Щенки Земли

«…Из-за воспаления сил воображения брат Хуго был предрасположен к дневным полетам мечты и галлюцинациям, следовательно, страдал болезнью мозга. Я утверждаю, что близ мозга есть маленький очень чувствительный орган, который управляется созидательными силами и силами воображения; если у нас слишком пылкое воображение или чрезмерно богатая фантазия, они воздействуют на этот маленький орган, и если он переутомляется, то может наступить момент его гибели, что приводит к безумию или одержимости. Если мы хотим избежать этой безысходной…»

Мордикей произнес это слово, запинаясь.

— «…Опасности, то должны сдерживать нашу фантазию, нашу впечатлительность и нашу подозрительность и исключить все другие тщетные и бесполезные вещи, которые могут волновать наш разум. Все мы только люди; и несчастье, свалившееся на нашего брата из-за его фантазий и галлюцинаций, не точно так же ли могло поразить и нас?» Ну, не грандиозно ли? Я могу живо представить этого старого ублюдка и то удовольствие, которое он испытывал, когда продолжал: «Я предупреждал тебя, Хуго! Не я ли говорил тебе всегда, что вся твоя живопись представляла опасность?» Так отчего же он сошел с ума, как вы полагаете?

— Любой может сойти с ума; это не прерогатива художников. Или поэтов.

— Да, полагаю, всякий, кто идет прямо к цели, безумен. Мой народ наверняка был достаточно безумен. Мам-ми — так мы ее называли, а как она мне помогает! — Мам-ми была помешана на Святом Духе, а тот старик был сумасшедшим без него. Оба мои брата были наркоманами, и это сводило их с ума. Безумие и безумие, безумие и безумие.

— Вам плохо? — спросил я, поднимаясь с кровати и подходя к Мордикею, который все больше и больше возбуждался — он уже содрогался всем телом, глаза были плотно закрыты, одна рука прижималась к сердцу, — его речь перестала быть связной, превратившись всего лишь в сдавленные придыхания. Тяжелая книга выпала из его левой руки на пол, и от ее стука об пол он открыл глаза. — Я буду… в полном порядке, если… на минутку прилягу. Немного кружится голова.

Я помог ему вернуться на кушетку и, не имея лучшего средства, подал стакан воды, которую он выпил с благодарностью. Руки, державшие стакан, все еще дрожали.

— Теперь вы понимаете… — спокойно резюмировал он, бегая похожими на лопатки пальцами вверх и вниз по граням стакана, — …я говорю о ван дер Гоэсе. По крайней мере, мне приятно думать, что только о нем. В каждом художнике есть, конечно, что-то особенное, своего рода магия — в буквальном смысле. Умение разгадать знаки природы и обладание даром выдохнуть людям ее секреты. Так ведь это происходит, не правда ли?

— Я не знаю. Не думаю, что это относится ко мне, но есть много художников, которым понравилось бы именно так быть понятыми. Однако затруднение с магией состоит в том, что она бездействует.

— Так же, как ад, — спокойно сказал Мордикей.

— Можете вы осмеять Бога и поверить в демонов?

— Что такое демоны? Я верю в силы природы: сильфид, саламандр, русалок, гномов — в сказочные элементы первичной материи. Вы улыбаетесь, вы давитесь от смеха в своей уютной иезуитской вселенной физического колледжа. В материи для вас не осталось тайны, о нет! Не больше, чем духа. Все благовидно и досконально известно, как домашняя стряпня. Что ж, устрицы тоже чувствуют себя во вселенной, прячась в своих раковинах, хотя даже не могут ее видеть.

— Поверьте мне, Мордикей, в мире сильфов и саламандр я был бы счастлив; любой поэт был бы счастлив. Почему, как вы думаете, все мы мучились желудками последние две сотни лет? Нас выводили, как клопов.

— Однако вы продолжаете насмехаться над этими словами. Для вас они ничто, что-то вроде свиста русской пули или звона колокольчиков. Но я видел саламандр, живущих в самой середине пламени.

— Мордикей! Само определение пламени, как физического элемента, — полнейшая чепуха. Полсеместра лекций по химии вывели бы вас из заблуждения. Об этом говорится в курсе химии для старших классов.

— Пламя есть элемент обмена, — сказал он возбужденным, не терпящим возражений тоном, — с нематериальным. Это мост между материей и духом. Что кроме него живет в сердцах ваших гигантских циклотронов? Или в сердце солнца? Вы верите в ангелов, не так ли? — в этих посредников между данной и самой дальней сферами. Так вот, я говорил с ними.

