Метаморфозы вампиров

Каждая гамма по мере всматривания начинала казаться самой значимой, можно было неотрывно смотреть на нее хоть днями. Но стоило перевести взгляд на очередную группу кристаллов, как новый цвет начинал притягивать с такой же силой, сообщая целое измерение новых впечатлений и чувств. Теперь было ясно, что цвет — это тайный код, воплощающий значение Вселенной, всякое творение которой передается на языке вибраций. Вот он, скрытый смысл Божьего веления «Да будет Свет». Свет содержит все оттенки цвета, а, следовательно, все значения Вселенной. В то же время сознавалась и дичайшая неприспособленность человеческого ума к улавливанию этих скрытых значений. Невольно чувствуешь себя ничтожным червем, пытащимся постичь значение симфонии.

И вместе с тем, несмотря вопиющее несоответствие, это абсурд. Значения вот они, здесь, ждут своей разгадки. Сама пещера — книга, главы которой можно кропотливо, последовательно читать, хотя смысл ее неисчерпаем. Невероятно, чтобы Мэдах готов был бросить это ради какой-то праздной, скучноватой экскурсии на Землю.

Но тут дошло и кое-что еще. Все эти значения крылись не в самих кристаллах. Они средоточились в его уме, кристаллы лишь задевали извлекающие их струны. Так что постигать он пытался свой ум, а не пещеру. Такое изобилие значений начинало утомлять, и Карлсен закрыл глаза. Жест, кстати, тоже символический. Люди тоже закрывают глаза на значение — не из испорченности или глупости, а из практических соображений. Парадокс — но излишний смысл становится бессмыслицей. Значение — своего рода пища, которую за присест можно переварить лишь частично. Людям необходимо знать только то, что значение существует, а скука и тщета — иллюзорны. Стоит это уяснить, и значение становится доступно в любое время. Единственная опасность — в глупости и негативизме, возникающих из незнания этого факта. Постепенно он понял, что навлек противоречие. Если значение доступно в любое время, то получается, нет необходимости ни в пещере, ни в ее кристаллах. Суть в нем самом, так что в его силах изъявить ее наружу. От отдаленного звука голосов Карлсен невольно вздрогнул: Мэдах с Крайски возвращаются. Он сделал еще один поспешный глоток, и в очередной раз подивился самой глубине ощущения у себя на языке: на Земле какой угодно ликер, и тот не сравнился бы по прелести. На этот раз, сглатывая ледяную воду, глаз Карлсен не закрывал, и, оказалось, что кристаллы при этом затеплились чуть ярче, словно кто усилил напряжение. Стоило проглотить, как свечение убавилось.

Звук приближающихся голосов напомнил, что скоро пора меняться телами. Тут сама мысль о свойственном этой процедуре некоем экстазе вызвала очередной сполох озарения. Он вдруг осознал, что во всем потоке извлекаемых кристаллами значений напрочь отсутствовал секс. Вся череда образов — леса и горы, соборы и храмы, идеи и устремления, были до странности невинны. Всем им присущ был оттенок детства и дальних горизонтов. Мысль о сексе в этом контексте казалась на редкость неуместной. Воображать половой акт было буквально каким-то падением.

— Ну, как, скучать не пришлось? — весело осведомился Мэдах с порога. — Что вы, — ответил Карлсен скованно, так как все еще целиком не принадлежал себе.

Мэдах, похоже, был удивлен такой лаконичности. В наступившей тишине отчетливо прозвучал вопрос Крайски:

— Ты готов?

— Да.

— Тогда я верну вам ваше тело, — сказал Мэдах.

