Четверть гения (сборник)

— Ну, у тебя самого-то какой разряд? Как ты его учить на мастера будешь?

— Не буду, не буду, успокойтесь. Мы найдем только принципы обучения, а обучать будет кто-нибудь другой. Есть у меня один знакомый гроссмейстер. Коллективно мы его уговорим.

— Ладно, о твоих принципах потом. Но все-таки почему именно шахматы? — вступил Леонид. — В конце концов, что мы, не разберемся, если наш гений окажется физиком?

— А вот на это ответ во второй книжке! — Карл схватил томик со стола. -

Шахматы, понимаешь, всеобщая модель, хочешь — жизни, хочешь — общества.

Модель! Моторчик тут резиновый, но профиль крыла — тот же, Тихон. Сотни тысяч людей хотят стать учеными-физиками — и просто сотни становятся.

Десятки миллионов людей хотят стать гроссмейстерами — и просто десятки становятся. Видишь, какой масштаб? Видишь, какой отбор? Куда тут любой науке! А потом, в шахматах мы все понемногу разбираемся… не то, что в науках.

— Ладно, уговорил. А на ком будем ставить опыт?

— Об этом я не подумал!..

— На мне, а?! — раздался умоляющий голос. Аллочка давно уже выбралась из своего угла и напряженно слушала дебаты, хотя наверняка мало что в них понимала.

— Ха! — Леонид явно обрадовался. — Ну-ка, Карл, расскажи нам о сестричке.

— Да не годится она для опыта, — старший брат пренебрежительно махнул рукой. — В шашки-то еле двигает, а туда же! И капризна… — отвернувшись от сестры, подмигнул друзьям Карл. — Вот разве что пересилит она себя.

Леонид мягко пропел:

— Бог и Ласкер ясно видят: Нонны из нее не выйдет.

— Ну это-то нам и нужно, — подытожил Тихон. — Нам как раз и нужен человек, который не может случайно оказаться гением от рождения.

— Да, в этом смысле здесь все в порядке, — подтвердил Карл. — Правда, стоило бы ставить опыт сразу над пятью-десятью объектами: один свидетель — не свидетель, это еще древние римляне знали.

— Ну для начала сойдет и один… — сказал Тихон. — К слову: так и знал, что мы сегодня до чего-нибудь додумаемся. Ночью мне кошки снились. Что ж, излагай свою идею, Карл.

— Есть. Только… ты не могла бы выйти на кухню, Аллочка? Там я видел над умывальником «Одиссею капитана Блада». Работа для тебя начнется завтра. Давай, давай, милая девочка. Слышишь? Проваливай!.. А теперь, ребятки, придвигайтесь поближе. Вот мои восемь тезисов. Итак…

Поскольку тезисы НИИМПа, которых сейчас уже восемнадцать, находятся в настоящее время на изучении в Академии педагогических наук, автор считает себя обязанным воздержаться от их изложения. Мало ли, вдруг они будут признаны неверными. Позволю себе, с оглядкой на ту же академию, изложить два из этих тезисов…

Во-первых, обучение должно быть дискретным, материал должен подаваться ученику большими и трудными порциями.

Во-вторых, с самого начала человеку отнюдь не следует что бы то ни было разжевывать. Объяснять подолгу можно только в старших классах, когда у ученика уже не отобьешь привычку думать самому (или уже не привьешь эту привычку). Традиционное обучение направлено на то, что человек сначала узнађт, получает знания, а потом уже учится думать, то есть использовать знания. Следует же, по мнению НИИМПа, делать как раз наоборот. Сначала давать уменье мыслить, а со знаниями — успеется! А всего тезисов, я уже сказал, было восемь, стало восемнадцать. И все они были отработаны на случае с Аллой.

А дальше… Чтобы описать Аллочкину карьеру, надо быть сразу Дюма и Конан-Дойлем шахматной доски.

О, с каким пылом они воспели бы отважные рыцарские удары ладей, пробивающих пешечные забрала перед королем, и бесконечные злодейства централизованных коней, и безудержный напор проходных пешек, и буйство ферзей, и косые взгляды слонов, и мужество королей-выскочек.

А тут пойдет речь лишь о том, как Алла Фрунцева начинала свой победный путь в шахматные королевы.

IV. ПЕРВАЯ ЗВЕЗДА

Всякому, кто хоть немного знал Михаила Федоровича, было легко догадаться, что он в восторге.

Давно, давно было пора, чтобы в Калининском районном дворце пионеров взошла своя шахматная звезда. Собственно, они всходили, и уже не раз, но через год-другой — такова судьба звезд всех кружков во всех дворцах пионеров — переходили на другое небо, институтское. Только их фотографии светили со стен кружковых комнат новым кандидатам в чемпионы…

Что ж, проходная пешка может превратиться в фигуру. Но с доски при этом она исчезнет…

Разные пути приводят ребят в шахматные кружки. И каждый из них имеет свои путевые знаки и ухабы. Бескорыстная любовь к золотой игре загорается только в малой толике сердец. Кого-то влечет просто возможность на законном основании вырваться из родного, любимого и до смерти надоевшего дома. Другого прельщает то, что за доской из 64 клеток он равен не только седому папиному товарищу в генеральских погонах, но и грозному Фильке с соседнего двора.

Третий (третья) знает, что в кружке есть и девочки (или мальчики)…

Да, в шахматы редко влюбляются бескорыстно. Но влюбленность сменяется любовью, а настоящая любовь уже перестает быть средством. И брак по расчету становится союзом по взаимной склонности.

Хотя — всегда ли взаимной? В Советском Союзе миллионы любителей шахмат, только тысячи перворазрядников, сотни кандидатов в мастера, впятеро меньше мастеров и две с небольшими дюжины гроссмейстеров.

На какой стадии шахматиста надо признавать счастливым избранником? Кто ответит на этот вопрос?

Тихон и Карл держались на сей счет единого мнения. Если человек хочет себя уважать и гарантировать свой лоб от ярлычка с надписью «пижон», он морально обязан набрать первый разряд. Леонид был более скромен и удовлетворялся вторым.

Все трое единодушно и открыто избегали встреч с мастерами — по точному определению Карла, в целях поддержания престижа. Или, как утверждал Тихон, в интересах сохранения в равновесии системы «гордость — слабость».

Никто из них не занимался всерьез теорией — только так, раз в год, тратили дня три перед интересным турниром на то, чтобы покопаться в курсах дебютов. Зато никто из них не вздыхал, что вот стоило бы подзаняться теорией — и в гроссы б вышел. Все они знали людей, безнадежно влюбленных в шахматы. Людей, которые всегда в курсе последних дебютных новинок. Людей, что гордятся знакомством с гроссмейстерами и дружбой с мастерами. Людей, которые легко и просто извлекают из бездонных запасов своей памяти длиннейшие варианты, разыгранные на сотнях турниров, начиная с чемпионатов Багдадского халифата. А сами редко поднимаются выше второго разряда…

И именно эти безответные поклонники служили трем друзьям лучшим доказательством того, что не просто память нужна шахматисту, что знаний одних для победы в игре недостаточно. На то ведь она и игра…

…А Михаил Федорович был кандидатом в мастера и руководил шахматным кружком во Дворце пионеров.

Он, впрочем, был скорее похож на вождя штангистов или боксеров. Лицо и шея из шероховатого кирпича, плечи из железа, чувствовавшегося даже на глаз под пиджаками любого покроя.

Только врожденная стеснительность и перешедшая меру доброжелательность не дали ему когда-то стать боксером мирового класса.

В кружке поговаривали, что, узнав именно его историю, написал Владимир Высоцкий слова для своей песни о боксерах:

Радость свою выражал Михаил Федорович не громогласно, а бережно, полушепотом, точно боясь растерять.

— Нет, ребята, что делается — глазам не верю.

И было чему радоваться. Пятиклассница, дитятко неразумное, пигалица била в турнире одного за другим маститых четырнадцатилетних второразрядников.

И на каждом занятии кружка появлялись трое парней явно не школьного возраста. Они приходили, но в шахматы не играли. Только стояли или сидели как можно ближе к столику пятиклассницы. И как только кончалась очередная партия, хищно накидывались на запись.