стал замирать винт. Почти спокойно триплан произнёс: