Цвет надежд — зелёный (сборник)

Я начал спускаться по лестнице к площади, а в голове у меня роились смутные воспоминания. Я смотрел вдаль. Девушка не отставала.

— Это так страшно? — спросила она.

— Иногда.

Я взглянул на нее: она разговаривала с моим значком. Значок явно интересовал ее больше, чем я.

— Прости, — сказал я, — но мне было паршиво, и я хочу поскорее отсюда смотаться.

Несколько минут она молча шла рядом.

— Мне интересно, — наконец пробормотала она.

— А мне нет. На ближайшее время с меня хватит.

Я нарочно был невежлив; мне мучительно хотелось выпить и остаться наедине с женщиной главным образом, чтобы убежать от Службы Вероятностей и всего, что пыталось выползти из моего подсознания, пока мы пересекали площадь. Тут не до любезностей.

— У меня личный интерес, — сказала она, глядя прямо перед собой.

Так я и думал. Я свысока посмотрел на нее, на ее нервный рот, блуждающий взгляд.

— Долго ждешь? — спросил я.

— Долго.

— И совершенно случайно тебе попался именно я?

Она кивнула.

— Сотрудники Службы Вероятностей редко выходят на улицу, — объяснил я. — Со временем они уже не выносят внешнего мира. Живут в здании, как будто снаружи ничего не существует, — я махнул в сторону мрачного строения. — Там даже окон нет. Большинство не хочет иметь никаких связей с внешним миром.

— Ничего удивительного, — сказала она.

— Тебе-то откуда знать?

— Иногда Веротехники привозят Сверху разные вещи, — сказала она. — Интересно, как это получается.

— Сверху никто никогда ничего не привозит, — сказал я в замешательстве. — Не потому, что это невозможно, очень даже возможно, но все знают, чем это грозит. Просто нельзя.

— Сколько времени ты там работаешь? — спросила она снисходительно.

— Три года.

— Наверное, раньше привозили.

— Никогда, — сказал я.

Она сменила тему разговора:

— Куда ты идешь?

— Ищу где выпить, — я пожал плечами.

— Давай я тебя угощу, — внезапно улыбнулась она. — Раз уж я к тебе пристала. Поговорим о чем-нибудь другом.

Мы зашли в какой-то ресторан, выпили и поужинали так, как я мечтал эти два месяца. Она была очень славная, когда нужно — улыбалась, когда нужно — смеялась. Три стакана вина и два месяца заточения сделали ее в моих глазах сперва очаровательной, а потом неотразимой. Я начал намекать на свое высокое положение в Службе Вероятностей. Как и можно было ожидать, она клюнула.

Это было по меньшей мере странно, поскольку мало кто интересуется Службой Вероятностей или исследованиями, которые там ведутся. Сам-то я ни капельки не интересовался, пока не начал там работать. Слыхал только, что это какое-то государственное учреждение, изучающее линии Вероятности, — черт их знает, что это такое! — и что в огромном уродливом здании тьма ученых и другого персонала, которые большей частью там и живут. Ничего секретного — кому нужны какие-то "линии Вероятности"? — и раньше в моих глазах это было одно из тысяч уродливых зданий. Потом я кончил школу, долго не мог найти работу, звонил во все места подряд по телефонному справочнику, пока не дошел до буквы «с». Это было очень давно.

Я не ученый, не разбираюсь в теориях, связанных с изучением линий Вероятности, а что и знаю, мне непонятно. Я только нажимаю на кнопки и сижу запертый в стальной камере, пока у меня не отрастает борода, напряжение становится невыносимым и начинают сниться кошмары. Вообще-то все не так страшно, быстро едешь Наверх, приборы записывают необходимые данные, и возвращаешься назад. Бывает, застреваешь Наверху на месяц-другой, но это не опасно. Постепенно привыкаешь. Вернее, приучаешься. Через несколько лет уже не выносишь внешнего мира, вот почему в здании Службы квартиры без окон. В стальных камерах есть телемониторы, там всякого насмотришься.

Мы сидели в отдельной кабинке ресторана, подальше от окна.

— Я ничего толком не знаю, — признался я. — Не мой хлеб, это дело ученых. Мы заходим в стальные камеры и едем куда-то вдоль линии Вероятности, я даже сам не управляю, а еду, куда пошлют.

