Доминирующая раса

Её бы тоже приговорили к эвтаназии, но сепаратисты захватывали не просто школу, а ту, в которой учились дети высших чиновников Земли-2. Лимар получила выговор.

А потом я рассказала ему о Даниэле и её семье. У Даниэлы муж Мэтт и двое детей, Николь и Дэнни, но когда в детском саду маленькую Николь спросили, как зовут её папу, она ответила: «Рекс». Угадайте, местер Хейнрри, кого звали Рексом?

Мэтт раз и навсегда заявил Рексу, что не желает иметь с ним ничего общего, и здорово на этом выгадал. Он время от времени давал своим детям деньги, требуя от них взамен тишины и успехов в учёбе. Но когда Дэнни избили в школе, драться его научил Рекс. Даниэла чуть с ума не сошла, когда поняла, что её чада, пяти и семи лет, прыгают, лазают и плавают как нукты, а драться лезут с совершенно нечеловеческим и очень знакомым воплем.

Единственный раз в жизни Рекс впал в настоящую панику, когда Даниэла застряла на кухне с пирогом, а её малыши тем временем радостно полезли тормошить хвостатого. Эмоции бедняги тогда были оформлены чётче некуда — детёныши дёргали его за хвост и это ещё ничего, дёрнуть больно они просто не могли, но они лезли ему в рот и вытаскивали наружу язык! Это было ужасно, потому что от такого обращения у Рекса могли непроизвольно щёлкнуть челюсти. Скрыться от мелких людей не удавалось, а пугать их ему было стыдно.

Вот Даниэла-то и говорила, что будь Рекс человеком, она бы вышла за него замуж.

Местер Хейнрри покивал. Не знаю, какой вывод он сделал. Уже попрощавшись и осчастливив меня обещанием зайти ещё, он, словно вспомнив о чём-то, спросил:

— Извините, а что у вас с лицом?

— Атрофия мимических мышц. Это врождённое.

Док остановился, держа ладонь на ручке двери, моргнул и мотнул головой. Ужаснулся, что ли? Или ожидал другого ответа?

Было что-то около полудня, я проснулась не больше четырёх часов назад, но снова вытянулась на узкой койке и закрыла глаза. Док задаёт дурацкие вопросы, я несу в ответ какую-то чушь, а Экмен просто ждёт. Ждёт, когда у Аджи начнётся метаморфоза. Может, мне жить осталось ещё месяца три. Самка, да ещё в двойном стрессе от потери оператора и потери привычного пола… Нукты не так безмозглы, чтобы легко переносить последнее. Только слишком мощное природное вооружение помешало им стать разумной расой. На родной планете они вырастают до двадцати метров, самки до тридцати. У них нет естественных врагов. Все животные крупнее их — травоядные и служат им добычей. Фактически, нукты занимают в пирамиде биосферы положение, которое на Земле в мезозой занимали тираннозавры. Или велоцерапторы, не помню…

Сбежать отсюда я не могу. Слишком много совпало невозможностей — от засова на двери до чужой планеты за стенами базы. Да и как я сбегу без Аджи?

Янина Хенце умерла быстро и безболезненно… Мне это всё только кажется в последний миг перед угасанием сознания, в вене у меня игла, сейчас я засну — и не проснусь.

Я шла по узкой тропинке в джунглях. Лианы тянулись отовсюду, касались моих плеч и цеплялись за меня, как щупальца. Было ужасно жарко и очень сыро. Хорошо, что меня предупредили, и я надела закрытый купальник и шорты. И правда, самая удобная одежда.

Я подняла голову и посмотрела наверх. Там не было голубизны, только смутный свет между кронами.

Джунгли шуршали, пищали и хрустели ветками, но ни одного тёмного вытянутого силуэта, даже мельком, я не заметила. Думаю, они надо мной смеялись — шумели, но не показывались. Могли бы и не шуметь, если бы не хотели.

Когда прямо передо мной сверху нагло свесился хвост, я поняла, что надо мной точно смеются. Ну что же, если хвост висит, значит, надо с этим что-то делать.

Ух, сколько было визгу! Я сама завизжала и отскочила, когда он свалился с ветки — нарочно свалился, конечно, он мог и втянуть меня на этот сук. Он был ростом с меня, не считая хвоста, и в хвосте — ещё столько же.

Мне было пятнадцать лет.

Он упал на спину и прикинулся дохлым. Тогда я медленно села на корточки, нашла его шею за нижнечелюстными лезвиями и стала чесать. На теле нукты это самое нежное место, но я всё равно удивляюсь, как они чувствуют прикосновение слабых человеческих пальцев. Впечатление вообще-то, как фанеру чешешь.

