Новые Миры Айзека Азимова. Том 3

— Я не собираюсь говорить на эту тему.

— Почему же? Тебе будет полезно. Можно также доказать, что муравьед является для муравья существом высшего порядка. Он слишком велик, чтобы его осознать, и слишком могуч, чтобы помышлять о сопротивлении. Он носится среди муравьев, подобно невиданному, необъяснимому урагану, сея вокруг разрушение и смерть. Но для муравьев это не горе. Они считают, что разрушения ниспосланы им в наказание за грехи. А сам муравьед так и не узнает, что был божеством. Да ему это и не надо.

Уинтроп побледнел.

— Ты мелешь все это, лишь бы меня разозлить! Мне жаль, что ты рискуешь душой ради минутного развлечения. Позволь кое-что тебе сказать, — голос его задрожал. — Я буду говорить очень серьезно. Досаждающие тебе мухи — есть твое наказание в этой жизни. Вельзевул, равно как и прочие силы зла, может быть уверен, что он творит зло, но это не так. В результате оказывается, что он действовал во имя окончательного блага. Проклятие Вельзевула тяготеет над тобой ради твоей же пользы. Может быть, оно заставит тебя поменять образ жизни, пока еще не поздно.

Он выбежал из комнаты.

Кейси посмотрел ему вслед и рассмеялся:

— Говорил тебе, Уинтроп верит в Вельзевула. Как только люди не стараются скрыть свои суеверия! — Смех его оборвался неестественно резко.

В комнату влетели две мухи и тут же устремились через пары инсектицида прямиком к Кейси.

Поллен поднялся и вышел в тяжелом расстройстве. За год ему мало удалось узнать, но и этого оказалось достаточно, чтобы он почти перестал смеяться. Только его машины могли правильно анализировать эмоции животных, сам же он начал слишком глубоко погружаться в эмоции людей. Ему не нравилось видеть свирепую жажду убийства там, где для остальных налицо была лишь пустяковая ссора.

Неожиданно Кейси спросил:

— Слушай, раз уж мы об этом заговорили… Ты ведь пытался работать над моими мухами? Было такое?

— Над твоими мухами? Прошло двадцать лет, я не помню, — пробормотал Поллен.

— Должен помнить, — сказал Уинтроп. — Мы были в твоей лаборатории, и ты пожаловался, что мухи достают Кейси даже там. Он предложил тебе провести эксперимент, и ты согласился. Ты в течение получаса фиксировал их движение, жужжание и работу крылышек. Ты работал с целой дюжиной разных мух.

Поллен пожал плечами.

— Ну ладно, — сказал Кейси. — Какая разница. Рад был тебя повидать, дружище.

Крепкое рукопожатие, толчок в плечо, широкая улыбка… Для Поллена все это означало болезненное отвращение со стороны Кейси, вызванное тем, что Поллен все-таки добился успеха.

— Давай о себе знать, — сказал Поллен.

Слова глухими толчками сотрясали воздух. Они ничего не значили. Кейси это знал, Поллен это знал. Все это знали. Но слова предназначались для сокрытия эмоций, а когда не получалось, человечество все равно продолжало притворяться.

Рукопожатие Уинтропа было мягче.

— Вот и вспомнили старые времена, Поллен. Будешь в Цинциннати, заходи в наш клуб. Там тебе всегда рады.

Поллен услышал за этой фразой легкое облегчение. Уинтроп радовался его явной депрессии. Оказывается, и наука не знает ответа на многие вопросы; тревожному и мнительному Уинтропу было хорошо в его компании.

— Зайду, — сказал Поллен. Это была обычная вежливая форма отказа.

Он смотрел, как бывшие однокашники разбрелись по разным группкам.

Уинтроп никогда не узнает, Поллен был в этом уверен. Интересно, знает ли Кейси?.. Вот будет шутка, если нет.

Конечно же, он экспериментировал на мухах Кейси, и не раз, а очень много. И всегда получал один и тот же ответ! Один и тот же не подлежащий публикации ответ.

Поллен вдруг увидел оставшуюся в комнате муху, и его невольно пробрала холодная дрожь. Какое-то мгновение муха бесцельно кружилась, потом стремительно и преданно полетела в том направлении, куда удалился Кейси.

Мог ли Кейси не знать? Могло ли быть так, что смысл первородного наказания и заключался в том, что ему никогда не суждено узнать, что он и есть Вельзевул?

Кейси! Бог Мух!

Здесь нет никого, кроме…

Полагаю, каждому из нас приходилось иногда произносить фразу: «Ну, и что он в ней нашел?» или: «Ну, и что она в нем нашла?».

Смешной вопрос, потому что то, что он видит в ней или она видит в нем, просто так, глазом, не увидишь. Это, вероятно, сами-прекрасно-знаете-что.

Сходным образом я столь же склонен фыркать, как любой из вас, и, когда я вижу фильм, где девушка влюбляется в типа без всяких видимых достоинств, если не считать того, что он высок, худощав, силен, бесстрашен и поразительно красив, меня, естественно, охватывает отвращение. «Да что она в нем нашла?» — спрашиваю я.

Если меня заставляют объяснять причину моего фырканья, я поясняю, что этот высокий, худощавый, сильный, бесстрашный и поразительно красивый тип почти неизменно обладает комариными мозгами. Вместо слов он хмыкает, а на мир смотрит тупыми глазами, за которыми спрятаны мозги слабоумного идиота. Он известен всем, а особенно девушке, что пытается скрыть свою безумную страсть к нему, под прозвищем «большой выпендрила» или, возможно, «большой увалень».

Эти выпендрилы, и увальни в особенности, лишены даже зачаточного понимания женской психологии, и чем больше они это доказывают, тем отчаяннее их любят.

Я вам заявляю: для меня это невыносимо. Мне чертовски хорошо известно, что если я попытаюсь завоевать расположение девушки, соревнуясь с одним из этих высоких худощавых кретинов, то обязательно проиграю. Поэтому я избрал собственный способ мести. Я решил никогда не вставлять этих выпендрил в свои рассказы.

И я от своего решения, насколько мне известно, не отступал. Еще вчера я был готов в этом поклясться и поставить на свою правоту любые деньги. Но когда перечитал «Здесь нет никого, кроме…» — только что, перед тем как написать предисловие, — у меня дрогнуло сердце и я не поверил своим глазам. Оказывается, и у меня есть рассказ про увальня.

Боже мой!

Нашей вины тут нет. Нам и в голову не приходило, что все идет не так как следует, пока я не позвонил Клифу Андерсу и не поговорил с ним, когда его там не было. Да что там — я бы никогда и не узнал, что его там нет, если бы он вдруг не вошел в тот самый момент, когда я с ним разговаривал по телефону.

Господи, что это я несу — я всегда был отвратительным рассказчиком, мне никогда не удавалось рассказать все по порядку — я слишком возбуждаюсь. Ладно, начну с самого начала.

Я Билл Биллингс, Клиффорд Андерс мой друг. Я инженер-электротехник, он математик, и мы оба работаем в Средне-западном технологическом институте. Теперь вы знаете, кто мы такие. Как только Клиф и я сбросили с себя военные мундиры, мы занялись вычислительными машинами. Надеюсь, вы представляете, что это за сооружения, — Норбет Винер подробно описал их в своей «Популярной кибернетике». Они огромны, неуклюжи и занимают всю стену. К тому же они дороги.

У нас с Клифом появились некоторые идеи на этот счет. Понимаете, вычислительная машина громоздка и дорога потому, что в ней полно всяких реле и вакуумных трубок, позволяющих контролировать микроскопические электрические токи. В сущности эти микротоки и есть самое главное в машине, поэтому…

Говорю я однажды Клифу:

— А почему мы не можем управлять током без всего этого проволочного салата?

Клиф говорит:

— Действительно, почему? — И тут же занялся математическими выкладками.

Каким образом нам за два года удалось получить то, что мы получили, значения не имеет. Важно, что машина, которую мы наконец построили, причинила-таки нам хлопоты. Когда мы ее закончили, она была примерно вот такая в высоту, почти такая в длину и примерно такая в глубину…