Странное все-таки выражение. Монах впереди пошел к арке в самом отдаленном углу пещеры — таком темном, что Карлсен только сейчас ее и различил. Оказалось, это вход в коридор, идущий под уклоном вниз, в темноту. Где-то вдалеке погромыхивало, и вроде тянуло сквозняком. Стены, как и в пещере, смутно флюоресцировали — не кристаллы, а сама порода. Мэдах, пройдя впереди футов шесть, остановился. На этом месте Карлсен различил расщелину, идущую от свода до пола. Монах повернулся к нему лицом, после чего осторожно подался спиной в расщелину, стены которой сияли точками серебряного света. Карлсен, спустя секунду, последовал за ним, втянув голову в плечи, чтобы не покорябать лысину о грубую породу. Внутри свет показался текущей по стенам жидкостью, от вида которой почему-то закружилась голова. Еще миг, и их с Мэдахом тела соприкоснулись. Головокружение не унималось, смазывая предвкушение. И тут без всякого перехода взгляд уперся в осанистое тело монаха: все, случилось. На этот раз обмен произошел без малейшего ощущения. Мэдах вытеснился из расщелины, освобождая дорогу.

Карлсен с интересом отметил, что обмен-то, оказывается, мало что изменил. В сравнении с монашеским, собственное тело казалось легким и бесплотным, причем, вопреки ожиданию, не было чувства потери или огорчения. Ноги-руки занемели от холода, а так вообще он был бодр на удивление. Вернувшись в пещеру, он с удивлением обнаружил, что снова может видеть Крайски, лицо которого выявлялось мутно, как на недопроявленном фото, эффект странно зловещий.

Удивительно, но кристаллы в пещере смотрелись теперь до странности невыразительно. При всей своей очевидной красоте, они не передавали уже ни одно тех обостренных значений, которые удавалось различать глазами Мэдаха. Вперясь в темно-зеленый кристалл, Карлсен лишь на миг вызвал вспышку видения — заснеженные сосны в зимнее предвечерье — и все, тут же, как не бывало. В душе шевельнулось горьковатое чувство потери.

— Попробуйте это, — предложил монах.

Он протягивал металлическую кружку. Карлсен принял ее (увесистая, однако) и пригубил воду. Соприкоснувшись с языком, она вызывала все тот же электризующий трепет удовольствия — безусловно, слабее прежнего, но и специфический, как знакомое вино. Карлсен сделал глоток покрупнее, глядя теперь при этом на зеленые кристаллы. При сглатывании кристаллы словно ожили ярче, и он ошеломленно замер от образов зимних пейзажей и елей, смотрящихся в озерную гладь — все это длилось лишь мгновение. Никогда с такой досадной ясностью не чувствовались зыбкость и двойственность собственного восприятия. — Что это за вода? — поинтересовался он.

— У нас она зовется сагала — вода жизни. Берется из озера, отсюда десять миль в глубину. Стоит ей попасть под дневной свет — для питья уже не годится.

— Мы уже должны быть в пути, — снова напомнил Крайски.

— Прежде я хочу задать вопрос, — посмотрел на него Карлсен.

— Пожалуйста, — готовно сказал монах. Он этого, похоже, ожидал. — Вы догадываетесь, о чем я. Для чего такому, как вы, человеческое тело?

— Мне же дольше хочется погостить на Земле.

— Это я знаю. Но, я слышал, вы можете использовать тела, специально для вас изготовленные.

— Зачем вам мое тело?

Монах нахмурился, было очевидно, что он искренне пытается сформулировать ответ. Наконец, он произнес:

— Это почти невозможно объяснить.

— И, тем не менее, мне нужно знать, — отчеканил Карлсен, чувствуя, как поднимает голову врожденное упрямство.

Видя, что Мэдах тщетно подыскивает слова, он сказал:

— Ладно, позвольте с моей стороны предположение. Это как-то связано с сексом?

Мэдах кивнул. Крайски, до этой поры пассивно слушавший, вскинулся в недоумении.

— С сексом??

Монах медленно кивнул, пряча взгляд.

— Он прав. Я уже два года как пишу книгу. — Он поднял глаза. — Свои возражения против… религии Саграйи.

Карлсен ожидал всего, но такого, да еще вслух…