Книга Предтеч

- Послушай-ка, - сказала Голубоглазка, - а не второй ли день солнцестояния сегодня?

Он многозначительно поднял левую бровь, как бы выражая легкое сомнение, хотя на самом деле по этому поводу никакого особенного мнения не имел.

- А ведь на самом деле он! Слушай-ка, как ты отнесешься к тому, чтобы покамест не налегать особенно на пиво? Мне вдруг до смерти надоел город и море это... Чего только люди в нем особенного находят? Так домой захотелось, что, кажется, умру сейчас. Не составишь компанию?

Ну, это она могла бы и не спрашивать.

- Когда?

- Сейчас, медленно, чтобы утряслось и да не смущать бы добрых людей, дойдем до дороги к Старому Порту, а уже оттуда - быстро-быстро, к Логову Пауков. Не страшно, что большой конец выходит...

-Не страшно, потому что не знаю я тут почти ничего. Стыдно сказать, - я тут уже больше полугода, а почти что нигде до сих пор и не был... И город плохо знаю.

- Так бывает, если здешние уроженцы не вытаскивают к себе. Довольно некрасиво с их стороны: живет человек в лучшем месте Вселенной и толком его не видит.

Неторопливо, как и планировалось, они пошли по удивительно чистым дорожкам Каменного Парка, мимо молчаливых, неподвижных, несколько зловещих в своей первобытной грубости дольменов, которые, по сути, и составляли основу и душу парка. Потому что растительность здесь не то, чтобы совсем отсутствовала, а просто была она как-то подчеркнуто-скудной, на роли редких оттеняющих штрихов. И смысл здесь был вовсе иной, чем в знаменитом японском Саду Камней, насколько ему приходилось об этом слышать: не покой и гармония, а тревожащие душу, вздыбленные формы, восставшие кости Мира, голые скелеты отживших апокалиптических чудовищ. Было тут и сейчас практически безлюдно, и ему подумалось еще, что это тоже черта собственного Суланского стиля: где бы ты ни был, все равно ощущаешь себя несколько на отшибе, отдельно, без принудительного единения. Постепенно, как и все в этих местах, дорожка перешла в желобоватую тропинку, тянущуюся по самому краю трехсотметровой высоты обрыва, и тут было место, где последним напоминанием, межевым камнем, безмолвным стражем лежал округло-продолговатый камень, напоминающий пятиметровой длины череп Твари Из Снов. Потом тропа отступила от края, миновав далеко выдающийся скалистый уступ, на самом конце которого, продолжая вертикаль обрыва, высилась восьмигранная башня с контрастными черными швами между плоскими лиловыми кирпичами и без всяких видимых отверстий в глухих стенах только на отвернувшейся от моря грани виднелась каменная плита с выпуклым изображением короткорогого бородатого быка, в свирепой бдительности нагнувшего голову.

- Знаешь, что это?

Он слыхал какие-то упоминания о Глухой Башне, и смог сообразить сейчас, что это, по всей видимости, она, но и только, а потому предпочел просто пожать плечами.

- Это знак запрета, наложенного Фаромом с его другом Одетым В Серое, иначе известным, как Борода. Со времен Исхода и до сих пор сохранилось всего только две таких заповеди: Сокровище-Сокровенное, которое было запрещено трогать на протяжении десяти поколений, а потом - на усмотрение посвященных, да вот эта башня, и про нее не сказано о сроке...

- А посвященные-то кто?

- Всегда только два человека из всех живущих: Хранитель из колена Бороды, и предводительница Птиц Лебедь Черных Небес. Говорят правда, что оба заповедных сокровища теперь не так уж и важны, потому что после Вениаминова возвращения все блага их переоткрыты и многократно превзойдены, а запреты остались только чтимыми традициями.

Он усмехнулся, привычно приседая и протягивая руки к Башне, пальцы словно сами собой скрючились, а зрачки, медленно, страшно проплыв несколько раз по плавной дуге влево-вправо, начали закатываться. Раздался первый, неуверенный вибрирующий свист вроде бы как на пробу, а спутница его вдруг почувствовала подобие ожога, и сразу же - испуг, и желание как-то предотвратить предстоящее действо, чем бы оно ни было. Это было возможно, пока Безымянный не вошел в процесс на должную глубину, пока он не ВСПЫХНУЛ и не начал поддерживать сам себя чтобы завершиться только по достижении цели, и она схватила его за руку:

- Пойдем! Не нужно, - мало ли кто мог узнать о хоронящемся в башне, не ломая кладку? Это не делалось из почтения к предкам, чтобы не было вседозволенности, чтобы не нарушать по крайней мере без крайней необходимости, а Ушедшие всей своей жизнью доказали право оставлять заповеди.

- Да, лучше уж уйти: больно уж ты здесь торжественная и истовая, так молятся богу дети, - не потому что сознательно веруют, а потому что родители внушили. В таком тоне только эпосы писать!

