Арктический мост(изд.1959)

Школьники кричали «ура». Генерал жал Денисюку руку. Андрюша сиял, а Дениска в общей суматохе закурил.

Бак поднимался вместе с уровнем воды в канаве. Как и всякое судно, он имел осадку, приблизительно около метра. Теперь становилось понятным, зачем сделан вокруг бака метровый вал. Земляная чаша нужна была для того, чтобы вода, наполнив ее, поднялась выше земли на метр и дно всплывшего бака оказалось бы вровень с землей, даже чуть выше. Вода немного просачивалась через земляные стенки чаши, но уровень ее неизменно повышался. Бак продолжал всплывать, он казался теперь непостижимо огромным. Ребята, глядя на него, запрокидывали головы.

Денисюк палкой определял, где находится дно бака, поднялось ли оно над землей.

— Добре! — крикнул он. — Гей, хлопцы, Дениска, Андрюшка! Дуй до лебедки! Натягай трос.

Дениска с Андрюшей стремглав кинулись к лебедке и стали крутить ручки. Трос натянулся. Бак поплыл в сторону лебедки. Толпа оживилась. Бак заметно двигался от одного края чаши к другому.

— Добре! — крикнул Денисюк.

Взяв лопату, он подошел к земляному валу там, где бак придвинулся к нему вплотную:

— Зараз наш бак на мель сядет, — пообещал он.

В толпе уже поняли, что он задумал. Несколько рабочих взяли у школьников лопаты, чтобы помочь Денисюку прорыть земляной вал. По мере того, как они уменьшали толщину вала, вода просачивалась все сильнее и, наконец, хлынула из чаши потоком.

Бак стал оседать. Трос натянулся.

Краем бак стоял на твердой земле. Натянутый канат держал его за ушко на весу.

Вода вытекала из земляной чаши. Бак больше не плавал на воде.

Двое рабочих сменили ребят у лебедки. Денисюк командовал. Трос укорачивался, бак стал заметно накреняться, как бочка, когда ее наклоняют, чтобы опорожнить.

Толпа ревела. Добровольцы быстро раскидали часть земляного вала, на который валился теперь бак. Еще несколько минут — и под натяжением троса бак настолько накренился, что центр его тяжести прошел над — ребром, которым бак опирался на землю, и бак сам собой опрокинулся, повалившись выпуклой стороной на землю.

Толпа с громкими криками кинулась к баку и, толкая его, покатила прочь от школы, как гигантское колесо. Денисюк едва успел освободить трос, зацепленный за ушко.

Генерал подошел к Денисюку:

— Велик заклад был?

— Да ни, не велик, — отозвался тот. — Нашла коса на камень. Инженерная коса на рабочий камень.

— С кем поспорил? — допытывался директор.

— Да тут с одним… — усмехнулся Денисюк.

Генерал понял, что ничего от него не добьется.

— Каков заклад, не знаю, — сказал он, — а премию от себя назначу.

— То добре! — расплылся Денисюк.

Толпа, откатив бак, вернулась. Решили качать Денисюка.

Под громкие крики его стали подбрасывать высоко в воздух. Он взлетал, и руки его нелепо болтались, словно принадлежали не ему. Когда Денисюка отпустили, генерал усадил его в пролетку и помчал на своем знаменитом рысаке на край города, где жил старый такелажник. Уезжая, директор распорядился прислать к школе помпу, чтобы откачать воду из ямы, оставшейся от бака. Потом ее засыплют землей. Здесь будет спортплощадка.

Андрюша и Дениска пошли к пруду. Вода в нем была еще ледяная, но они все-таки выкупались.

Андрюша лег под скалой на солнцепеке. От пруда пахло рыбой, из леса несло смолой. Закрытые веки казались прозрачными, по лицу разливалось ласковое тепло, все тело приятно болело. Надвигался сон, глубокий, мягкий, теплый.

Говорят, что после усталости снов не видишь. Андрюша не мог бы сказать, что видел сон. Это не был сон с видениями и событиями. Может быть, это мысль продолжала работать и во сне… Он видел бак почти наяву или думал о нем… Но плавучий бак почему-то походил на знакомую ему с зимних дней трубу, которая тянется в глубине пруда и напоминает туннель, если в нее забраться…

Андрюша проснулся отдохнувшим и, главное, с таким чувством, будто он сделал какое-то важное открытие. Он сел и оглянулся. Солнце садилось, и тень от горы протянулась до половины пруда. Казалось, что в пруду две воды одна темная, другая — светлая.