Он шевельнул пальцами на всех четырёх лапах, изогнулся и замурлыкал.

У меня отлегло от сердца. Это не оператор выбирает себе нукту, а наоборот. И иногда случается, что девчонка целый день ходит по вольеру, но ни одного даже не увидит. И уходит вечером домой в слезах и истерике, потому что это значит — всё.

Профнепригодность.

Почему так, никто не знает.

Нукта под моими пальцами решил ожить. Ожил он интересно: хвост в два витка лёг вокруг моей талии, меня оторвало от земли и едва не поцеловало с мокрой хулиганской мордой.

— Привет… — сказала я сипло, потому что он держал меня на весу. — Аджи.

Я давно придумала ему имя. Лет в шесть, когда впервые решила, что буду экстрим-оператором.

Донёсся топот мастеров. Они примчались все трое, и ещё Даниэла была с ними. Её дочь Николь должна была идти после меня, я шла первой. Даже часа не прошло, как я связалась со своим будущим оружием. Хорошая примета — значит, никого сегодня не отчислят.

Аджи увидел их, отпустил меня и сиганул в листву. Я обиженно открыла рот.

— Он вернётся, Янина, — засмеялась Даниэла, помогая мне встать.

— Вернётся, — подтвердил Михаль, пряча улыбку в густых усах. — Теперь подойди к их маме. Пусть она тебя понюхает.

Мне и сейчас не нравятся мужчины с усами, а в пятнадцать лет — тем более не привлекали, но наш мастер казался мне ужасно красивым. Я поправила купальник и пошла за ним в глубь вольера.

Тогда я и увидела самку, первый и единственный раз. В дикой природе их немногим меньше, чем самцов, примерно одна к десяти. Но в питомниках столько не нужно. Во время войны было больше, конечно. Сейчас есть девять самок боевой модификации и около двадцати — домашней.

Мастер Михаль проламывался сквозь джунгли как носорог. Никогда не видела носорога, проламывающегося сквозь джунгли, но, наверное, так это и выглядит. Я шла за ним и думала, неужели он не боится встревожить матриарха? Хотя она, наверное, давным-давно учуяла знакомый запах.

Наконец мы вышли на длинную поляну. Откуда-то доносился плеск воды.

Ой, мамочка!

Да. Точно мамочка.

Ой-ой…

— Подойди, — мастер сгрёб меня в охапку и чуть ли не силком повёл вперёд. Руки у него были сильные и большие. Я в них тонула. В другое время я бы одурела от такого обращения, но сейчас смотрела только на огромную, ощеренную заострёнными выростами брони чёрную тень. Ящеричьи лапы. Толстый подвижный хвост, удар которого может искорёжить броневик. Несокрушимая шкура, лезвия на шкуре, лезвия в пасти, лезвия на лапах, лезвия, лезвия…

— Поздоровайся, — щекотно дохнул мастер мне в ухо. Мурашки побежали по коже.

Михаль отпустил меня, и я едва не села, где стояла.

— Она умная как человек, — тихо продолжал он, — говори с ней как с человеком, как со старшей, вежливо…

— Здравствуйте, — сказала я. А что ещё говорить?

Огромная морда опустилась на уровень моего лица.

— Здравствуйте, — прошептала я. — А я вот…

Плотный выдох толкнул меня в грудь. Я судорожно облизала губы.

— Меня зовут Янина. Я опе… учусь на оператора. Я пришла, чтобы познакомиться с вами и… и…

Мать выпрямилась. Она была до жути громадная. Мне показалось, что она раздавит меня и не заметит. Я впала в столбняк и не могла двинуться с места, пока не поняла, что нуктиха смотрит на мастера.

— Мела её зовут, — умиротворённо сказал он. — Она тебя признала. А теперь иди, погуляй, не нервируй многодетную женщину.

И тогда я заметила что-то вроде створок на её брюхе, десять или двенадцать маленьких заслонок парами шли от грудины к хвосту. Нижняя пара была приотворена, и внутри показывалось что-то светлое, влажное, совсем не бронированное…

Это я понимаю. Я зачёт сдавала. Поколение Аджи уже совершеннолетнее, но ещё недостаточно взрослое, чтобы кто-нибудь из них мог занять место её собственных самцов. Да и не станет Мела менять привычных мужей. Она отложила новые яйца, скоро вылупятся крохи и будут кормиться молоком…