Миры Альфреда Бестера. Том 2

— Я не его девушка, — сказала Фе. — Это он — мой парень.

Борджиа проигнорировала эту сложную семантику. Она опять занялась Секвойей, прощупывая бедолагу своими невидимыми токами.

— Любопытно. Крайне любопытно. Как он внешне похож на Линкольна! Замечаешь, Гинь? Мне всегда казалось, что подобный тип лица свидетельствует о внутренних патологиях. Полагаю, ты знаешь, что в молодости у Линкольна случился приступ падучей — сразу после кончины Энн Рутледж. И от последствий припадка он не оправился до самой смерти. Всю оставшуюся жизнь его преследовали маниакально-депрессивные состояния… Давайте попробуем самый быстрый и рациональный метод. Есть у вас письменные принадлежности? То есть бумага и ручка.

Фе протянула ей блокнот и шариковую ручку.

— Он правша?

— Да, — подтвердила Фе.

— Попробуем методику, которую Шарко [81]показывал мне в своей клинике.

Борджиа вложила в правую руку Вождя ручку и подложила под нее блокнот.

— Иногда им отчаянно хочется общаться с другими людьми, и мы должны помочь им в этом.

Она наклонилась над Угадаем и заговорила на испангле. Я остановил ее.

— Борджиа, ему легче общаться на двадцатке.

— О, до такой степени образованный! Это вселяет большую надежду. — И она ласковым голосом обратилась к Вождю: — Здравствуйте, профессор Угадай. Я врач. Я хотела бы поговорить с вами о Лаборатории.

Ни один мускул не дрогнул на лице Секвойи. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой — с отсутствующим видом. Но спустя секунду-другую его правая рука начертала несколько дрожащих букв:

Фе тихонько вскрикнула. Борджиа жестом потребовала полной тишины.

— Профессор Угадай, — продолжала она, — здесь присутствуют только ваши друзья. Мы все крайне озабочены вашим состоянием. Хотите что-либо сказать нам?

Рука написала:

— Хм, — произнесла Борджиа, задумчиво поджимая губы. — Вот, значит, как? М-да. Может, вы попробуете, Фе? Скажите что-нибудь личное, задушевное.

— Вождь, это Фе-нтифлюшка. Вы так и не выполнили своего обещания!

Борджиа вырвала исписанный лист из блокнота.

— Гинь, может, ты скажешь ему что-нибудь насчет недавнего несчастья?

— Привет, Ункас! Объединенный Фонд попытался продать мне этих бесшерстных крыс. Они утверждают, что это твой дух.

Борджиа огорченно покачала головой.

— Я надеялась, что благодаря этому приему мы сдвинемся с места, но мы, к сожалению, столкнулись с эхопатией.

— Это что за гадость?

— Гинь, такое случается порой — как дополнение к кататоническому синдрому. Больной повторяет слова собеседника — буквально или с небольшими изменениями.

— То есть попугайничает?

— Да, что-то вроде того. Впрочем, не будем отчаиваться. Я попробую другую уловку Шарко. Пути к человеческой душе могут быть невероятно извилистыми и неожиданными.

Лукреция забрала ручку из правой руки Секвойи и вложила се в его левую руку. Снова подложив под ручку блокнот, она сказала:

— Здравствуйте, профессор Угадай. Я врач и хотела бы побеседовать с вами. У вас есть свои соображения касательно того, что произошло с вашими крионавтами?

Секвойя по-прежнему смотрел в пространство стеклянными глазами. Но его левая рука дрогнула, и он написал каракулями справа налево две строки. Перед нами был текст, как бы отраженный в зеркале.

— Зеркало, Фе! — приказал я.

— Не нужно, — сказала Борджиа. — Я могу читать и справа налево. Он написал: «В онтогенезе повторяется филогенез, но…»

— «Но» — что?

— Тут его рука остановилась. «В онтогенезе повторяется филогенез, но…»Но — что, профессор Угадай? Что вы хотели сказать?