— Самая дальняя сфера — это та, где обитает Бог?

— Боуг, Боуг! Я предпочитаю привычных духов — моих сильфов и саламандр, — которые отвечают, когда заговариваешь с ними. Синица в руке лучше журавля в небе. Но в нашем споре нет прока. Еще нет. Подождем, пока вы не увидите мою лабораторию. Если мы не приведем в порядок наши словари, то не сможем выбраться из sic et nun [28] до Судного дня.

— Это моя вина, обычно я не такой уж непокладистый. Я вообразил, что расхождения по этому вопросу менее принципиальны, чем ментальное самосохранение. Было не так уж трудно позволить себе увлечься вашей риторикой. Но это означало бы просто поддакивать, вы понимаете?

— Вам досадно, что я умнее вас?

— Не это ли беспокоило вас, Мордикей, когда вы прятались за перевернутыми столами и впервые заметили меня? Кроме того… — улыбаясь, я пытался сделать хорошую мину при плохой игре, —…я не уверен в том, что это действительно так.

— О, это так, это так. Поверьте мне. Или испытайте меня, если это вам необходимо. В любое время. А сейчас назовите ваше оружие, дорогой мой. Хватайте науку, любую науку. Может быть, вас больше устроит формальный диспут? Знаете ли вы даты правления королей Англии, Франции, Испании, Швеции, Пруссии? Может быть, покарабкаемся по склонам «Поминок по Финнегану»? Хайку?

— Стоп! Я вам верю. Черт с ним, со всем этим, но есть одна область, в которой я могу одержать победу, дорогой супермен.

— Что за область?

— Орфоэпия.

— Хорошо, я глотаю приманку. Что такое орфоэпия?

— Наука о правильном произношении.

Рухнувший с небес Люцифер наверняка не был так подавлен.

— Да-да, это так. Но черт побери, у меня не было времени выискивать и запоминать, как произносится каждое малюсенькое, привлекшее внимание слово. Однако, если я скажу что-то неправильно, не согласитесь ли поправлять меня?

— Полагаю, поэт должен для этого подойти, если ни на что другое он не годится.

— О, есть множество такого, в чем вы могли бы оказать мне поддержку. Вы будете еще раз разговаривать с Джорджем. Не сегодня. Нынче он в тюремном лазарете. У него есть кое-какие грандиозные идеи, касающиеся постановки здесь «Доктора Фауста», но мы ждали вашего прибытия Есть и еще одна вещь?.. — Мордикей выглядел неуверенным и стал совершенно на себя не похож.

— Какая?

— Я написал кое-что. Рассказ. Думаю, вы могли бы прочитать его и высказать свое мнение. Хааст обещал, что я смогу послать его в какой-нибудь журнал после проверки АНБ. Но у меня нет уверенности, что рассказ достаточно хорош. Я имею в виду, — в абсолютном смысле. Здесь он нравится каждому, но мы стали ужасно тесной маленькой группой. Сроднились. А у вас пока еще собственная голова на плечах.

— Я с удовольствием прочитаю его, и уверяю вас, что буду настолько безжалостным критиком, насколько смогу. О чем он?

— О чем? Иисус Христос, просто ад кромешный услыхать такой вопрос от поэта. Он о ван дер Гоэсе, если говорить по существу.

— А что такое АНБ?

— Агентство Национальной Безопасности. Мальчики от Свода Законов. Они проверяют все, что мы говорим, — все записывается на ленту. Вы понимаете — чтобы быть уверенными, что мы не… алхимики.

— А вы алхимики?

Мордикей-алхимик подмигнул.

— Абракадабра, — сказал он глубокомысленно, затем быстро, словно сильфид, исчез.

Позднее:

Посредством кратких обзоров? Как легко дать краткий обзор скатывания по наклонной плоскости с вращением.

Совершенно четкое ощущение вины за роль совратителя в вероотступничестве Мордикея. Никогда не устаю изумляться тому, насколько далеко может простираться действие наших легкомысленных поступков. Монах в своем монастыре придерживается ошибочного мнения, воображая, что опасность угрожает только ему, но столетие спустя его ересь может заставить содрогнуться нации. Возможно, консерваторы правы, возможно, свобода мысли действительно опасна.