Дикий Порт (Райские птицы)

Возникали проблемы с выходом из виртуальности. Но терапевтический эффект оказывался ценнее.

Первый флот был на пути к прославленной печалью системе «Три семёрки». Ещё около недели крупных столкновений не предполагалось. Третий врач «Древнего Солнца» располагала личным временем, и вполне могла без остатка уйти во вселенную Аксарвельда, но предпочитала смотреть со стороны. Неуютно было чувствовать себя персонажем. Моделировать героиню и бродить по красивым локациям Ифе нравилось больше, чем играть.

Кроме того, уйти в фантастический мир означало утратить осторожность в настоящем.

Она боялась.

До сих пор.

До сражения Ифе мучило столько страхов разом, что она не могла ни есть, ни спать; слабые средства переставали действовать, сильные она не принимала из страха получить зависимость. Она боялась за Джека и за себя, за экипаж «Миннесоты» и людей «Древнего Солнца», за исход битвы, за Землю и человечество — но так же чувствовал себя каждый первый, и её нервозность не казалась подозрительной.

«Пусть всё будет хорошо», — только и просила Ифе, но не слышала отзвука. Ладья её Солнце стрёмила упрямый бег, не прислушиваясь к птичьему щебету. Айфиджениа понимала, отчего так. Она задолжала, она превысила свой кредит и должна заплатить.

Никто не заговаривал на щекотливые темы, не просил петь и тем более не пытался исследовать. Лакки остерегал её насчёт корабельного психолога, местры Гарсиа, но Ифе ту и видела-то пару раз. Страшная Лурдес не проявляла к ней интереса. Местер Ривера, главный ксенолог, советник адмирала Луговского, раз зашёл к главврачу и спросил, как местра Никас вписалась в коллектив. Милый человек Йозеф Хайнц, полковник, её начальник, который с самого начала к ней очень хорошо отнёсся, не стал утаивать этого разговора. Поручился, что сказал всё самое хорошее. Ифе засмущалась и стала возражать, полковник заботливо заметил, что она выглядит усталой, предложил десятичасовой отпуск… Айфиджениа отказалась. На дежурстве она чувствовала себя занятой, нужной, и волновалась чуть меньше.

Йозеф понимающе кивнул.

Так же было тогда с каждым.

А в её дежурство в медотсек пришёл сам адмирал.

Ифе немного удивилась, потому что была условная ночь, два тридцать, а Луговский строго соблюдал режим. Потом подумала, что тяжесть, лежащая на плечах этого человека, слишком велика. По лицу читалось. Айфиджениа поняла, что адмирала мучит бессонница.

Даже майор Никас знала, сколько осталось до столкновения. Ориентировочно.

Ориентировочно сорок часов.

Там «Йиррма Ш’райра» и «Рхая Мйардре», там войска доминирующей расы Галактики, которой человечество осмелилось противостоять…

А победить ррит нельзя.

Никто их не побеждал.

Луговский пожаловался на головную боль и боль в суставах. Сказал, что не может заснуть. Он мялся и смущался перед Айфидженией, этот сильный, властный, согнутый ответственностью человек, ему неудобно было перед врачом, ведь он явился по такому несерьёзному поводу… Ифе подумала, что погнало адмирала в медотсек всё то же чувство долга. В такое время он обязан был находиться на пике формы. Нервы не смирялись сами, и флотоводец обращался за врачебной помощью.

Ифе положила пациента в диагност-камеру. Она примерно представляла себе клиническую картину и не ошиблась — отличное здоровье для военного сорока лет, порядок и с сердцем, и с эндокринной системой… Дала адмиралу слабое успокоительное, спросила, будет он принимать сам или лучше последить докторам. Такой занятой человек может забыть о режиме. Медики позаботятся, принесут вовремя. Луговский поблагодарил и сказал, что скоро надобность в седативных средствах в любом случае отпадёт. Он хотел пошутить, но сил на улыбку не оставалось, и прозвучало это страшно. В горле у Ифе застыл комок. Адмирал понял, что испугал её, но ничего не сказал, только в осанке почудилась понурость.

Мелькнула мысль, что пришёл он не за снотворным, а просто поговорить с кем-нибудь, почувствовать заботу, внимание, самую малость отдохнуть душой. Но тогда почему не к местре Гарсиа, штатному психологу корабля? Майор Никас решила, что та спит.

Луговский пригладил седые волосы; так делал и Джек, когда бывал чем-то угнетён…

Ифе стало его жалко.

«Не волнуйтесь, — сказала она и неожиданно для себя добавила. — Всё будет хорошо».

«Вы думаете?» — очень серьёзно, с надеждой спросил адмирал.

«Я уверена», — и Айфиджениа кивнула, как будто пытаясь убедить и его, и себя.

Тогда он улыбнулся, впервые, неловко и неумело. Дотронулся до её пальцев, проговорил «Спасибо!» Два раза оборачивался, идя к выходу — высокий, плотный, грубо сколоченный…

Флотоводец.

Надежда Земли.

Ифе закрыла за ним дверь, опустилась на стул и тихо заплакала от страха.

Она не знала, что было потом с адмиралом.

А тот успокоился, выспался, с аппетитом поел. Головная боль исчезла, не оставив и воспоминания. Военачальник чувствовал себя молодым, бодрым и отдохнувшим. Он пересмотрел выкладки, разбудил Риверу и задал несколько вопросов. Заспанный ксенолог ответил не думая, на одной интуиции, и адмирал сказал «Ага!» В последний миг план был переписан заново. Капитаны и командиры успели вовремя получить новые инструкции и обдумать их.

Айфиджениа, уставшая от страха, выплакавшая глаза, не сумела почувствовать, когда и что изменилось вокруг. Ей хотелось только спать. И чтобы всё кончилось поскорее.

Она уже спела заклятие крейсера «AncientSun», но ещё не знала об этом.

Ифе ещё боялась, хотя меньше: могла пойти в бар Лурдес или отвлечься терапевтической игрой. Даже взяться за гитару могла…

Она чуть улыбнулась, сохранила игру и встала.

Её руки не годились для гитары, и никакие упражнения не могли этого переменить. Слишком маленькие кисти. Выступить перед публикой Ифе могла только в кошмарном сне. Соглашалась петь только для тех, кто про неё всё знал и готов был простить.

Она устроилась у себя в каюте, повторила упражнения и ковырялась с последними тактами этюда, когда отложенный в сторону браслетник зажурчал вызовом.

В гости к ней заявился полковник Хайнц.

Очень некстати.

Начал с того, что объявил себя частным лицом, попросил оставить официальность и позвал в клуб смотреть на электронных обоях какой-то фильм. Ифе вежливо отказалась, Йозеф шагнул внутрь, уговаривая, и увидел её инструмент.

Естественное побуждение всякого человека — попросить «а сыграй что-нибудь!», совсем не думая, готов ли музыкант блеснуть исполнением.

«Ох!» — подумала Ифе.

Полковник посмотрел на неё и внезапно улыбнулся.

— А можно тогда мне сыграть? — лукаво спросил он.

Двадцать минут спустя Ифе, сияя, глядела на него зачарованно. Она никогда не ревновала к мастерству. Руки Йозефа, крупные, сильные, точные руки хирурга куда лучше подходили царственной испанской красавице…

— Струны слишком мягкие, — небрежно сказал он, и Ифе смутилась.

Разговор пошёл дальше сам собой. О фильме Хайнц, кажется, позабыл. Стал рассказывать про репертуар, про гитары из разных районов Испании, про стили игры. Советовать и показывать, поправлять руку Айфиджении на грифе, прикасаясь осторожно и мягко. Наконец, у неё даже что-то дельное получилось; пришедшая в восторг Ифе преодолела застенчивость и созналась, что сочиняет песни. Только играет плохо. Пока что.

Йозеф воодушевился и потребовал назвать аккорды.

…оказалось, у неё намного лучше получается петь, когда играет кто-то другой.