Цена познания

Я попытался сосредоточиться на путеводителе, но воспоминания, вызванные этим призраком из прошлого, настойчиво вторгались в мои мысли. Сначала в памяти пронеслись перемешанные, никак не связанные между собой моменты эксперимента. Ночной скандал, встречи с Мари, глупая попытка вызвать Эмиля на откровенность, другой скандал, после которого Катру с таким сочувствием просил не делать ошибок, игра в буриме, первая встреча с Третьим и Второй, разговор с Катру… Тот тщательно спланированный и подготовленный разговор, который вполне мог сделать мою жизнь мучением. Неизвестно, как бы я мог жить, если бы не подслушанная телефонная беседа. Я вспомнил, как после возвращения, несмотря на хлопоты с обустройством новой жизни, подготовку к свадьбе, заботы о Мари, раз за разом возвращался к мыслям о смерти и той страшной западне, в которую едва не угодил. Это было осторожное кружение вокруг темного пятна неопределенности, которое лучше всего описывалось расплывчатым вопросом «как жить?» Не «зачем?», не «для чего?», но — «как?» Вопрос этот был неуклюж, коряв, только очень приблизительно описывал это пятно, был слишком всеобъемлющ для какого-либо вразумительного ответа но лучшей формулировки я не находил. Я не мог четко объяснить сам себе, почему он так сильно занимает меня, но мне казалось, что рано или поздно надо обдумать его и прийти к каким-то выводам. К каким — я и сам не знал. Однако это чувство «надо сесть и подумать» возвращалось с завидной регулярностью. И порой я садился, и думал, и вспоминал, и нащупывал какие-то ответы, не имевшие ничего общего с вопросом. Но ясность не приходила. Был просто круговорот слов, штампов, абстрактных понятий. А понимания не было. Я только чувствовал, что ответ таится где-то между моим странным опытом, когда мне чудился бледный всадник, и той ночной беседой с Катру. Он был на полпути между страхом смерти и той фантасмагорией, которая была еще страшнее, чем смерть.

«Нельзя бояться, — думал я. — Нельзя. Но почему — нельзя? И как избавиться от этого страха? Когда я был Пятым, меня учили, что мое бессмертие не должно быть чем-то заслуживающим внимания. Не есть ли это ответ на вопрос? Пятому не было интересно собственное бессмертие, значит, меня не должно волновать то, что я смертен? Смерть — атрибут жизни… Поймите, это не теорема, это — аксиома… Аксиомы не доказывают, их принимают на веру. Их невозможно опровергнуть, и поэтому они неинтересны по определению. И следовательно, над ними не размышляют». Но эти сухие рассуждения оставались не более чем занимательными логическими упражнениями. А понимания все не было.

Я так и не смог прийти к каким-то определенным выводам до тех пор, пока не родилась Люси. Впрочем, нет, это произошло не тогда, когда она родилась, а значительно позже, когда она стала узнавать меня. Глядя на то, как этот еще недавно не существовавший человечек расплывается в улыбке при виде меня и радостно трясет погремушкой, я ощутил новое, еще неясное для себя чувство. А несколько дней спустя это чувство расставило все на свои места и помогло понять, каков же ответ на расплывчатый вопрос. Правда, когда я попытался изложить свои новые взгляды деду Мари, этот образованнейший и интереснейший старик, с которым я часто вступал в споры, усмехнулся и выразил надежду на то, что я сохраню приверженность подобным взглядам в его возрасте. Но его скептицизм ничего не изменил.

Я захлопнул путеводитель и, надеясь остаться незамеченным, двинулся к проходу. К сожалению, попытка не удалась. Услышав мои шаги, Катру поднял голову, кинул на меня беглый взгляд и тут же просиял.

— Здравствуйте, — радостно сказал он, когда я подошел поближе.

— Добрый день, — отозвался я, чувствуя, что мой тон на порядок холоднее его.

— Вы… — он был в явном замешательстве. Было видно, что он не знает, с кем из Пятых имеет дело.

— Андре Рокруа, — все так же холодно сказал я, желая поскорее закончить беседу. — А вы — Луи Катру.

— Да-да, конечно, — обрадовался он. — Теперь я вас узнал.