— А почему называется Наверх?

Я пожал плечами.

— Откуда мне знать! Просто так называется. Мы едем вдоль линии Вероятности в вариант нашего мира, который не существовал или мог бы существовать, если бы что-нибудь развивалось по-другому, а потом мы сидим там и все изучаем.

— Что именно?

— Не знаю. Измеряем влажность воздуха, следы радиоактивности, проводим визуальные наблюдения… — Несмотря на жару, я поежился. — В некоторых из этих Вероятностных миров отвратительно. Даже вспоминать не хочется. Другие… другие ничего.

— Лучше здешнего, — это было утверждение, а не вопрос.

— Некоторые гораздо лучше, — я задумчиво пригубил вино.

— А что будет, если выйти из камеры? — спросила она.

— Дверь заперта.

— А если отпереть?

— Выберешься наружу.

— Значит, это возможно?

— Конечно, раз плюнуть, только… — Я осекся. — Мне ничего об этом не известно. Никто никогда не пробовал выходить, значит, и рассуждать не о чем.

— Стало быть, ты там просто сидишь?

— Вот именно. Иногда несколько часов, иногда несколько месяцев. В зависимости от обстоятельств. Не знаю почему, но иногда можно вернуться, когда хочешь, а иногда не получается.

— Примитивно как-то, — сказала она.

— Так оно и есть. Линии Вероятности были открыты всего десять лет назад, ученые пока шарят в потемках. Во всяком случае, меня это не касается. Я только нажимаю на кнопки и слежу за приборами, вот и все. Идем. — Я встал.

Мы пошли в другой кабак и еще выпили. К тому времени она стала уже более чем неотразимой. Я желал ее до боли. Сдерживаемые два Месяца молодые силы бурлили во мне и рвались наружу. Я готов был на что угодно, буквально на что угодно, лишь бы добиться ее. Мы сидели в ночном баре, и она спросила:

— Почему же никто ничего не привез Сверху?

Я пожал плечами, в мыслях самозабвенно обнимая ее.

— Может быть, когда-нибудь привозили, — продолжала она. — Давно, когда исследования только начались.

— Может быть, — равнодушно отозвался я. — Все знают, чем это грозит, поэтому… — Я снова осекся. — Никто ничего об этом не знает.

— О чем?

— Ни о чем.

Черт возьми, не робей я так, я бы наплевал на нее и нашел себе другую девочку. У меня были деньги и, уж поверьте, — желание. Но я робел, а кроме того, мне показалось, что раз я так долго ее слушал, то теперь имею на нее право.

— Когда начинали изучать линии Вероятности, много экспериментировали, — сказала она, — и привозили всякое Сверху.

— Ясно, — сказал я. — Привозили, а потом поняли, чем это пахнет, и быстренько перестали. Мне-то откуда знать? Я просто там работаю! — Я разозлился. — Неужели не о чем больше говорить? Черт побери, у меня выходной!

— Прости, — сказала она, уставившись в свою рюмку.

— Ничего. — Я почувствовал себя дураком. — Извини, погорячился. Но я два месяца сидел взаперти в этой стальной камере и глазел на одну и ту же сцену в телемониторах, не зная, когда мы сможем вернуться. И сейчас мне хочется только забыть.

Она смотрела прямо перед собой, ее глаза терялись в тени.

— Представь себе, что ты застряла там и не можешь вернуться.

Она закусила губу.

— Прости, — повторила она.

— Да чего там. — Я обнял ее за талию. Она замерла, потом расслабилась и даже улыбнулась мне. — Идем.

— Куда?

— Ко мне в берлогу. Там поговорим.

— В Службу Вероятностей?

— Ну, до этого я еще не дошел. У меня квартира в нескольких кварталах от Службы. Тихая и спокойная.

— Ладно уж, — сказала она после долгих колебаний.

Она поднялась и вышла на улицу. Я в темноте пошел следом, обнял ее, привлек к себе. Она шла напряженной походкой, глядя прямо перед собой.

— Ты, наверное, думаешь, что я чокнутая, — сказала она. — Говорю только о твоей работе. Я тебе надоела?

— Ничуть, — ответил я.

Мои пальцы впивались в ее талию, ее теплое тело манило, при каждом шаге касаясь меня. У меня перехватывало дыхание.