Зеркало в руках

В келью матери вернулся усталым и опустошённым.

На вопрос мамы, где так долго пропадал, грустно ответил: "Слушал зиму…"

Хай Рэ проснулся…

Правый бок затёк, рука, вытянутая в направлении костра, замёрзла. Хай Рэ прислушался к себе — не появится ли снова боль в груди? Подождал немного, потом осторожно сел.

Костёр почти прогорел, слабо мигая рубиновыми огоньками засыпающего пламени. Хай Рэ скороговоркой произнёс хвалебную песнь животворному огню и потянулся за лапником, загодя приготовленным. Сунул несколько сухих ветвей в костёр, в ожидании замер.

Крошечные огоньки пламени, перебегавшие с одного уголька на другой, вдруг застыли, будто испугавшись подвоха со стороны человека, но почти сразу же набросились на сухие хвоинки, свернув, скрутив, смяв их. Раздался сухой треск, искры высоко взметнулись в чернильную мглу, скачком раздвинув обжитой человеческий мирок до размеров целой поляны.

На душе сразу стало тепло и уютно. Хай Рэ улыбнулся огню, подбросив ещё пару хвойных веток, а поверх них — несколько коротких сухих чураков. Огонь развеселился, приглашая и старого видеца присоединиться к яростному жгучему танцу. Хай Рэ коснулся правой рукой лба, отдавая дань уважения неиссякаемой мощи огня-оберега.

Подняв голову, старый видец принялся следить за рвущимися ввысь раскалёнными хвоинками. Они умирали столь же стремительно, как и возносились в чёрный морозный воздух. Хай Рэ задумался, мысленно сравнивая жизнь быстро сгинувших сучка, веточки, хвоинки со своей собственной жизнью. Выходило, что между ними нет никакой разницы: та же бурная, безудержная юность, та же степенная, размеренная зрелость и та же мудрая, но печальная старость. Даже смерть для них была одна — на взлёте, в вечном стремлении вперёд, ввысь, вдаль…

Хай Рэ опустил глаза на огонь. В нём всё было по-другому. Никто не знает, откуда он берётся и куда исчезает, если вовремя не накормить его. Никто не мог объяснить и другого: почему пламя так притягивает человека? В детстве Хай Рэ слышал странное слово — гип-и-ноз, но тогда никто не сумел объяснить пытливому мальчику его истинного смысла.

С тех пор в сердце так и осталось первое впечатление полной непознаваемости огня, потому что даже самые старые и мудрые из обитателей Дома не знали ответов. Не менее загадочным было и то, каким образом живущий в огневице крохотный огонёк, задуваемый малейшим неосторожным дыханием, мог превращаться в чудовище, способное безжалостно пожирать целые леса!

Вкатив в костёр обрубок комля, Хай Рэ поправил свою постель — два слоя лапника, и лёг, с удовольствием вытянув натруженные во время перехода ноги. Правый бок и лицо буквально купались в волнах горячего воздуха. Видец впитывал тепло, словно дождевую влагу розовый мох, в изобилии росший по камням около входа в Дом.

Мороз крепчал. В то время как правая сторона тела сладко млела от сухого жара, левая деревенела от холода. Приходилось время от времени переворачиваться на другой бок и отогревать заиндевевшую от таявшего снега одежду и смёрзшиеся от усилившегося мороза внутренности.

Хай Рэ мечтательно подумал о горячем травяном настое с остатками терпкой, но невероятно вкусной клюквы, однако доставать котелок не стал — утром потешит себя редким для него лакомством.

Поняв, что заснуть теперь не сможет, Хай Рэ без сожаления разобрал неуклюжий лежак, отправив одну его часть в костёр, а на второй удобно устроившись как в кресле, предварительно подложив несколько пушистых веток в изголовье.

Светало.

Где-то далеко закричала птица, заставив оцепеневший от холода лес встрепенуться и с радостью встретить восход солнца. Взглянув на небо, розовеющее сквозь чёрные иглы высохших елей, Хай Рэ полез в котомку — пришло время утешить голодное тело последней трапезой.

Он долго топил в котелке снег, изредка подкладывая в закипающую воду рассыпающиеся на ладонях снежки. Когда котелок был почти полон, Хай Рэ достал кожаный мешочек с мороженой клюквой и высыпал его содержимое в бурлящую воду. Сразу запахло ягодой. Старый видец с удовольствием ощутил во рту кисловатый вкус клюквенного чая.