Он приветливо смотрел на меня, видимо, не придавая значения моему тону. Я отвечал ему равнодушным взглядом. Он немного постарел за эти три с лишним года. Венчик седых волос обрамлял расползшуюся лысину. Две глубокие складки между бровями стали больше. Но, кроме этих естественных изменений, он был все тот же — еще крепкий, уверенный в себе мужчина.

— Ну, как вы? — спросил Катру наконец. Я пожал плечами.

— Спасибо, ничего.

— Как Мари? — поинтересовался он, обнаруживая завидную память.

— Тоже неплохо.

— Кто у вас родился?

— Девочка.

Сейчас он спросит: «Как назвали?», я отвечу: «Люси», он скажет: «Хорошее имя», я кивну, а затем распрощаюсь и пойду дальше… Но он вдруг замолчал. Может быть, мое нежелание говорить стало слишком заметно. «Вот и хорошо, — подумал я, — ничего не надо объяснять». Но тут он неожиданно посерьезнел, глянул по сторонам и, понизив голос, задал совсем другой вопрос:

— А вы часто вспоминаете наш разговор? Он… не мешает вам?

— Ничуть не мешает, — ответил я, поражаясь этой наглости. — Я вообще о нем не вспоминаю.

Его лицо просветлело.

— Вообще не вспоминаете? Вот это личность!

Этот дешевый спектакль начинал меня раздражать.

— А вы думали, он будет мне мешать? — спросил я. Катру сделал неопределенный жест.

— Не знаю. У меня были некоторые сомнения… Но я считал, что вы должны знать правду. И я рад тому, что не ошибся.

Я промолчал. Сомнения у него, видите ли, были… Конечно, сомнения.

— Разумеется, это было нелегко, — сказал он, неверно истолковывая мое молчание. — Кстати, я забыл тогда сказать вам, но вы, наверное, и сами так решили… Вы ведь не рассказывали об этом Мари? Мне кажется, что…

Это была ошибка. Не стоило ему упоминать ее имя в этом контексте. Ох, не стоило…

— Не волнуйтесь, — сказал я, бесцеремонно прерывая его речь, — Мари, конечно, знает об этом разговоре. Но ее, как и меня, он не смущает.

И, не удержавшись, добавил:

— Как бы вам этого ни хотелось.

— Простите? — с прекрасно разыгранным недоумением спросил он. — Как бы мне этого ни хотелось? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что нам не стоит продолжать эту беседу, — ответил я, стараясь оставаться в рамках приличия. — До свидания.

— Нет, постойте, — твердо возразил он. — Я не знаю, чем я вас обидел, вспомнив о Мари, но…

— Сделайте одолжение, не вспоминайте о ней, — снова прервал я Катру. — Никогда. Хватит того, что вы чуть не отравили мне жизнь своим враньем.

Он сощурился.

— Враньем?

— Вот и поговорили, — сказал я.

— Враньем… — повторил он с каким-то новым выражением. — А как вы узнали?

— Двери надо закрывать, — буркнул я. — Тогда не все, кто проходит мимо комнаты Тесье, будут знать…

— Знать что?

— То, что вы вешаете лапшу своим спонсорам, меняя Двенадцатого как перчатки.

— Значит, вы слышали его разговор, — вздохнул Катру. — Теперь понятно. Но почему вы так злы на меня?

— Почему? Неужели вы серьезно задаете такой вопрос?

Он сосредоточенно кивнул и этим еще больше разозлил меня.

— Для того чтобы покрыть свои махинации с провалившимся экспериментом, вы готовы были перечеркнуть всю мою жизнь. Вам было все равно, что я проведу остаток жизни, мучаясь от сознания того, что не должен умирать, что мой ребенок не должен умирать… Этого не произошло только по чистой случайности. Как вы ни старались, я люблю жизнь и не боюсь смерти. Но если бы не этот случай, моя жизнь была бы пыткой из-за вашей чудовищной лжи. И вы еще спрашиваете, почему я зол?

Я замолчал, досадуя на свою несдержанность. Нашел перед кем разглагольствовать… Катру отвел взгляд. Затем бесцельно открыл и закрыл книгу, которую держал в руке. И тихо сказал:

— Простите.

Мне вдруг стало жаль его. Но только на мгновение.

— Прощайте, — сказал я. — Надеюсь, что я был единственным, кого вы пытались обмануть.

И, повернувшись, вышел из прохода. Сквозь умытые дождем витрины в лицо мне блеснуло солнце.