Рядом, раскинув руки, спал Дениска, крупный для своих лет парень, с квадратным лицом и светлыми, коротко остриженными волосами.

Андрюша задумался. «А что, если это вовсе не пруд, а море?.. А на другом, темном берегу — Америка! Американцы ведь интересные люди. Вот если бы еще они не задерживали открытие второго фронта! Построить бы мост на ту сторону пруда… К американцам, что ли? А вот здорово было бы, если бы к ним мост можно было построить! Надо инженером стать… и научиться изобретать, как Степан и Денисюк… Денисюк сначала был матросом, плавал по морям. Значит, и мне тоже надо стать матросом, поплавать по морям… И потом учиться на инженера!..»

Андрюша окончательно проснулся, вскочил, расправил плечи, глубоко вдохнул воздух. Хотелось крикнуть во всю силу легких, хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, сдвинуть эту скалу, что ли!.. Хотелось жить, что-то придумывать, открывать!.. Новая сила рвалась из него, и он крикнул звонко, весело, задорно, крикнул, чтобы услышали его на том берегу, чтобы отозвался его голос в горах.

И эхо ответило ему сотнями голосов, ликующим гулом гор.

Андрюша, пораженный, взволнованный, слушал разбуженные им раскаты.

Часть первая

БРАТЬЯ

Глава первая

ПОЛУНДРА!

Аня стояла на палубе и смотрела в море.

Тонкая, легкая, в развевающемся платье, с отлетевшими назад косами, она четко вырисовывалась на влажно-синей искрящейся глади.

Девушка кого-то ждала, счастливо улыбаясь, смотрела вдаль и не видела ничего. Вернее, она видела морг, но совсем другим, не южно-ленивым, пышным и ярким, как сейчас, а хмурым, мрачным, холодным, с сизыми валами, с которых ледяной ветер срывал не то пену, не то снег, бросая в лицо колючие иглы.

Но тот непогожий арктический день с рваными тучами в свинцовом небе, то озлобленное, неспокойное море, непроходимо разделившее берега Берингова пролива, запомнились Ане. Ведь тогда произошел очень важный разговор с матросом Андреем. Оба они долго и молча смотрели на серый горизонт, и Андрей сказал:

— А там, совсем близко — Америка.

— Холодно, — поежилась Аня.

Он накинул ей на плечи свою куртку и не позволил снять.

— Вот таким холодом и разделены берега, — сказал он, и они опять долго молчали.

У Ани замерзла рука, которой она держалась за металлические поручни, и Андрей дыханием согревал ей пальцы. Он перебирал их по одному:

— Какие тонкие…

— Уже согрелись, — смутилась Аня, осторожно высвобождая руку.

— Да я на них надышаться не могу! — вдруг признался Андрей.

Аня улыбалась, и ей казалось, что нет никакого холода в мире, что всем всюду так же тепло и радостно, как и ей сейчас, и все должны быть так же счастливы, как и они с Андреем.

Потом — частые встречи на юге… не всегда случайные… Тихие минуты молчания, когда все так понятно, или разговоры «о жизни», в которой все только кажется понятным, или, наконец, — всегда этим кончалось, — любимая мечта…

Мечта поплавать, прежде чем посвятить себя технике, привела Андрея после школы на корабль. Мечта о большом мире помогла Ане уговорить отца, старого капитана «Дежнева» Ивана Семеновича Седых, прозванного Полярным Медведем, взять дочь в свой последний рейс. Седой Медведь получал на суше важный пост и прощался с морем. Понял свою единственную дочь Иван Семенович, для которой был он и за отца и за мать, и взял ее, десятиклассницу, с собой на «Дежнева». Прошли они Северным морским путем вдоль сибирских берегов, побывали и на острове Диксон, и в бухте Тихой. Повидала девушка и незаходящее солнце, скрывающееся за тучами, и косые столбы снежных зарядов, налетавших на корабль молниеносной пургой; насмотрелась она и на ледяные поля с разводьями, на острогранные торосы изумрудного, бирюзового, а порой и золотистого цвета, на озерца воды среди глазурного наста — аквамариновые ила совсем синие; махала Аня рукой ленивым тюленям, равнодушным к пароходным гудкам, любовалась белой медведицей с медвежонком, удиравшими через льдины с легкостью серн и через полынью — с ловкостью дельфинов. На все нагляделась Аня и обо всем хотелось вспомнить вместе с Андреем.