Знай свое место

Днями Юра подвергался всевозможным процедурам, зато вечера заполнить было нечем. Поначалу он ходил в курилку, где трепали языками немногочисленные пациенты закрытого третьего этажа. Но коллеги были неспокойны и ненадежны. Один страдал тяжелой формой странной эпилепсии: во время приступов он начинал раскачиваться из стороны в сторону и выкрикивать абракадабру на непонятном языке, причем чувствовалась явная логическая осмысленность даже в построении фразы. Между приступами от него нельзя было добиться ни единого слова. Едва бедняга закатывал глаза и выговаривал первые несколько фраз, как, словно из-под земли, вырастали санитары и утаскивали его в аппаратную звукозаписи лингвистического кабинета на этом же этаже. Обычно после этого через десять-пятнадцать минут раздавался мягкий, но тревожный сигнал тревоги по отделению и уже вчетвером, иногда вшестером говоруна экстренно тащили в холодную, как называли больные неприятную процедурную шоковой терапии. Иногда после зажигательных монологов молчаливого болтуна в коридоре отделения и в палатах резко падала температура почти до нуля градусов, иногда - дребезжала мебель и медицинское оборудование. Другой пациент, наоборот, мог во время разговора внезапно остекленеть глазами и сидеть часами, не шевелясь, словно душа покидала тело и уносилась в самостоятельный полет. Его перед отбоем уносили в палату. Тело становилось похоже на окоченевший труп, поэтому санитары относились к нему бережно. Главврач почему-то этого пациента боялся и наедине с ним не оставался. Среди пациентов отделения встречались и другие не менее любопытные науке "кадры". Каждый был по-своему оригинален. Словом, трудно было общаться: каждую минуту ожидалось что-то непредсказуемое. И Юра старался по возможности посещать курилку, когда там никого не было.

Сначала Юра смутно помнил видения, сопровождающие бессознательные провалы в походе. Уже в госпитале, немного очухавшись, он начал вспоминать: а что же, собственно говоря, мерещилось-то? К изнывающему от безделья Юре вернулись образы, странные цепочки, живущие своей жизнью. Мало-помалу память нехотя выбросила из своих глубин минимальную информацию: не видя себя со стороны, Юра двигался вдоль замысловатых переплетений, образующих узлы и петли. Разноцветные цепочки из разноразмерных неправильных шаров переплетались, расходились, разветвлялись и в какой-то точке сходились опять. Постепенно Юра начал понимать смысл хитрых переплетений цепочек. Иногда ему казалось, что он вот-вот ухватит самую суть сложных конструкций. Когда это не удавалось, Юра припоминал задачки из школьного курса математики и в уме начинал решать их. Скоро он перешел на задачи посложнее, включая ту, из-за которой провалил экзамен. Удивляясь самому себе, он шутя нашел решение. И пошел дальше. Он черкал на бумаге формулы, выводил уравнения. Причем, делал все это интуитивно. Как-то его художества заметил врач на обходе.

- Математику вспоминаем? Похвально, похвально.

И до Юры в один момент дошло, что он изобретает велосипед вплоть до собственной математической символики. Что все это давным-давно известно и подробно расписано в математических учебниках. Если он хочет продвинуться дальше, одной интуиции мало. Необходима крепкая база. Оставалось дожидаться выхода из госпиталя, чтобы вплотную заняться учебой. У него хватило ума молчать во время допросов врачей о своих видениях. Интуитивно Юра чувствовал заикнись хотя бы вскользь - век свободы не видать, останешься подопытным кроликом до конца своих дней, или мозги выжгут напрочь грубой и абсолютно неправильно сконструированной аппаратурой для копания в голове.

Наконец долгожданный день настал. С него взяли всевозможные подписки о неразглашении и комиссовали по статье - по дурке, объявили негодным к строевой службе по причине психоневрологического заболевания. По слухам, скупо просквозившим через курилку, он еще легко отделался: после долгого похода с непонятным диском в строй вернулись лишь пятеро. Остальные ребята - кто умер после непродолжительной и непонятной болезни, кто остался инвалидом на весь срок своего печального остатка жизни.

Шизофреником, по диагнозу врачей, Юра себя не ощущал. Он заметил единственную перемену: в голове шумной толпой стали тесниться мысли. Словно во время блужданий по тайге кто-то открыл в темечке люк из головы в космос и запустил целую ораву беспокойных существ. Существа требовали продолжения банкета, требовали ежеминутного пожирания и переваривания старых знаний и отрыгивания новых идей. И Юра не стал сопротивляться.

В НЭТИ Юру помнили, там вообще у преподавателей память хорошая. И к его послеармейскому возвращению отнеслись скептически. Но в течение первого семестра скептицизма у преподавательского состава поубавилось. А когда перед зимней сессией Юра попросил разрешения сдать экзамены за два курса, Совет кафедры дружно пожал плечами и решил пойти навстречу оказавшемуся весьма способным студенту. На первом же экзамене экзаменатор выскочил из аудитории и помчался по коридорам. Спустя пять минут он снова появился, окруженный жужжащим роем преподавателей. Экзамен длился несколько часов. Впрочем, происходящее мало походило на экзамен. Скорее, на ученый совет. Юра вещал на возвышении кафедры, а доктора наук, доценты и профессора внимательно слушали, изредка задавая вопросы. Под конец разразилась бурная дискуссия. О позднем времени напомнила звякающая ключами и ведрами уборщица.

Трясущимися от возбуждения руками зав. кафедрой собственноручно заполнял Юрину зачетку за четыре курса. В каждой графе значилось отл..

Приступы того, что врачи назвали шизофренией, давали себя знать. Такая ненормальность, обычно по прошествии многих лет, когда высказанная мысль начинает доходить до других, классифицируется как гениальность.

За следующий неполный год, окончив экстерном институт, Юра остался в аспирантуре, защитил пару диссертаций, написал и опубликовал несколько работ, наделавших много шума среди коллег. Юра стал заметным в прогрессивных и спорных областях науки математиком и редким эрудитом. Но настали смутные времена. Оказалось, что государству нужны не ученые, а торговцы и чиновники. Институт загнулся без финансирования, персонал был сокращен до нуля. Юре предложили работу за границей. Но мать наотрез отказалась ехать в поганую Америку, а бросать старушку - совесть не позволяла.

Будучи вынужденным оставить математику для души, Юра подался в "челноки" стал возить на заказ редкие книги по научной тематике в родной город и худо-бедно продавать среди знакомых остатков спецов, не успевших или не имеющих средств иммигрировать в Америку, скупавшую за бесценок русские мозги. Покупателей было мало, пришлось брать патент и торговать с лотка на улице. Коммерсантам, пооткрывавшим книжные магазины и завалившим город ширпотребным чтивом, он был не конкурент. Литература специальная, закупка требует обширной и разносторонней эрудиции, покупателей - по пальцам пересчитать можно. Юра был плохой бизнесмен. Он больше покупал, чем продавал, и продавал зачастую дешевле, чем покупал, иногда просто дарил. Дела шли плохо, но на нищенское существование хватало. Книги, которые еще в лучшие времена, были основным компонентом интерьера Юриной квартиры, росли огромными колоннами под потолок альпинистов тренировать можно. Даже будучи в постоянном подпитии Юра ухитрялся большую часть их перечитать на несколько раз. Насчет тематики чтения Юра был всеядным - лишь бы книга несла какой-нибудь информационный смысл. Именно благодаря обширной и разносторонней эрудиции его обобщения из различных областей знаний выливались зачастую в совершенно неожиданную идею.

Семьей Юра так и не обзавелся - жил вдвоем с большим черным псом, которого несколько лет назад щенком подобрал на улице, которого так и окрестил - Пес. Пёска вырос килограмм до семидесяти, залохматился до неприличия и стал для Юры единственным в жизни верным другом. И старуха-мать за стеной в соседней квартире. Стоя на улице в зной, дождь и стужу, Юра в ожидании более чем редкого покупателя стал поддавать. И вот настал тот черный зимний день, когда Юра, как обычно, после регулярного пива, иногда с водочкой для согрева, на рабочем месте, заскочил "по-быстрому" в какой-то подвал побрызгать. Зашел Юра туда сам, а вот вынесли его оттуда на носилках. Он поскользнулся и сломал ногу. И потянулись дни вынужденного безделья. Нога не хотела срастаться, ходить он не мог. Книги ходила продавать мать. С утра она забегала проведать сына и выгулять собаку. А чтобы сынок не скучал, приносила бутылку водовки, как ее называл Юра. Откажешься - дело до скандала доходит. Сначала по одной, потом стало маловато и двух. В конце концов, нога срослась, но водка поселилась в доме навечно - таежная эпопея вылезла другим боком.