Никакой реакции.

— Опять сорвалось?

— Получилось, болван! Мы обнаружили, что в глубинах его мозга продолжается нормальная работа. Именно в самых отдаленных глубинах. Там он прекрасно осознает все, что происходит в окружающем мире. Теперь надо лишь удалить созданный шоком почти непроницаемый кокон, в который сейчас заключена его личность.

— И вы знаете способ?

— Клин клином вышибают. Нужен новый шок. Но чтобы это сработало, нужно торопиться.

— Время нас и без того поджимает. Вот только бы не напортачить в спешке!

— Недавно создан новый транквилизатор, полипептидный дериват норадреналина.

— Ни слова не понял.

— Ты представляешь, как действуют транквилизаторы? Они затрудняют взаимодействие между ядрами центральной нервной системы, глиальными клетками и нейронами. Они замедляют передачу нервных импульсов от клетки к клетке — и тем самым замедляют функционирование всех органов. Улавливаешь?

— Пока улавливаю.

— Так вот, дериват норадреналина эти связи не замедляет, а парализует совершенно. По своему действию он близок к нервно-паралитическому газу. Межклеточное взаимодействие прекращается. Фактически это почти смерть. Не исключена возможность того, что мы попросту убьем его.

— Почему же? Никогда не слышал, чтобы транквилизаторы убивали!

— Постарайся вникнуть в суть действия этого препарата, Гинь. Межклеточные связи прекращаются. Каждая клетка остается сама по себе. Изолированные острова — вместо единого целого. Если связи восстановятся, профессор придет в себя — слегка ошалевший, но исцеленный. Новый шок выведет его из состояния абсанса, которым он отгородился от осознания фантастического исхода эксперимента. Если же связи не восстановятся, он умрет.

— Какие шансы выявить?

— Опыты показывают — примерно пятьдесят на пятьдесят.

— Как говорят русские: или пан, или пропал. Придется рискнуть.

— Нет! — вскрикнула Фе. — Не надо, Гинь, прошу тебя!

— Но сейчас он все равно что мертвый. Практически, живой труп.

— Ведь он может со временем выздороветь — правда, доктор?

— О да! — кивнула Борджиа. — Но процесс выздоровления может затянуться лет на пять — если не применять шокового метода лечения. Должна сказать, что такого глубокого кататонического состояния, как у вашего друга, я еще никогда не наблюдала. И если с ним случится новый эпилептический припадок до начала полного выздоровления, его уход в себя еще больше углубится, а шансы на самоизлечение снизятся.

— Но…

— Поскольку это ваш близкий друг, я обязана предупредить вас: если он придет в себя самостоятельно, у него будет, скорее всего, полная потеря памяти. Кататония, как правило, приводит к амнезии.

— Он забудет — все?

— Все.

— В том числе и все, связанное с его работой?

— Да.

— И меня забудет?

— Да.

Фе побледнела. Мы ждали ее решения. Наконец она сказала:

— Ладно, я согласна.

— Тогда давайте обговорим детали, — твердым голосом сказала Борджиа.

— Необходимо, чтобы после контршока он очнулся в знакомой обстановке. Есть у него какой-то свой угол?

— Мы не сможем проникнуть в его жилище. Дом сторожат три волка.

— Так. О возвращении в Лабораторию не может быть и речи. Другие предложения?

— Он преподает в университете Юнион Карбайд, — подсказала Фе.

— У него там свой кабинет?

— Да, но когда он там, то большую часть времени он пользуется тамошним экстрокомпьютером.

— Что это за штука?

Фе оглянулась на меня за поддержкой.

— Видишь ли, Лукреция, у университета имеется сверхкомпьютер с совершенно бездонной памятью, — пояснил я. — Когда-то такие компьютеры называли стретчами. Теперь их называют экстро-К. Словом, в этом компьютерище содержатся все данные обо всем — с начала времен. И еще остается бездна свободного места в памяти для новой информации.