Дэви

Я помню, что Ники положила свою золотистую руку мне на грудь и легонько толкнула, глядя на пруд и улыбнувшись в первый раз с тех пор, как разделась.

— Он достаточно глубокий? — спросила она меня. — Здесь можно нырять?

25

Шесть лет назад я дописал этот последний эпизод и отложил ручку, чтобы зевнуть и с удовольствием потянуться, вспоминая пруд и тихое утро, и любовь, которой мы предавались на нагретой солнцем траве. Я предполагал, что через пару дней продолжу книгу и, возможно, допишу еще несколько глав, несмотря на ощущение, что я уже закончил основную часть истории, которую намеревался рассказать. Я думал, что продолжу, живя одновременно здесь, на Неонархее, и в нашей воображаемой гостинице на невидимой стороне вечности или там, где бы предпочли ее видеть вы — кем бы вы ни были, — со множеством событий, произошедших в более позднее время.

В особенности я хотел рассказать о двух годах, которые мы с Ники провели в Олд-Сити до того, что случилось с нами на Фестивале Дураков. Это другая книга. Я думаю, что попробую написать ее, после того как «Утренняя Звезда» снова уйдет в плавание, и я уйду вместе с нею, но, возможно, я и не смогу этого сделать. Я не знаю. Мне тридцать пять, следовательно, я уже не тот человек, который написал вам те двадцать четыре главы, когда Ники была от меня на расстоянии сноски и поцелуя. Я оставлю то, что написал, позади, вместе с Дионом, когда отплыву.

Годы в Олд-Сити после Фестиваля Дураков, работа с Дионом в головокружительной, захватывающей, наполовину отталкивающей атмосфере высокой политики, атмосфере законов, советов и попыток реформ, атмосфере войны против горстки воров, которую мы выиграли, и войны против орды фарисеев, которую мы проиграли — все это, разумеется, другая книга, и у меня есть подозрение, что Дион сможет написать ее сам, защищаясь от возможных сносок [33] при помощи исполненной достоинства скрытности. Если я попытаюсь сделать это, мне не хватит терпения.

Я отложил ручку в тот вечер, шесть лет назад, и через несколько минут услышал, что меня зовет Ники. Ее голос вытащил меня из глубокой задумчивости: думаю, я вернулся ко времени смерти моего отца и банально раздумывал о том, как горе превращается в философию, если у вас есть силы дождаться этого. Просто потому, что так должно быть…

Как мне кажется сейчас, смерть моего отца действительно была частью истории, которую я был обязан написать. Я думал сначала, что эта история завершилась, когда тигр ворвался в деревню, и я узнал, кем приходится мне Сэм. Но потом понял, что все закончилось со смертью Сэма Лумиса, одиночки по профессии. Ибо это был, несомненно, тот случай, когда тема этой книги… А впрочем, черт возьми, почему я должен забивать себе голову размышлениями о том, что принадлежит, а что не принадлежит к этой истории? Ведь было такое множество историй, что я никогда не мог быть уверенным, о чем я рассказывал, и это вовсе не так важно, как я думал, докучая вам и вашей тетушке Кассандре множественностью времен. Может, и неплохо взглянуть на загадку, великолепие и мрак нашей жизни и смерти с пером в руках, но попытайтесь сделать это сами — и вы обнаружите больше историй, чем вам казалось, и найдете радость, трагедию, грязь, величие, экстаз, скуку, смех, ярость и слезы, так замысловато зависящие друг от друга, переплетенные, точно совокупляющиеся змеи или ветви ползучего винограда… Просто не беспокойтесь о противоположностях и равновесиях, ухватитесь за одну ветку, и тогда вы прикоснетесь сразу ко всем…

Я услышал, как Ники зовет меня. У нее начались схватки. Было то же время, что и сейчас — только сейчас 20 мая 338-ого года — в том же самом доме, который отлично выстоял эти шесть лет, было то же кресло и тот же письменный стол, и тот же вид на тихий пляж. Но, поскольку прошло шесть этих долгих лет, все стало другим — даже плоть моих пальцев, держащих другую ручку. И свет кажется тем же, яркий поток, и бледный песок и несколько высоких белых облачков, плывущих на восток, куда через несколько дней возьмет курс старая «Утренняя Звезда».

Схватки начались на месяц раньше срока. Само по себе это не слишком встревожило нас в первые часы. Тед Марш и Адна-Ли Джейсон, лучше всех знакомые с медициной Былых Времен, делали все, что возможно. Те знания Былых Времен, которыми мы обладали, были ужасно неполными. Лекарств и оборудования у нас не было — они недостижимы, как Полночная Звезда. Поэтому диагнозы по большей части являются лишь предположениями, существенная хирургия немыслима, а наше умение — зачастую просто насмешка.

Ники боролась с болью восемнадцать часов и наконец разрешилась существом с огромной головой, которое прожило лишь час или два, заливаясь пронзительным бессмысленным криком, но кровотечение было не остановить. Мут весил двенадцать фунтов, а она… В нашей квартире в Олд-Сити я, бывало, ради смеха нес ее на руках целых два лестничных пролета и в конце подъема едва ли выбивался из дыхания. Кровотечение было не остановить. Несмотря на все наши ухищрения, она увидела мута и все поняла, так что не могла даже умереть с утешительной иллюзией. В мире, который Былые Времена оставили нам, такие вещи случаются достаточно часто. И случатся еще не раз…

Вскоре я отплываю на «Утренней Звезде» вместе с капитаном Барром и маленькой компанией — пятью женщинами и девятью другими мужчинами. Все мы были выбраны Дионом, потому что в каждом из нас кипит то, что он называет «сдерживаемым недовольством». Все, естественно, было добровольно, а меня он и вовсе не выбирал, лишь спросил:

— Ты хочешь уехать, Дэви?

Я сказал, что хочу, и он поцеловал меня в лоб в духе старинной нуинской знати, чего я много лет за ним не замечал, но больше мы о плавании не говорили и, наверное, так и не заговорим до того дня, который выберет Барр.

Мне тридцать пять, а Диону пятьдесят. Мы прошли вместе две войны. Мы пытались вытянуть великое государство на шаг или два вперед от тупого невежества нашей эры. Мы вместе переплыли великое море и нашли остров Неонархей. Мы любили одну женщину… «Сдерживаемое недовольство» — что ж, я думаю, это определение предназначалось мне не меньше, чем остальным. Это комплимент, но с неизбежной тенью осуждения: капитан Барр, я и еще четырнадцать человек, подходящих по темпераменту и обстоятельствам на роль исследователей и не подходящих больше ни для чего другого.

В работе исследователя, сказал бы я, очень мало того блеска, который ему придает мальчишеское воображение. Я выдумывал множество фантазий, лежа на солнышке перед моей пещерой в Северной горе, но сейчас мы с капитаном Барром больше озабочены галетами и кислой капустой и пытаемся немного перестроить нос корабля с целью отнести его подальше от кормы, если вы простите мне такое выражение. Но все это не означает, что в исследованиях нет славы. Она там есть, и внутренние награды достаточно реальны. Море невежества безмерно огромно, но я, фосфоресцирующий микроб, зажигаю свой свет в этом море и не вижу причин стыдиться своей гордости.

За эти шесть лет мы смогли построить еще одно судно, аккуратное и маленькое, которое кораблестроители Былых Времен назвали бы ялом. Те, кто остаются, смогут плавать на другие острова, пока мы будем отсутствовать.

Наше льняное семя хорошо разрослось, так что у «Утренней Звезды» новые крепкие паруса. Мы везем с собой провиант на четыре месяца. Наша ближайшая задача — достичь континента, который назывался Европой, что должно занять намного меньше четырех месяцев, узнать о ней все возможное и вернуться. Нашим первым берегом станет побережье того, что называлось Пор-угалией или Испанией. Правда, течения и ветры не такие, какими они были в Былые Времена…

Все мы, отправляющиеся в плавание, бездетны. Возможно, женщины и не стерильны, но ни одна ни разу не беременела, а самой молодой двадцать пять лет. За шесть лет на Неонархее у нас родился двадцать один здоровый ребенок, от семи женщин. Я не стал отцом ни одного из них. Нора Северн забеременела от меня. Это было ее желание, и Диона тоже; они надеялись, что рождение ребенка вытащит меня из мрачного саморазрушающего настроения, которое долгое время не отпускало меня. Не знаю, что действительно вывело меня из него — возможно, всего лишь время. Милая Нора была отличной любовницей, и эта часть эпизода, безусловно, помогла мне вернуться назад и вновь принять повседневную жизнь. Но, хотя Нора смогла подарить Диону двух здоровых дочерей, ребенок, которого она родила от меня, оказался мутом, не слишком отличавшимся от того, чье рождение унесло жизнь Ники.