Чужой из психушки (фрагмент)

Этот мир, с давно уже исполненный Горьким, - не антимир. Он соприкасается с нашим сегодняшним бытием множеством реалий. Его эстетика обладает концептуальной новизной. И зрители часто плачут, так как этот мир трогает за душу не дешевым пафосом массового псевдоискусства, наподобие мексиканских сериалов, а чудовищным предвидением усталых людей, чей "органон отравлен алкоголем". Людей России начала второго тысячелетия, которое несет им лишь дополнительные горести и неуверенность в завтрашнем дне. И он тут, у меня в квартире, где я сижу в кресле под "иконой" чудовища.

В центр помещения вышел кувшин, восточные узоры красиво оттенялись верхним светом.

Я расскажу вам, господа, про Волка. Да, да, про вашего земного Волка, которого я произношу с большой буквы. Все вы знаете, что ему не было равных в открытой борьбе. Но не брезговал он и внезапным налетом. Он закидывал жертву за спину себе и легко уходил сумасшедшим наметом. Но, когда целой стаей борзых гоним, чуял шкурой своей приближение драки, он, свирепо оскалясь, сворачивал к ним. И, трусливо скуля, отступали собаки. Так слушайте мою притчу про Волка. Слушайте, слушайте. Слушайте и смотрите.

Меня кто-то дернул за штанину. Я нагнулся и увидел под креслом маленького лохматого домового.

- Глаза зажмурь, - прошептал он, - а то сам в волка превратишься.

Я зажмурил глаза. Теперь я и видел, и слышал, и чувствовал.

Он подошел к шелестящим на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно: человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти. Он передернулся брезгливо и рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.

Лес глухо жужжал, стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой. Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба, приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, перестал выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил по щенячьи. Мягкими иголочками взметалось в снегу дыхание. Мохнатая ветка над головой закачалась укоризненно, стряхнула пухлый налет снега. Тогда он встал и, тяжело ступая, ушел куда-то, не озираясь и не прислушиваясь.

...Его иногда видели у деревень. Он выходил с видом смертника и нехотя, как по обязанности, добывал пищу. Он брал свои трофеи на самом краю поселков. Брал то овцу, то птицу, но не брезговал и молодой дворнягой, если она была одна. Он был крупный, крупней раза в два самого рослого пса. Даже милицейская овчарка едва доставала ему до плеча. Но они не видели друг друга.

Он никогда не вступал в драку с собачьей сворой. Он просто брал отбившуюся дворнягу, закидывал за плечо, наскоро порвав ей глотку, и неторопливо уходил в лес, не обращая внимания на отчаянные крики немногих свидетелей. Он был осторожен, но осторожность получалась небрежной. Устало небрежной.

Отравленные приманки он не трогал, капканы обходил с ловкостью старого лиса, никогда не пользовался одной тропой дважды. Флажков не боялся. Он, наверное, просто не понимал, как можно бояться безжизненного куска материи. А красный цвет ничего не говорил старому самцу. Он понимал и признавал один цвет. В глазах давно убитой подруги в минуты нежности светился голубовато-зеленый огонек...

Он ходил один не потому, что не мог сбить стаю. Просто он один остался в этом лесу. А может, и на всей земле. Последний волк на земле! И он знал об этом. И жил он иногда по инерции, а иногда потому, что он последний.

В это утро все было необычно. Воздух сырой и крепкий щекотал ноздри, грудь вздымалась, шерсть на затылке щетинилась. Он долго хватал пастью вино весны, а потом завыл призывно и грозно.

И сразу прервал вой. Некого было звать для любви, такой горячей в остывшем за зиму лесу, не с кем было мериться силами за желанную подругу. Он был один. И еще ощущалась весна. Они были, можно считать, вдвоем. И волк пошел к людям.

Он остановился на краю поселка и увидел овчарку из районной милиции. Крупная, с мясистой широкой грудью и мощным загривком, она бегала от вожатого в снег за брошенной палкой, приносила ее, не отдавала сразу, балуясь. Она была немолодая, и угрюмая. И высшим счастьем для нее было поиграть с вожатым. Она почувствовала волка раньше человека, обернулась мгновенно, пошла резким наметом, чуть занося задние лапы влево. Сморщенная злобой пасть была ужасна, рык вырвался утробно, глухо,

- Фас! - закричал милиционер, неловко вытаскивая пистолет, - фас, Туман!

Повинуясь привычному посылу, Туман почти коснулся лесного пришельца желтоватыми клыками.

Волк стоял легко и просто. Он расправил грудь, грациозно уперся ..толчковыми лапами в грязный снег. Он не казался больше худым, и не гремел больше его скелет под пепельной шкурой. Он был красив, а красота скрадывает изъяны. Он не шевельнулся, ждал. В глазах светилась озорная радость.

Туман прервал движение, растерянно вжался в снег, снова встал, подчиняясь команде. Он стоял вплотную, но не заслонял волка. А тот не двигался с места и улыбался псу. Он сделал шаг и Туман снова упал в снег. Волк пошел к человеку.

Одна пуля тупо ушла в землю, другая. Руки милиционера тряслись, но он был мужественным человеком, стрелял еще и еще. Пуля обожгла шерсть у плеча, но волк не прибавил шагу. Он шел, играя мышцами, а глаза горели ненавистью совсем по-человечьи.

Мужественный человек заверещал по-заячьи и, как его пес? упал в снег. Тогда волк остановился. Остановился, посмотрел на человека, закрывшего голову руками, на пса поодаль, сделал движение к черной железине пистолета понюхать, но передумал. Повернулся и пошел в лес, устало, тяжело. Он снова был худым, и снова гремел его скелет под пепельной шкурой.

Он шел медленно, очень медленно, и человек успел очнуться, успел притянуть к лицу пистолет, успел выстрелить, не вставая. Он был человек и поэтому он выстрелил. Он был военный человек, а волк шел медленно и шел от него. И поэтому он попал.

Минуту спустя, овчарка бросилась и запоздало выполнила команду "Фас".

А с востока дул жесткий, холодный ветер, и больше не было весны.

До нее было еще два месяца.

Я открыл глаза. Мне было зябко, а грудь слева жгла свинцовая пуля. Домовой забрался мне на колени, пачкаясь шерстью, погладил морщинистой лапкой по груди. Боль прошла.

- Это я линяю, - шепнул домовой и вновь спрятался под кресло.

Кувшин покачивался на странных ногах, потом осел, превратился в сияющую кучу неизвестно чего. Из кучи выросли рот, глаз и ухо.

- Всем спасибо, - сказал рот. - Вскоре отбываю. Теперь вашу планету вычеркнут из списка запрещенных. Я тут излечился гораздо быстрей, чем на родине. Все Ыдыки теперь будут лечиться только у вас на Земле. Мы закодируем ее как "Палату номер шесть".

- Прошу пояснить, - пискнул из под кресла домовой.

На него шикнули.

- - Почему же, - сказал рот из сияющей кучи, - поясню. Известно, что приближение третийного возраста для сидельных Ыдыков часто чревато разтроением "Я". Болезнь не считается серьезной, но радикального лечения до сих пор не существовало. Для Ыдыков создают виртуальную камеру в соответствии с формой разтроения и качественной обратной связью и ждут четвертийного возрастного рубежа, переход в который обычно купирует психический недуг. Изоляция раньше была обязательной, так как могущественные Ыдыки могли бессознательно принести вред и себе, и окружающим. Обычно Первый Ощущальник телепортировал в лечебницу сигнал тревоги, и спустя несколько периодов минимума Психознахари увозили Ыдыку, поддержав его иллюзию, и держали в изоляции до выздоровления. Теперь, после того, как я эмпирически доказал, что клин надо вышибать клином, а психов содержать среди еще больших психов, Ыдыки Все Ыдыки будут лечиться только у вас на Земле. Вашей планете я присваивают кодовое название:"Палата № 6".