- Лучше, - кивнула она, - ты со стороны себя не видел! То, что ты делаешь, если и не зло, то и не добро во всяком случае, - по крайней мере пока.

- Надо же... Ты с деканом моим, случайно, не сговорилась? Он тоже говорил, увидав мои дела, что я не лекарь пока, и даже человек непонятно какой: "Сейчас от тебя польза только как от инструмента: смотря какая рука возьмет. И чья."

- Если, не сговариваясь, сказали двое, значит что-то есть... Ты как относишься к пробежке?

- Совершенно спокойно. А к чему спешить?

- Пока до гнезда. Пока оттуда до моей страны. А нам надо к ночи поспеть, я чувствую.

И сразу же, повернувшись, бросилась бежать в зной самого длинного в году дня, а длинные, чуть волнистые волосы, прихваченные ниткой бус из черного камня, летели за ней вслед, как струится по ветру хвост дикого коня. Мгновение помешкав, он рванулся за ней, отыскивая ритм, подходящий для такой скорости хода. Уж что-что, а спортом он в Сулане занялся очень серьезно, а кое в чем, - так ему и вообще не было равных: для него не составляло ни малейшей проблемы, например, подняться по вертикальной кирпичной стене на двадцать метров. Он первенствовал бы, наверное, и в гимнастике, не будь в его движениях маловато эстетики, и это коррекции не поддавалось, потому что пластика и эстетика его движений была, пожалуй, принадлежностью другого мира и другой жизни. В разного рода видах единоборств сильной стороной его был очень высокий болевой порог и умение терпеть нестерпимое. Наконец, в ходе занятий выяснилось, что сухощавая легкость в сочетании со своеобразной выносливостью очень подходят для бега на длинные дистанции, а тот, кто тренировал его сказал непонятно: "Бегай. Тебе это поможет удержаться." Так что Надлежащий Ритм он отыскал быстро и теперь, длинноногий, легкий, как вздох, вихрем летел по сонному от жары, в сиесту впавшему городу, мимо тесных рядов плант-мастерских, по кромке площадей, залитых беспощадно-ярким, знойным светом. Мимо тихих ресторанчиков, неизменно отмеченных знаками Априорного Языка на вывесках, как правило - малоусловных и с Расширением. Мимо прячущихся за рядами высоких деревьев двухтрехэтажных домов горожан. Мимо низкой, разлапистой пирамиды с пятью черными, отверстыми, аки пасть Ада, входами в подземелье музея, принадлежащего Обществу "Лабиринт". Поперек кривых дорожек парков, через прихотливо-изогнутые ленты цветущих кустарников, окруженных густыми от зноя, застойными облаками запаха, - и поперек Города, прочь от моря, к горам, туда, где в скале, источенной пещерами и ходами, как кусок старого дерева - древоточцами, располагалось Логово Пауков. Последний отрезок пути к нему пролегал по резко спускающейся вниз, проложенной прямо через камень предгорья, недлинной улице Аллеи Изваяний. По обе стороны ее в два ряда стояли диковинные изваяния, то почти понятные и загадочно-красивые, то чудовищно-чуждые, расположенные по вовсе непонятным соображениям. У входа в Логово, как бы намеком на сокрытое, били фонтанчики чистейшей воды и скатывались в грубые каменные чаши, составлявшие со скалой одно целое и как будто даже не имевшие следов хоть малейшей обработки. Тут они остановились, выпили ледяной воды, омыли от пота и пыли разгоряченные лица и только после этого ступили под своды Логова Пауков. В таинственном сероватом сумраке мрачно горели многоцветными отблесками семь громадных сростков крупных кристаллов. Один, самый большой, включавший в себя особенно много черно-синих, дымчато-коричневых и непроглядно-черных самоцветов, находился посередине и назывался с какой-то стати Черной Вдовой, остальные располагались по неправильному кольцу вокруг него. И, - хоть не было видно в сростках даже намека не какие-нибудь отверстия, из них бесшумно били семь белесо-серых гейзеров вовсе даже не воды, а какого-то таинственного невесомого вещества. Вырвавшись из тел Пауков, они рассыпались множеством тончайших струй и без следа пропадали, коснувшись самого обыкновенного с виду, грубого каменного пола. Не раз слыхав про это место, он впервые видел его воочию, и впервые стал под струи, избрав для этого Черную Вдову. Трепет, тепло, все нарастающая легкость в теле, слабое покалывание в коже, - и его вдруг окружил ореол тончайших радужных нитей, ИСТЕКАЮЩИХ равно из кожи его и одежды, и все больше тянущихся в длину. Когда ореол стал совсем густым и начал касаться стен, он двинулся вслед за девушкой наверх, по кривому, прихотливо меняющему ширину коридору с жирно блестящими, вылощенными водой каменными стенами. Выбрались в какое-то подобие холла и здесь спутница остановила его: