Черная Леди

Кабинет в точности подтверждал мое представление об этом человеке:

Холодный, богатый, надменный. Он был велик, даже слишком велик, с несколькими дверями и удивительно пустыми стенами — ни картин, ни голограмм. Против двери, в которую я вошел, стоял полированный письменный стол, но на нем, кроме пепельницы и не бывшего в употреблении письменного прибора, не было ничего: ни бумаг, ни компьютера — совершенно ничего. Стул за столом был высоким и узким; обойдя стол, я заметил на сидении стула подушечку. Вдоль одной стены стояли три кожаных стула с высокими спинками, дорогие, но неудобные. Между двумя из них на ониксовой подставке — небольшая хрустальная чаша альтаирской работы.

Окна за столом выходили в сад — акр зеленого лабиринта из тщательно подстриженных кустарников.

Чтобы постоянно не возвращаться мыслями к собственной изолированности, я еще раз обдумал, как же лучше заговорить с хозяином, когда он, наконец, явится. Он уже выразил некое недовольство диалектом Дружбы и Симпатии, а от Просительного диалекта я отказался сам, поскольку не я просил об этой встрече. Дело в том, что я не знал, кто я: гость, который заговорит на диалекте Почетных Гостей, или платный консультант, который прибегнет к диалекту Равных. И, конечно, была возможность того, что я окажусь всего лишь нанятым на неделю служащим, и тогда допустим диалект Наемных Работников, либо (если наш разговор будет касаться исключительно дел) Деловой диалект.

Я все еще бился над этой проблемой, когда дверь отворилась, вошел Малькольм Аберкромби и направился к своему столу. Цвет его одежды — коричневый с янтарным — прекрасно дополнял декор кабинета, во рту торчал массивный золотой мундштук с сладковато пахнущей сигаретой со Спики.

Он сел, последний раз затянулся, вынул сигарету из мундштука и смял ее в пепельнице. Потом откинулся на стуле, сложил руки на животе и принялся меня рассматривать. Я стоял совершенно неподвижно, стараясь произвести впечатление полного спокойствия.

— Леонардо, да? — произнес он наконец.

— Вы правы, Малькольм, — отозвался я.

Он нахмурился.

— Мистер Аберкромби.

Вот вам и диалект Равных. Я тут же перешел на диалект Наемных Работников.

— Как пожелаете, мистер Аберкромби. Уверяю, я не хотел вас обидеть.

— Я скажу, когда обижусь, — ответил он и снова посмотрел на меня. — Похоже, тебе неудобно стоять. Возьми стул, не торчи.

— Простите, не понял?

— Садитесь, — сказал он с недовольным видом. — Если только ваша раса не любит стоять. Мне все равно.

Я повернулся к трем кожаным стульям с высокими спинками, которые стояли у стены, и подошел к одному из них.

— Подвинуть стул к вашему столу, чтобы было удобнее беседовать? — предложил я.

— Оставьте, где стоит, — грубо оборвал он меня. — Если понадобится, будем говорить громче.

— Как пожелаете, — сказал я, осторожно усаживаясь на стул.

— Наверное, вам надо предложить выпить или еще чего-нибудь? — сказал Аберкромби. — Вы вообще что-нибудь пьете?

— Я уже принял дневную порцию воды, — ответил я. — А человеческие стимуляторы и одурманивающие не совместимы с моим обменом веществ.

— Ну и ладно, — он пожал плечами и снова стал меня рассматривать. — Знаете, вы первый инопланетянин, кого я допустил в этот дом.

— Для меня это большая честь, мистер Аберкромби, — сказал я, решив, что диалект Наемного работника — действительно самый подходящий, поскольку диалект Равных исключает ложь в общении.

— Кроме пары слуг, которые и работать толком не умели, — добавил он. — В конце концов пришлось дать им пинка под зад.

— Прискорбно слышать.

Он пожал плечами.

— Я сам виноват. Не надо было нанимать инопланетян.

— Но вы наняли меня, — подчеркнул я.

— Временно.

Минуту мы сидели молча. Он вставил новую сигарету в мундштук, закурил.

— А откуда у вас имя Леонардо? — спросил он неожиданно.

— Когда я был молод, то мечтал стать художником, — объяснил я. — Мне не хватало таланта, но я всегда носил с собой образцы своих работ, время от времени пополняя их. Вскоре после того, как я попал в Галерею Клейборн по программе обмена специалистами, я показал свои работы Гектору Рейберну. Там была интерпретация «Моны Лизы» да Винчи в твенистской манере, которая ему понравилась, и поскольку мое имя непроизносимо для людей, Гектор решил называть меня Леонардо.

— Дурацкое имя.

Диалект Наемного работника не позволил мне возразить своему нанимателю на заявление, сделанное таким убежденным тоном, так что я промолчал.

— Оно подходит бородатому мужику, заляпанному краской, — продолжал он, — а не полосатому чудищу с оранжевыми глазами и свороченным на сторону носом.

— Это существенная часть моего Узора, — объяснил я. — Дыхательное отверстие находится у меня между глаз. Возможно, с такого расстояния вам не видно.

— Оставим в покое расстояние, — сказал он. — Созерцание вашего носа для меня не есть первоочередная задача.

— Я останусь на месте, — уверил я его. — Не надо меня бояться.

— Бояться? — презрительно фыркнул он. — Черт, да я потерял счет убитым мной инопланетянам! Я был в битве на Канфоре IV, три года на Раболианской Войне. Может, мне и приходится терпеть отдельных наглых выродков, которые напяливают человеческую одежду, учат человеческий язык и вообще воображают себя людьми, но я не обязан любить вас и не собираюсь с вами обниматься. Знайте свое место, и мы отлично поладим.

Мое присутствие так явно не доставляло ему удовольствия, что мне стало еще интереснее, зачем же он требовал встречи, и я попробовал сформулировать свой вопрос настолько тонко и безобидно, насколько позволял диалект Работника. Он понял меня лишь с третьей попытки.

— У меня есть причины думать, что вы можете быть мне полезны, — ответил он.

— В каком качестве? — спросил я.

— Кто кого нанимает, вы или я? — сказал он раздраженно.

— Вы, мистер Аберкромби.

Он выпустил облачко дыма, наклонился вперед, оперся локтями на стол и устремил на меня пристальный взгляд.

— Как вы думаете, какое у меня состояние?

— Понятия не имею, — ответил я, удивленный таким вопросом.

— Почти 600 миллионов кредитов, — сказал он, внимательно глядя за моей реакцией. — Если вы сделаете свою работу, вы увидите, что я бываю щедрым даже к инопланетянам.

Он смотрел на меня, не мигая.

— Но я хочу, чтоб вы знали и другое: когда меня пытаются водить за нос, я самая злопамятная сволочь в мире. Если вы стащите у меня одну-единственную пепельницу, я потрачу все 600 миллионов до последнего кредита, чтобы изловить вас. Понятно?

К счастью для нас обоих, я не воспользовался диалектом Равных, не то мой ответ глубоко бы его оскорбил, а возможная реакция стоила бы мне острых физических неудобств. Я просто сказал:

— Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит гражданским и моральным законам.

— Война тоже противоречит, и все воюют, — сказал он. — Я сорок лет собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о вас побольше.

— Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, — сказал я.

— Нет, есть, — возразил он.

— У вас наверняка есть система охраны, — предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.

— Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.

Он присмотрелся и нахмурился.

— Почему вы без конца меняете цвета?

— Меняется только интенсивность, — пояснил я. — Сам цвет не меняется.

— Отвечайте на вопрос.

— Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.

— А что значит именно это выражение? — не унимался он.

— Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, — ответил я. — Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?

— Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?

— Нет, — пояснил я. — Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.