Дав напитку потомиться на медленном огне, Хай Рэ вновь полез в котомку и достал небольшой брусочек жареной оленины. Немного подумав, отрезал половину и вернул её на место — в узкий глубокий карман. Оставшийся кусочек стал макать в напиток и, зажмурившись, с наслаждением обсасывать. На нехитрую пищу пустой желудок тут же отозвался голодными спазмами, но видец этого не замечал. Его отрешённый взгляд упёрся в пустоту, челюсти размеренно двигались, изредка прерываясь для того, чтобы отхлебнуть очередной глоток из закопчённого котелка.

Хай Рэ вспоминал…

…Что-то сломалось внутри него, потому что он перестал воспринимать мир таким, каким видел его раньше — в течение всей долгой и очень непростой жизни. Лёжа целыми днями в своей келье (после страшных событий с Комнатой радости все жилые семейные ниши стали именовать только так — кельи), Хай Рэ ждал лишь одного: когда же, наконец, боль в груди, всё чаще и чаще навещавшая старого видеца в урочный и неурочный час, окончательно затопит его, в одночасье, превратив жилистое тело в хладный труп и отправив туда, где его давным-давно дожидаются и мать, и жена, и оба сына, и все многочисленные сверстники. Боль рвала тело на части, заставляя Хай Рэ замирать в томительном ожидании: вот сейчас… вот сейчас…

В один из таких моментов в его келью вошёл Таби Ёр — бессменный грохочун в течение четырёх рук зим. Он осторожно присел на ложе, с участием коснувшись холодных пальцев видеца.

— Что с тобой? — спросил он вполголоса.

Хай Рэ всмотрелся в лицо друга. Таби Ёр тоже выглядел довольно старым, но и он был много моложе видеца.

— Я понял, Таби, — моё время пришло…

Грохочун непонимающе покачал головой.

— Если ты о том, что произошло на ристалище, то…

— Нет, — перебил товарища видец, — дело не в тиграх. — Хай Рэ с трудом сел на ложе. — Дело во мне…

Таби Ёр придвинулся. Негромко попросил:

— Говори.

— Я перестал видеть… — Хай Рэ поднял печальные глаза на давнишнего друга. — Уже в течение трёх ночей я пуст внутри, как грот Забытых Крикунов…

Таби Ёр долго молчал, потом положил руку на плечо Хай Рэ. Сказал с явным облегчением в голосе:

— Ну что ж, будешь теперь сидеть в главном зале у костра, учить молодых и рассказывать им…

— Погоди! — оборвал грохочуна видец. — Наверное, ты не понял — я пуст. Совсем!

Грохочун как-то странно посмотрел на Хай Рэ. В его глазах читалось недоверие.

— Разве такое может быть?.. — с сомнением спросил он.

Хай Рэ пожал плечами, подумал недолго, заговорил с болью в голосе:

— Я хотел тебя просить об одолжении…

— Если ты об уходе за По-Гост, то я против! — не дослушав, резко проговорил грохочун.

Хай Рэ укоризненно посмотрел на друга.

Таби Ёр смутился.

— Прости, но сейчас такое тяжёлое время, — виновато вздохнув, торопливо пробормотал он. — Нас становится всё меньше, а ты…

— Я старше вас всех. Я столько пережил за эти годы и я… — Хай Рэ ненадолго замолчал. — Я очень устал. Правда! Много лунных циклов мне снятся жена и дети. Мне стыдно перед ними, потому что я один прожил столько, сколько все они вместе взятые. Я хочу пойти к ним. Не препятствуй мне, ладно? — Хай Рэ просительно заглянул грохочуну в глаза.

Таби Ёр вздохнул.

— Мне будет нелегко одному… — тихо сказал он после долгой паузы.

Хай Рэ усмехнулся.

— Ты не один. Молодые давно наступают тебе на пятки. Помнишь, как Фучи Га втайне от тебя изготовил свёрток и засыпал в него вместо потайной грохочущей смеси сухой помёт летучих мышей. Выкрасил он его охрой столь искусно, что ты обнаружил подмену лишь во время охоты!

Таби Ёр хмыкнул.

— Конечно, помню! Теперь этот сорванец готовит свёртки лучше меня.

— Вот видишь…

Прошло некоторое время, прежде чем Хай Рэ напомнил: