Счастливо оставаться

Я стою и держу Кузова за руку. Он приходит в себя, говорит разные слова и встает потихоньку. А я говорю:

- Давай, давай! Нажимай! Или что там у тебя! Скорей, ну!

Кузов совсем уже стоит и говорит:

- И куда тебя, Витенька, нажать? И что это за фокусы? Объясни, сделай милость, не откажи в малости. И тряпку сними - не до жмурок. А куда этот хмырь безбородый подевался? Он такой же сторож, как я вождь племени хрум-хрум. Поговорить бы с ним накоротке.

Я снимаю тряпку. На ней написано "СТОРОЖ".

Я вижу лицо Кузова. Оно у него как у следователя. Но немного обалдевшее. У меня, чувствуется, тоже. Потому что стоим мы взявшись за руки. Этакая картинка "Восход солнца". Но не у моря, а в коридоре кузовской квартиры. И пялимся мы не на этот самый восход, а на календарь настенный. Не наш календарь. Ну, в кузовском духе. С мулаткой... Мечта у Кузова - вот с такой мулаткой познакомиться.

Но лица у нас обалдевшие не из-за календаря - он нам порядком надоел,а из-за перемены обстановки.

Парка культурного отдыха на кузовский некультурный коридор. Я-то знал, но думал, что будет как-то поособенному. И ничего особенного. Кроме Леши Кузова, который подозрительно на меня смотрит и говорит:

- Ты меня с этим сторожем еще сведешь. И учти! Мне все не показалось. Прекрасно я вас там в садике слышал. И тебя на ветке видел. Что на руках меня пронесли - за то спасибо. Но если ты мне все сейчас не расскажешь, то я найду институт такой-то и все им расскажу. Давай-давай! Он же сказал: друзьям можно. Друг я тебе или нет?! Так что там наш сторож сторожил?

Я начинаю мямлить про Светку. Ушла, мол, сам знаешь. Про кассы железнодорожные. Про Мальвину в окошке... Тут природа берет свое, и наш перпетуум в кобеле настораживается и просит описать Мальвину подробней. Я так и делаю. И Кузов орет:

- Вот она! Вот она! Это ее я каждую ночь во сне вижу! Если сплю! Ты меня с ней познакомишь! Или я Светку с Лидой познакомлю.

В общем, шантаж. Но мне-то все равно. На Луну же. Я отвечаю Кузову, чтобы он приходил ко мне завтра вечером попрощаться, и там он все узнает. Но Кузов хочет прямо сейчас все узнать.

Но тут природа снова берет свое. И Кузов кидается по делу, до которого его в Парке культурного отдыха не допустили. И что-то мне сквозь дверь говорит. А я быстро выхожу на балкон. И оттуда лечу к Целоватову.

Я влетаю к Целоватову в форточку. А он спит. И от него недавно ушли гости. Потому что на столе скатерть.

А на скатерти пятна и тарелки. А в тарелках - остатки салата. А в остатках салата - окурки. Я опускаюсь в кресло, кладу себе на колени целоватовские гантели и думаю, что наконец-то и поспать можно. И мешать некому. Целоватов обычно спит с увлечением. А Трюльник на крыше какой-нибудь женится. У него сезон.

Целоватов привез его из-за рубежа и сказал, что это подарок. Зарубежный Трюльник вроде специально был натаскан на железо. .И вынюхивал в джунглях склады c оружием, которые разные реакционеры закапывали. А у Целоватова дома он воровал со стола ножи, вилки, ложки. И прятал в самые неожиданные места.

Он таким же образом гантели у меня с колен мог бы утащить. Он здоровенный. И вообще больше на собаку похож. Мы с ним друг друга не любим. Он меня к Лиде ревнует. Но местные кошки от него без ума, так что до утра он наверняка не вернется.

Я, успокоенный, решаю перед сном глянуть газетку. Тем более там Светкин репортаж. "Когда стреляет руководство". Про сдачу норм ГТО из мелкашки среди итээровцев. Я шуршу газетой, и Целоватов возьми да проснись.

Он смотрит на меня, на газету и говорит:

- Вот, вот! Прочел, да?! Опять гады зашевелились!.. Да-а!!! Сегодня что?! Среда?! Ах ты ж! В пятницу - заседание Совета безопасности!- Очень озабоченно он это говорит. Без него, конечно, Совету безопасности ни за что не собраться! Это сразу видно. И он покачивает головой, как будто ферзя зевнул: - Ничего! Им, гадам, в Совете безопасности врежут!

И еще он вспоминает, что раньше гады пикнуть боялись, а теперь нахватались всякой техники и выпендриваются! Век-то какой! Технократический! Обцивилизировались! Даже эти исчезатели с татуировкой. Ну, он, Целоватов, рассказывал. Раньше ведь, чтобы только одного растатуировать, часа четыре требовалось. А теперь у них конвейер. На доске заказанный орнамент делают, потом по контуру гвозди вбивают, чтобы с другой стороны вылезли. Валик в краску - и по гвоздям.

К плечу или там к животу или еще куда доску с гвоздями приставляют, сверху пристукнут - и готово. А потом, знаешь, такое на пресс-конференции заявляют...

Я киваю головой и дремлю себе потихоньку. Потому что сто раз слышал. И про то, какую Целоватов сырую рыбу ел в Японии,-и какие большие клопы в Ла Скала.

И как он в игорный дом зашел из любопытства, а там все во фраках, смокингах, цилиндрах. Но играют не в карты или там в рулетку. А в наш пристеночек, чикубуку, самовар. В лянгу еще. Это когда штуку такую, на бадминтоновый волан похожую, ногой подкидывают - кто больше.

Но Целоватов перестает рассказывать про тлетворный Запад. И говорит, что моя жена-Света ему звонила, все пыталась выпытать про какую-то Луну и кассы железнодорожные.

Я понимаю, что все это преамбула. Понимаю, что Целоватов будет выпытывать у меня про какую-то Луну и про кассы железнодорожные. Я, конечно, засыпаю тут же. И разбудить меня, ну, никак невозможно! Одно только средство есть. И средство появляется. Трюльник! Он возникает тоже через форточку, видит у меня на коленях гантели, издает баскервильный вой. Трюльник делает два прыжка: один - ко мне, второй - от меня. И от меня уже не порожняком, а с гантелями в зубах. Я еще успеваю удивиться, как обе гантели в его пасти поместились. И воздушным шариком несусь вверх, под потолок. А оттуда уже другим шариком, который на резинке,- к полу. И опять вверх. И снова вниз.

И наконец замираю где-то посередине. Трюльник роняет гантели на ногу Целоватову и, заметив во мне новое качество, прыгает, пытается по мне вскарабкаться. И сначала сдирает с меня один носок.

И вцепляется в мой свитер сзади. И я плавно опускаюсь. Ведь Трюльник увесистый.

Целоватов кричит: "Ой, нога моя, нога!" Но я вижу, что ему больно, но не очень. Он просто, пока лелеет свою многострадальную ногу, обдумывает, как бы ему не выглядеть идиотом. И хотя полным идиотом выгляжу я - с Трюльником на спине и в одном носке,- но у Целоватова тоже срабатывает рефлекс неприятия глупых положений. И он ищет выход. Ведь всю заграницу облазил, каратэ занимается - а тут Ашибаев вдруг летать начинает. И Целоватов находит выход.

Довольно логичный с точки зрения его зарубежного опыта. Целоватов говорит:

- Один вот тоже в Бомбее летал. На рынке. За деньги. Только он еще виражи умел и мертвую петлю.

Я говорю, что умею и виражи, и мертвую петлю.

И он продолжает, что всегда верил в нашу науку.

И еще тогда в Бомбее подумал, до чего неэкономно, неразумно те на рынке левитацию используют. И еще тогда подумал, что если бы нам такое, то мы бы такое!..

И он, Целоватов, рад за меня, что мне первому поручили. И про суть поручения он, Целоватов, не спрашивает. Понимает, как это серьезно. Я сразу развеиваю его надежды на мою откровенность и подтверждаю, что да, он правильно понимает. И это очень серьезно.

Целоватов обижается, но делает вид, что не обижается. Он предлагает свою консультацию и долго мне рассказывает, что если сзади накинутся, то надо делать то-то и то-то. А если исчезатель нападет, то надо ребром ладони вот сюда, а потом дать два предупредительных выстрела в голову.

И меня снова клонит в сон. Говорю, что знаю. Нас обучали.

Целоватов конспиративным голосом говорит:

- В железнодорожных кассах?

И когда я не сразу соображаю и удивляюсь, он сразу переходит на отеческий тон:

- Ладно, ладно!.. Операция "Луна", значит?..

Я говорю, что вот-вот. Именно. Операция "Луна".

И мне перед операцией надо хорошо отдохнуть. Целоватов снова все понимает. Качает своей лысой головой.